Сборник драбблов

Миша привык относиться к другим людям — в том числе к мужчинам, с которыми спал, пожалуй, даже особенно к ним — как к более хрупким, чем он, более уязвимым. Он не хотел им навредить, и ему было плевать, выглядит ли его осторожность глупой или неуместной. И Август действительно был более хрупким: менее мускулистым, уже в кости, и, в конце концов, попросту старше — но все это вместе вовсе не означало, что его устраивало осторожное обращение. Иногда — да, он относился к этому снисходительно, но чаще был недоволен, а порой и откровенно злился. Так что Мише оставалось одно: учиться сдерживать свою осторожность так же, как когда-то учился сдерживать силу. Поэтому если Август говорил, что Миша должен был прижать его к постели всей своей тяжестью — тот должен был слушаться. И он слушался. Плавно опускался на кровать, накрывая Августа всем телом, погребая под собой, не давая двинуться с места. Первые несколько раз это ощущение его пугало, но постепенно Миша начал привыкать к нему и больше доверять Августу: тот мог быть странным, иногда в его голове возникали рискованные, даже по-своему опасные мысли, но когда дело доходило до постели, он никогда не предлагал того, с чем не мог справиться. И, постепенно, Миша научился получать удовольствие уже просто от того, что с силой придавливал Августа к матрасу, не давая двинуться с места, чувствуя власть над ним, не прикладывая для этого никаких усилий, но, в то же время, помня, как эта власть скоротечна и кто на самом деле принимает решения. Удерживая его под собой, прижимаясь животом к животу, грудью к груди, утыкаясь лицом в шею, стискивая бедра коленями: кожа к коже, ничего лишнего — Миша чувствовал, как тяжело дается Августу каждый вдох, как отчаянно бьется его сердце, а заодно и то, как тот возбуждается. Порой ему даже не были нужны движения, хватало одного соприкосновения тел, мишиной тяжести и сердцебиения, настолько близкого, насколько это вообще возможно. Он сам так говорил. Еще иногда Август любил в такие моменты напоминать, как нравится ему чувствовать себя маленьким и беспомощным в сравнении с Мишей, но чаще — просто молча наслаждался ощущением, не пытаясь подняться, или скинуть его с себя. А тот терся об него, ритмично, размеренно подаваясь вперед и назад, постепенно наращивая скорость. В чем-то это было интимнее проникновения: их тела идеально совпадали друг с другом, каждое движение отдавалось в них обоих. Так было и сейчас: он плавно раскачивался, ощущая все тело Августа под собой: раздвигающиеся на вдохе ребра, напряженные мышцы, налитый кровью член, упирающийся в низ живота. Прижавшись слишком плотно, Миша не видел Августа, но зато чувствовал целиком. Это было куда важнее. То стискивая кулаки, то снова их разжимая, комкая простынь в такт движениям, он легко целовал едва слышно постанывающего Августа в шею, прихватывал губами кожу у остро выступающего угла нижней челюсти и отросшая за вечер щетина колола губы. — Еще, ближе, — Миша не понимал толком, были эти отрывистые фразы скорее просьбами или приказами, твердо зная одно: он должен продолжать двигаться. В ответ на очередной толчок вперед, Август выгнулся в оргазме, с коротким вздохом запрокидывая голову, и вжался в Мишу сильнее. Тот, ощущая, как с каждым новым его движением, сперма размазывается по коже, на несколько секунд сбавил темп движений, но Август болезненно сильно стиснул его плечо, без слов приказывая опять ускориться, и тот послушался. Миша продолжил потираться об него, уже приподнявшись сильнее: Август уже получил то, что хотел, и не было никакого смысла продолжать на него давить. Миша готов был отказываться от своей осторожности на время, но определенно не насовсем. Он мог бы откинуться назад и закончить все несколькими движениями руки, но не хотел отрываться от тела Августа, близость с которым не просто возбуждала, а очаровывала, притягивала, и Миша успел подумать, что, хоть их близость и затянулась немного, он не против, чтобы она продолжалась и продолжалась, сколько угодно. Но потом Август, снова резко вскинувшись, прошептал ему на ухо что-то на немецком — Миша разобрал только «mein Liebling», остальные слова казались знакомыми, но значений их он не знал, впрочем, сейчас это было и не важно. Одного звучания этих слов ему было достаточно, чтобы постепенно нараставшее у него внутри возбуждение достигло своего пика, и он кончил, со стоном вцепившись в простынь, даже в этот момент ощущая сердцебиение и дыхание Августа так же отчетливо как свои собственные. Слизнув с верхней губы проступившую испарину, Миша медленно опустился, снова вжимая Августа в постель всей тяжестью, но, пару секунд спустя, все же заставил себя приподняться на локтях. — Скажи, что ты мой, — негромко приказал Август, поглаживая его по плечу. — Только твой, — кивнул Миша и, подтянувшись выше, поцеловал его в лоб. — Навсегда твой. Может, это уже немного чересчур, но сейчас ему было все равно. Август тихо засмеялся в ответ и снова до боли сильно стиснул пальцами его плечо — но боль быстро растворилась в по-прежнему разливавшемся внутри тела чувстве удовлетворения.