open

\\ — А это что за хрень? Свобода скрещивает руки на груди, оценивающе смотря на «Тёму», как на бомбу замедленного действия, будто действительно только что обнаружил черный пакет прямо посреди кофейни, и Видякина с Крис синхронично переглядываются. Посетителей сегодня не предвидится, поэтому единственным развлечением для них становятся эти трое. — Видимо, «привет» из прошлого Сережи, — пожимает плечами Диана. Макс ее будто и не слышит. — То сначала кудрявый, теперь вот, — Максим презрительно кивает в сторону столика, за который Сережа садится, сияя улыбкой во все тридцать два, — Этот. Не слишком ли много «приветов»? — Не ревнуй, котенок, — зачем-то копируя тон PLC, шутливо грозит пальчиком Кош, упирается локтями об стойку и наблюдает за тем, как Сережа откидывается на спинку стула и смеется над какой-то очень смешной шуткой. Свобода цокает и, сквозь зубы процедив что-то похожее на «пойду познакомлюсь», быстро оказывается около нужного столика. Трущев вскидывает голову и пересаживается на второй пустующий стул, позволяя Максу сесть рядом, прямо под прицелы голубых глаз его знакомого. Острый, проницательный и будто сканирующий все и вся взгляд никак не вяжется с общим образом этакого парня-раздолбая с обаятельной улыбкой как оружием массового поражения, и Анисимову почему-то становится не по себе. — Амчи, — представляет парня Сережа. Максим скалится, игнорируя протянутую к нему руку. — Будь здоров. Артем демонстративно закатывает глаза. — Уже не смешно, знаешь. — На самом деле, это каждый раз забавно, — отвечает PLC. Разговор уходит в другое русло. Максим вполуха слушает про дела в Краснодаре, про удачный сингл какого-то там Кубинца, и наивно интересуется, где они в Красе откопали выходца из Кубы, вызывая у Артема приступ истеричного смеха. — Надеюсь, ты не приехал уговаривать его вернуться, — говорит зачем-то Макс. — Были такие мысли, — пожимает плечами Тема, — но впервые за два года вижу его таким спокойным и, хер знает, наверное, счастливым. После всей этой хуйни с женой, я уж думал… — Может быть, кофе? — слишком громко спрашивает Сережа, собираясь ретироваться в сторону стойки, но Макс одним четким движением руки усаживает его обратно. — «Женой»? Холодная война не была такой напряженной, как сложившаяся за столиком ситуация. Ди, делающая вид, что протирает столик, подслушивает последние слова и, обернувшись к Крис, одними губами произносит: «щас рванет, ложись». — Я чай больше люблю, — с деланной беззаботностью отвечает Артем, игнорируя немой вопрос Макса. — Может, мне тоже стоит чайную открыть? — Есть еще кто-то, о ком я должен знать, Сережа? Свобода прищуривается, когда PLC странно поджимает губы, а Артем внезапно заинтересовывается расписанной стеной в кофейне. Макс не привык сдаваться и задает еще вопросы, поздно заметив странный блеск в глазах Трущева. — Ты был женат? А почему не рассказывал? — Такая себе история, чтобы вспоминать об этом. И уж тем более рассказывать ее сейчас, когда уже все давно кончилось. Максим бы и выдавил из себя банальное «мне жаль», если бы не был уверен хотя бы наполовину, что не получит в ответ разъебывающее «мне похуй». Поэтому он молчит и смотрит в окно, ему стыдно и страшно встречаться глазами с PLC. Артем, который тактично не влезал в их маленькую перепалку, переводит взгляд с одного на другого и, наконец, спрашивает: — А вы, чуваки, друг другу… типа, кто? Сережа не успевает открыть рот, когда Макс резко поворачивает голову и выпаливает. — Просто знакомые, — и, не обращая внимания на странный взгляд Трущева, продолжает. — Я играю рядом, на площади, а зимой часто здесь тусовался, вот. — Он скромничает. Мы с ним очень хорошие «знакомые», — Сережа делает кавычки в воздухе, — Настолько хорошие, что живем вместе. Но да, он реально уличный музыкант, прикинь, такие еще не вымерли. Самый талантливый ублюдок на районе. И внезапно кладет руку на спинку чужого стула, так, что, кажется, он Максима приобнимает. Конечно, все это замечают. Конечно, это замечает сам Сережа, но руку не убирает. — Ну, вы уж разберитесь. Эрик однажды, правда, обмолвился, что ты живешь с каким-то конченым лохматым котом, и я подумал… — Мое сердце свободно, — улыбается Сережа, а Макс давится воздухом и долго-долго кашляет. — Что там Эрик? — вдруг спрашивает Свобода, пытаясь перевести тему. — Пиздит про «Восход», не затыкаясь. Я поэтому и зашел. Маугли говорил, дела у вас так себе, а я как раз сконнектился с восходящей звездой БлэкСтара, фит собираемся записывать. И я подумал, что он согласится как-нибудь помочь, кент неплохой, хоть и эгоцентрила. Сережа всегда считал, что рядом с псевдонимом PLC можно вписать такие слова, как «гордость», «самодостаточность» и «независимость». Он практически никогда не просил помощи, нес весь груз ответственности на своих плечах, не позволяя себе даже заикнуться об усталости. Но сейчас почему-то кивает. — Оставишь номер, на всякий. Как там его зовут, этого твоего эгоцентрилу? Амчиславский усмехается. — Ты знаешь его имя. TERRY. \\ Все становится слишком сложным. И даже не в контексте бедственного положения «Восхода», хотя и этот факт, несомненно, не радовал. Однако с этим бороться можно, все еще не потеряно, но как бороться с неопределенностью в лице Макса в своей квартире, Сережа просто не знает. Наверно, все-таки это история из разряда «жили они долго и счастливо, а потом встретили друг друга». И Макс сам сложный донельзя. Но не такой «сложный», когда нельзя вообще понять, что творится в светлой голове. В том смысле «сложный», как синоним «разнообразный», «глубокий», «многогранный». В нем столько граней, что сложно предугадать, какой чертой он повернется к тебе в этот раз. Две крайности в одном целом, тихий омут с чертями. Вроде бы и обычный дохера, спокойный, рассудительный, за музыку и своих людей готов до смерти биться, но при этом его никогда не заставишь сделать что-то против его принципов. А если умудриться еще и всколыхнуть емкость с сатанятами — лучше крути педали, пока пизды не дали. — Макс похож на море, — однажды говорит Софа, и Сережа не может с ней не согласиться. Он то тонет в его заботе, нежными волнами омывающими берег, то его с размаху размазывает об острые скалы штормом истерик, то полная тишина и штиль безразличия. Ежесекундно меняется. Так и живут, стараясь не усложнять и без того слишком сложное. — То, что ты сказал ему, насчет «знакомых»… — говорит вдруг Свобода, все еще проигрывая у себя в голове разговор даже после того, как Амчиславский уезжает на студию к этому своему Терновому. Крис скрывается в подсобке, Диана уходит пораньше на маникюр — все равно некого обслуживать, и игра в молчанку уже не имеет смысла. PLC вздыхает с какой-то кривой улыбкой и отходит к кофемашине, чтобы хоть как-то занять руки. — Ты ведь знаешь, что я тебя не стесняюсь. В ответ — тишина. Сережа даже думает, что Макс в лучших традициях сбежал от неудобного разговора, но, развернувшись, обнаруживает, что он стоит прямо перед ним. В нескольких сантиметрах от него, если быть точными. И почему-то это нарушение личного пространства, которое Сережа так привык охранять, совсем не кажется неправильным, не заставляет его вздрогнуть, отодвинуться или хотя бы насторожиться. Свобода целует его. Наклоняет голову ровно настолько, чтобы убить относительную разницу в росте, и касается своими губами губ Трущева. Губы теплые, немного приоткрытые, поцелуй легкий и совсем обыкновенный, будто они делали так очень много раз. Но когда с Сережи вдруг спадает оцепенение, и он пытается притянуть лицо Максима ближе, тот резко разрывает поцелуй и делает несколько шагов назад. С таким оскорбленным видом, будто только ему позволено менять правила игры в любой момент просто потому, что ему, видите ли, так захотелось. Макс выдыхает короткое «да блять» и сбегает на площадь, где играет до самой поздней ночи, не жалея ни себя, ни гитару, ни запоздалых прохожих. И когда возвращается, стараясь не сильно шуметь ключами, чтобы соседа не разбудить, то встречает этого самого соседа на кухне. Тот делает вид, что увлечен книжкой, и уже десятую минуту читает одну и ту же страницу. — Чай будешь? — спрашивает он, не поднимая взгляда. Это зашифрованное «мы поговорим о том, что произошло?». Макс качает головой. Ну вот, приехали, блять, допрыгались, доигрались, как там еще говорят? Усложнили. \\ Любить Макса Свободу — все равно, что делить на ноль. Каждому понятно, что это ошибка, что это практически невозможно. Любить Макса Свободу — это «блять, нахуй я вообще в это ввязался?», но «блять, продолжай». Быть любимым Максом Свободой в ответ — это что-то из разряда фантастики. Похоже на продолжительную галлюцинацию, в которую вроде и хочется верить, но никогда точно не знаешь, где заканчиваются границы реального отношения к тебе и того, что выдумал твой же мозг. Макс просто боится стать клише, и поэтому с ним сложно. Их отношения с Сережей тоже удивительным образом не подходят ни под один стереотип: они спят вместе, но в самом невинном смысле, они живут вместе уже достаточно долгое время, чтобы прикипеть, но при этом единственный поцелуй выбивает всю почву из-под ног. Если бы они были девушками, то все назвали бы это «бостонским браком». У мужчин такое встречается крайне редко. Практически никогда, но кто им будет говорить, как правильно жить, а в кого лучше не влюбляться. Все временное — самое постоянное, и это как кредо, как внутренний принцип. Поэтому из постоянного у Максима остается только любовь к музыке. Лето — чудесная пора, когда много зевак на площадях, готовых раскошелиться на пару монет. Маленькие дети тоже тащат своих родителей посмотреть на уличного музыканта, и тем не остается ничего другого, как кинуть смятую купюру в потрепанный рюкзак. Летом все приветливее и дружелюбнее, больше наличных и меньше тумаков от «распевательства песен» в неположенном месте. Максим старается игнорировать внимательный взгляд карих глаз, но каждый раз, ощущая их на себе, сбивается, долго подбирает аккорды и вовсе забывает все слова. Поет немного сипло, будто отвечая на немой вопрос: — И днем с огнем не сыскать таких лопухов, как мы. Обоим становится страшно от одного только осознания, насколько сильно Макс ему нужен. И насколько сильно он Максу не?.. \\ Из тяжелого сна Сережа выбирается с огромным трудом, и его будит ощущение пресса, сдавившего грудную клетку. Мысль об инфаркте пролетает в голове победно сияющей молнией — допереживался, блять, довели его все-таки. Трущев делает глубокий вдох и открывает глаза. Окна закрыты плотной занавеской, не дающей первым лучам утреннего солнца пробиться в темную комнату. PLC осторожно шевелится и с изумлением осознает, что тяжесть вовсе не инфаркт. — Максим, твою мать. Свобода, разбуженный движением и звуком, недовольно бормочет и пытается вернуться на свою не очень мягкую, но теперь явно любимую «подушку». — Слезь с меня, мне тяжело. Я подумал, что меня инфаркт ебнул, блин. — Если не дашь мне выспаться, ебнет тебя не только инфаркт. Сережу тянет рассмеяться. Но вместо этого он пытается вырваться из капкана чужих рук, переворачиваясь на другой бок, и… Вспоминает, что кровать на самом деле маленькая, когда падает на пол, громко охнув. — Ну че, долетался, истребитель? — бормочет уже не такой сонный Макс откуда-то сверху, — Как посадочка, мягкая? И смеется, когда с пола доносится отчаянный поток мата. Сегодня кое-кто будет спать на кушетке. \\ PLC наблюдает, как Макс моет посуду (это уже событие века, на самом деле!), и все внутри наполняется чем-то невыносимо тяжелым. Нельзя просто такое чувствовать к кому-то, разорвет, разнесет на куски. Сережа мысленно решает, что это не любовь, не то чувство, о котором поется в каждой третьей попсовенькой песне, не то, что воспевается в культуре. Описанию и названию это просто не подлежит. Макс оборачивается, чтобы убрать тарелку на полку, ловит взгляд Трущева и улыбается. И тогда Сережа думает, что все, наконец, стабилизировалось. Пока не залезает в ноутбук и не находит один странный запрос. PLC совсем не знает, что чувствует по этому поводу. \\ — Значит, переезжать собрался. И как давно ты это планируешь? Как давно ты планируешь бросить меня? PLC злится, потому что совсем ничего не понимает. Нормально же общались, че он опять начинает? У него крышу сносит окончательно, попрощайтесь, Сергей Викторович, со своими тормозами. Максим, кажется, совсем не удивлен. На секунду Трущев даже допускает мысль, что тот специально не стал чистить историю запросов, зная, что рано или поздно Сережа на это наткнется. Он просто поджимает губы и хрипит: — Я так больше не могу, Сереж. — Ну да, я же держу тебя взаперти, — огрызается PLC, — Насильничаю, возмутительно много что тебе позволяю и прощаю и чрезмерно терпеливо жду, что когда-нибудь в твою тупую голову забредет хотя бы одна адекватная мысль по этому поводу. Макс не находит слов и вместо ответа кидает в него тряпку со стола. Несмотря на распирающую злость, Сереже кажется это забавным. — Мда уж, повадки у тебя совершенно не меняются, за это тебя и… ценю. Максим и не думает смеяться. — Когда мы сталкиваемся с проблемами, Макс, мы их решаем, а не игнорируем до тех пор, пока они сами чудесным образом не рассосутся! — Проблемы? — в голосе Свободы звучит ничем не прикрытый сарказм, — Проблемы — это когда ты вынужден спать у мусорки рядом с какой-то ссанной кофейней, потому что из общежития тебя выперли. Проблемы — это когда жрать хочется так, что все сводит, но в карманах — пусто. А вот то, что ты сейчас назвал «проблемой», это так… мелочи. За этот тон и издевательскую улыбку Сереже хочется кое-кому въебать по лицу, но вместо этого он говорит осипшим после крика голосом: — Хорошо, я лично соберу твои вещи и, если вдруг тебе приспичит поменять еще и город, куплю билеты на поезд. И все равно смотрит преданно, ожидая, что Макс одумается и скажет «нет, ты все не так понял, просто ко мне друг из Владика приезжает, я ему квартиру искал». Он даже готов поверить в этот букет лжи и притворства: все хорошо, все прекрасно, меня все устраивает. Макс, однако, так не отвечает, Макс прячет взгляд и уходит — на балкон, по-театральному драматично хлопая дверью. Это лютый, неистовый пиздец. Сережа из окна кухни смотрит, как Макс прикуривает, задумчиво смотря вдаль, — типа дохуя пиздострадалец, типа дохуя претензий на размышления о дерьме насущном. Оба не могут не обратить внимание на то, как красиво небо меняет свой оттенок. Его четкость, резкость контуров облаков уступает место акварельной размытости, небо алеет, расчерчивая все тревожными красными полосами. «Как же ты меня бесишь», — думают оба. Как же я тебя люблю. Когда Макс выходит с балкона, то PLC в квартире уже нет. Свободе бы тоже на свободу, но вместо прогулки на свежем воздухе он падает на диван и выбирает один из контактов в мобильном. Закрывает глаза, глубоко вдыхает свежий воздух и звонит. Он отвечает на звонок только после третьей попытки. \\ Где-то в глубине души Максу правда хочется, чтобы его назвали ублюдком, обосрали за то, что он с Сережей так поступает, за все слова и действия, чтобы Свобода мог ответить, выпустить пар. И единственный, кто мог это сделать — Эрик. Который орет в трубку «погоди минутку», едва перекрикивая басящую музыку из колонок. По голосу слышно, что он как минимум немного нетрезв и не настроен на серьезный разговор, но это даже лучше. — Че ты там опять натворил? Нихуя без меня не можете. Эрик послушно слушает всю историю, изредка хмыкая и все чаще щелкая зажигалкой. Когда Свобода заканчивает, тот вздыхает как-то даже по-взрослому и спрашивает: — Может, хватит уже сбегать, Макс? — Слышать такое от тебя смешно, не думаешь? — отзывается Максим. — Я сейчас сброшу звонок нафиг. — Ладно-ладно, прости. Просто я не понимаю, тогда зачем все это было? — Эрик непонимающе молчит, и Свобода быстро объясняет, — Я хочу чего-то стоить, понимаешь? Не хочу быть перечнем клише, примерным парнем, любящим своего парня и его кофейню, гостеприимным совладельцем «Восхода» и все такое. Все это так давит. — Бедный маленький Максик, на него все так давит! — шипит Шутов с насмешливым сочувствием, — Сбежать он хочет, видите ли! Достойное поведение, но достойное для страусов, а не для Максима Свободы. Сбегать всегда легче, но, знаешь, иногда у меня такое чувство, что ты просто нуждаешься в том, чтобы тебя однажды сильно-сильно прижали к себе и никогда не отпускали. Максим давится дымом и невысказанными словами. Сережа ведь действительно не держит Макса взаперти. Гуляй сколько хочешь, свободный кот, только не сбегай от него, словно он тебя обидел, словно он самый ужасный человек на всем белом свете. Макс так часто повторяет ебучее «нельзя (оставаться), нельзя (привязываться), нельзя (влюбляться серьезно)», что уже стал забывать причину, почему именно — нельзя. — Вообще не понимаю, какого хрена он в тебе нашел, — смеется Шутов после небольшой паузы. — Ну, знаешь, люди с определенным складом ума предпочитают полных засранцев, чувствуя к ним необъяснимое влечение. — Нагуглил? — все также саркастически интересуется Эрик, и получает в ответ невнятное мычание. Эрик, сбиваясь и пьяно хихикая, рассказывает историю про спартанского мальчика, который украл лисенка и спрятал его под своим плащом, держа прямо напротив сердца. И не издал ни звука, пока его терзали острые зубы лисенка, выгрызая путь к сердцу. Свобода не слушает его почти, перебирая свои скудные пожитки и вдруг находя в затыканном в темный угол шкафа пакете… самый обыкновенный зонт. Который кажется в ту секунду самым важным. \\ В Москве теперь много людей, к кому Сережа мог бы завалиться, но он выбирает именно Софу. Не Крис, потому что она была ближе к Максу и в конце концов словами, слезами и своими оленьими глазами убедила бы его, что он должен немедленно просить прощения у Свободы на коленях. Не к Никите, который бы часами обсуждал с ним всю ситуацию, как на приеме у психотерапевта. И, естественно, не к Жене — по вполне ясным причинам. Софа может помочь, и к ее словам, как ни странно, они оба всегда прислушиваются. Авазашвили встречает его как-то совсем тихо, просто пропустив внутрь квартиры и поставив чайник на плиту, предчувствуя долгий и откровенный разговор. — Проблемы с девушкой? — спокойно интересуется Софа, заливая чайный пакетик кипятком. — С Максом, — отвечает PLC, замечая, как вздрагивает рука Соф, — но проблемы те же самые. Пока Трущев кратко пересказывает все произошедшее за это время, Софи слушает его со спокойным выражением лица, будто не сомневаясь в правоте его слов — Он собирается съезжать, — заканчивает Сережа. — И я не знаю, что мне делать. — Ну прям совсем не знаешь? — в тоне Софы проскальзывают нотки голоса Майер, и Трущева это не то чтобы пугает, но сбивает с толку однозначно. — Раньше я не говорила этого, потому что от тебя зависит моя зарплата, но, видимо, теперь ты просишь у меня совета, а я не могу промолчать. Ваши предбрачные пляски уже начинают надоедать. Вот Сереж, ладно Макс с его ветром в голове, но ты же взрослый… ты серьезно думаешь, что все само решится, и одним прекрасным утром вы проснетесь в обнимку, а солнечные лучи будут отражаться на ваших обручальных кольцах? Повисает неловкая пауза, пока они оба пьют чай и стараются обдумать сказанное. Сережу тянет покурить, но он пачку дома забыл. И Макса тоже — дома. Забыл. Оставил. — Тебе самому-то не надоело, а? — спрашивает вдруг Софа. Надоело, по горло уже, на самом деле. Может быть, действительно, стоит прекратить танцевать на тонкой грани дружбы, то продвигаясь вперед, а потом, после нескольких неловких моментов, возвращаться в исходное положение. Хотелось уже пролететь мимо этой самой точки невозврата, помахав на прощанье рукой. Самым простым планом было переступить черту. Надо было решиться на что-то серьезное, либо идти до конца, либо никогда больше друг друга не трогать. Но чтобы решиться, нужно еще совсем немного времени. — Ладно, сегодня можешь остаться у меня, — девушка широко улыбается и слегка склоняет голову на бок, — но что ты собираешься делать завтра, допустим? — Следовать плану, — отвечает Сережа. Вот только он не учел, что с Максимом Свободой никогда ничего не идет по плану. \\ — Ты оптимист или пессимист? — спрашивает Кристина. Сережа непонимающе хмурится — как он вообще не устает хмуриться, наверно, все мышцы лица уже болят. — Чего? Все его мысли сейчас не в кофейне, не на улице, где тучи внезапно перекрывают солнце и плачут, будто предчувствуя общее состояние москвичей. Трущев сам не понимает, о чем думает и над чем парится в этот раз. — Ну, для тебя стакан наполовину пуст или наполовину полон? — Ты, блять, нальешь мне сегодня кофе или нет? Кристина дуется и собирается ответить что-то колкое (она теперь умеет, ее Женя научила), но дверь «Восхода» резко открывается, соприкоснувшись со стеной напротив. Это похоже на сцену из третьесортного ужастика, когда к главным героям приходит ковбой с пистолетами и прямой угрозой их мирной жизни. Но, конечно, это никакой не злодей, а промокший насквозь Максим-мать-его-Свобода, который дышит рвано и сжимает в руках зонтик. — За тобой гнались? — интересуется Сережа с деланным безразличием, хотя в груди что-то екает. — Что? — его голос на два тона ниже, чем обычно, — Нет. На улице дождь, а ты без зонта… Дождь закончился пару минут назад, когда он подходил к «Восходу», но кого это волнует. Макс убирает с лица мокрые пряди и топчется на месте, с него натекает уже довольно приличная лужа. Удивительно, как за одну ночь с него слетает вся спесь: гордая осанка сменяется ссутулившимися и напряженными плечами, будто он тащит на них всю неподъемную вину, глухое раздражение — непонятным отчаянием. — Ты не додумался открыть зонт и дойти до кофейни, чтобы потом передать мне его? — невозмутимо спрашивает Трущев. Свобода пялится на свой промокший плащ, будто только сейчас осознав в полной мере, почему его так трясет. Или трясло все-таки не от холода? — Я не подумал. — Думать это явно не то, что ты любишь часто делать. Когда собираешься съезжать? Крис удивленно вскидывает голову. — Что это значит? Оба будто не слышат вопроса, и Кристине становится физически неловко находиться рядом с ними. Максим, кажется, даже не моргает, и смотрит на Сережу с таким выражением, словно побитое животное. Свобода — загнанный в край клетки дикий кот, попавший не в то место и не в то время. Лис, попытавшийся своровать еду, но попавшийся в капкан, готовый отгрызть себе ногу, чтобы сбежать. Вот только бежать некуда, родной лес давно уже затоплен водой и превращен в болото. — Ну? — дожимает Сережа, хотя чувствует, что еще секунда, и его так трепетно выстраиваемый образ слезет, как слой старой штукатурки. — Решил вернуться домой, все-таки? Анисимов не до конца понимает, имеет ли он в виду Владивосток или улицы Москвы, но качает головой и делает шаг вперед. — Я уже дома. Дом прячется в звуках фортепиано, поставленного специально для Свободы на импровизированную сцену, в запахе свежезаваренного кофе, в сигарете на двоих, в черной толстовке, брошенной на спинку стульчика. Дом заключается в одном человеке. Сережа напрягает челюсть и пытается не улыбаться. — Идем. Подсобку Макс ненавидел, уж больно сильно ассоциировалась с теми злачными местами, где он вынужден был ночевать за отсутствием иного выбора. И если бы другие обстоятельства, то упирался бы и требовал поговорить именно здесь, все равно никого нет же, но сейчас Свобода послушно плетется за ним в подсобку, игнорируя испуганный взгляд Кош, и вздрагивает, когда дверь за ними захлопывается. В голове сигналы тревоги оповещают о надвигающемся шторме, но что-то другое без зазрения совести отправляет тревоги в игнор-лист. — Ты очень сильно устал? — тихо спрашивает Свобода, подпирая спиной стену, будто она сейчас упадет и раздавит их. — Да пиздец, я здесь с утра горбачусь, пока ты где-то пропадаешь, — Трущев закатывает глаза и говорит слишком громко, даже не задумываясь, что его слышно в зале, — И вообще, еще месяц-второй вот такими темами, и сдохнет не только «Восход», но и я сам. Посетителей нет, пачка счетов… — От меня, — еще тише перебивает Макс. Слава богу, сдвинулись с мертвой точки. — Иногда мне кажется, что уж лучше бы я тебя не знал, — честно отвечает Сережа, — Но… — Но? — Тебе действительно хочется сейчас слушать, как я тебя переубеждаю: нет, Максик, ты самый лучший, самый не надоедающий, самый талантливый и самый невероятный… Сережа крепко хватает его за плечо, не давая шанса ускользнуть, тянется, собираясь поцеловать. Максим, к его удивлению, тоже рьяно склоняется к нему. Оба не рассчитывают силы и звонко сталкиваются зубами и лбами. — Блять, — хихикает Свобода, потирая лоб. — Просто не привык, что… Его затыкают чужие горячие губы. Ну и хуй с ней, с фразой, все равно никакого смысла особенного не имела. А поцелуй — очень даже. Сережа целует осторожно, пытаясь вложить всю нежность, накопленную за это время, пытаясь передать всю ту любовь, которая согревает, всю поддержку и преданность. Аккуратно, не настойчиво, просто предлагая — делай с этим, что хочешь. Их руки скользят по телам друг друга, и Сережа останавливается на талии Макса, прижимая его к себе, хоть ближе уже некуда, словно чем сильнее он его обнимет, тем меньше вероятность, что Максим уйдет. Под ребрами что-то растворяется и отпускает. Дверь открывается резко, на пороге — воинственная Женя, из-за плеча которой выглядывает Крис. Трущев резко отскакивает от Свободы, когда слышит: — СЕРЕЖА, Я ВСЕ ПОНИМАЮ, НО НЕ СМЕЙ ЕГО БИТЬ, ТЫ МЕНЯ СЛЫШ… — а потом, заметив, в каком компрометирующем положении они находятся, распухшие от поцелуев губы и стыдливо прячущиеся взгляды, Женя застывает, как вкопанная. — Упс, мы, кажется, помешали. Забудьте и продолжайте. И, захлопнув дверь и игнорируя ликующий крик Софы «я же говорила, говорила, говорила, говорила!», тянется к телефону, чтобы передать новость в Краснодар. Эрик моментально отправляет смайлик с выставленным вперед большим пальцем и ментально отбивает пять Софе. — Не кофейня, а цирк. С маленькими детьми и ебанутыми котами, — смеется PLC, утыкаясь Свободе в плечо. — Знал бы, что буду творить в тридцатник, постарался бы экстренно скончаться в девятнадцать. Когда он поднимает голову, то… Трущев не знает, что за битва состоялась в этом сложноустроенном мозге, каких демонов он там победил за эти несколько минут, пока Сережа осторожно целовал основание его шеи, но когда они отрываются друг от друга, щеки Макса мокрые. Сережа проводит пальцами по коже — успокаивает, как умеет, как научился. — Я никогда не умел извиняться, — бормочет Анисимов, глотая собственные слезы. — Да и на чувства отвечать тоже никогда не умел. — Стоит признать уже, что ты вообще ничего не умеешь, — отвечает PLC, и это показалось бы грубым, если бы он в это время не поцеловал его мягко в лоб. Нежность в Максиме растет в геометрической прогрессии, заполняет, и у него такое впервые, когда хочется просто делиться, отдавать, не ожидая и не требуя взамен чего-то столь важного, потому что сам в бесконечном долгу и вряд ли когда сможет вернуть. Переходят черту и движутся, кажется, в правильном направлении. — Может, все-таки кофе? — наконец, спрашивает Сережа. — Только его и можешь предложить, — всхлипывает Свобода и улыбается. — Ладно, давай сюда свой кофе, только без этих твоих штучек. — Без этих моих штучек, понял, — кивает Трущев. — Просто кофе, крепкий, дружеский. Как мужик мужику. Когда они выходят из подсобки, кофейня гудит и переполнена народом, и похоже на библейское, блять, чудо. Кристина материализуется, будто из воздуха, и маленьким ураганчиком сносит все на своем пути, почти падает, споткнувшись пару раз, но все-таки налетает на Свободу с Сережей, вцепляясь тонкими пальчиками в их плечи и практически повиснув на них. Максим хочет уже крепко ругнуться и отстраниться, но замечает счастливую улыбку Трущева, и все вылетает из головы. — Это все Темочка! — пищит Кошелева. — Он привел, говорит, будет больше, если мы Ахмеда уломаем. — Ахмеда? — не понимает Свобода. — Олега, — поправляет Кристину Сережа. — Может, отпустишь нас уже, Мартышка? Крис качает головой, ее кудри сцепляются барашками, спутываются и падают на лицо. — Неа, это коллективные обнимашки! Следом в зал заходят Диана с Тимом, оценивают ситуацию и с громким ржачем влезают в коллективные обнимашки. Софа — «предательница!», шипит Макс, — тоже аккуратно обхватывает плечи Крис и утыкается носом куда-то в район лопатки Свободы. У Никиты выбора не остается, и он, закатив глаза и оставив при себе «ох уж эти дети, да, Сереж», тоже присоединяется, а Женя корчит улыбку, какую только может, и брезгливо кладет руку на чье-то плечо в этом своеобразном «букете цветов». В котором Анисимов прикидывался унылой говно-ромашкой, но на деле просто едва мог скрыть слишком громко бьющееся сердце и широкую улыбку. Потому что пусть они и придурки, пусть и он сам — иногда! — идиот, но все свои же, родные, любимые. Семья. \\ Максим делает бутерброды из всего, что нашлось у них в холодильнике, и PLC останавливает его, заставляя отложить в сторону тарелку тем, что берет его руку в свою и целует запястье. — Сереж. PLC отрывается от разглядывания их переплетенных пальцев — как школьники, впервые ощутившие на себе яростные чары первой любви, ей-богу! — и встречается с ним взглядом. Волосы Макса, собранные в неаккуратный пучок, не прикрывают алеющие кончики ушей. Это и мило, и забавно одновременно. Свобода оказывается очень скромным в такие моменты, и Сереже буквально приходится отвоевывать каждый шанс коснуться его при всех, каждый поцелуй, показывая, что это — нормально. В конце концов, Максим сдается, тает, признает свое поражение, и уже сам тянется за лаской. — Что? Макс выглядит по-домашнему расслабленно, и это, пожалуй, заслуга одного только Сережи. — Ты счастлив? — вдруг спрашивает он. Хороший вопрос для первого часа ночи! — Счастье — это перманентное состояние гармонии с самим собой, — глумливо начинает лекцию Трущев, — Принятие себя и окружающего мира такими, какие мы есть. И полное принятие тех путей, которые тебе приготовила вселенная. Макс в отместку сжимает его ладонь — совсем не больно, но ощутимо, — и демонстративно доделывает бутерброды. — Так счастлив? — Да, — уже честно кивает Сережа. — Я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Спать пойдем? Свобода думает, что счастья Сережи хватит им на двоих. \\ Лето уже подходило к концу, а второго достойного бариста так и не нашлось. PLC это, конечно, волнует. Крис говорит, что она и одна справится, но после рабочего дня выглядит настолько заебанной, что иногда он сам встает за стойку и подменяет ее. Макс тоже пытается выучиться, но в итоге сжигает одну турку и едва не ломает дорогущую кофемашину. И от Тернового — ни одной новости. Амчи разводит руками, мол, я сделал, что смог, но, видимо, тот не заинтересован. А потом случается сразу два события, которые, если заглянуть в будущее, играют огромную роль в жизни «Восхода». Первое — это тощий паренек, который приходит перед самым закрытием, когда в кофейне уже никого не осталось, поправляет очки и пытается встать так, чтобы хоть немного на взрослого смахивать. — Чего тебе? — устало спрашивает Сережа, указывая на стул напротив. — Я Даниил, можно просто Дэни. У-устроиться хочу. Бариста. PLC улыбается и окидывает забавного парня взглядом с ног до головы. Парень пытается копировать его позу, чтобы хоть как-то добавить себе уверенности. Наивный такой, мягкий, солнечный. Хороший. — Ладно, «просто Дэни», посмотрим, что ты умеешь, возьмем на испытательный срок. Условий у нас относительно мало, главное — не проебись. — Как, например? — сухо интересуется Даня, слегка прищурившись. — Ну, не знаю, например, не сделай капучино вместо эспрессо, и не вылей этот самый эспрессо на какого-нибудь посетителя. Даня кивает. Уж с этим он справится, будьте уверены. — Добро пожаловать в «Восход». И понесло-о-ось… \\ Вторым событием вечера становится внезапно снизошедший до телефонного разговора Терри. Артем настолько заебал его своими постоянными «пошли в «Восход», урод», что лично нашел номер этого самого владельца «Восхода». Разговор заканчивается обещанием заскочить в кофейню после съемок клипа. — Да ладно, презервативы и йогурты рекламировал, и нас прорекламирует, — успокаивающе мурлычет Макс, целуя Сережу в плечо. — Все будет хо-ро-шо. Оба верят, что это еще не конец. Это самое начало.