Сборник драбблов

В гневе Август всегда выглядел по-особенному привлекательно: скулы точно заострялись, между сведенных бровей залегла вертикальная складка, глаза влажно блестели. Но все это вовсе не означало, что Миша хотел бы чаще видеть его в таком настроении. — Мне стоило бы проверить твои глаза, — он выплевывал каждое слово. — Потому что, похоже, ты слепой! Миша открыл рот, собравшись возразить, сказать, что не успел бы справиться с двумя турелями, даже если бы вовремя их заметил, но Август не позволил ему ответить: — Чего ради я вообще решил доверить штурм тебе?! Nutzloses Schwein! Миша отчетливо понял, что хочет ударить Августа. Не по-настоящему, со всей силы, а просто вылепить ему пощечину, чтобы прекратил эту глупую истерику — Миша видел такое в кино, да и в книгах читал. Правда, он не был уверен, что это поможет. И что сам он действительно хочет всего лишь остановить Августа, а не сделать ему больно в ответ на все оскорбления. Конечно, после сегодняшнего боя одна пощечина покажется пустяком — раны респаун залечивал, вот только память о боли оставалась — но все равно: это неправильно — бить того, кого любишь. — И хватит смотреть на меня своими тупыми глазами! Август, похоже, думал иначе. Он ударил не кулаком, а тыльной стороной ладони, отвесил оплеуху, но она была такой тяжелой и резкой, что мишина голова мотнулась в сторону и рот вдруг заполнился вкусом крови — должно быть, он прикусил случайно щеку изнутри. Август вскинул руку, наверное, для еще одного удара, но Миша быстрым движением перехватил ее на полпути между локтем и запястьем, и, прежде чем тот успел опомниться, так же схватил и вторую руку. Август дернулся всем телом, пытаясь вырваться, но Миша даже не двинулся с места. — Отпусти меня, Schweinhund! Миша покачал головой, стиснув челюсти, опасаясь, что если раскроет рот, то может сказать что-то лишнее. Такое, о чем потом пожалеет. Все так же сжимая предплечья Августа, он поступил к тому вплотную, стиснул локтями бока и рывком оторвал от пола. Август оторопело замер, даже не пытаясь вырваться, когда Миша притиснул его к стене. — Не говори со мной так, — произнес Миша как можно спокойнее. — Никогда не говори со мной так. — Scheiß!.. — Август дернул плечами, снова пытаясь вырваться. — Отпусти немедленно, ты... Теперь Миша не мог бы дать ему пощечину, даже если бы захотел. Поэтому он сделал другую вещь, которую тоже не раз видел в кино и там она тоже всегда срабатывала. Подавшись вперед, он вжал Августа в стену еще сильнее, не давая даже пошевелиться, и заткнул рот поцелуем. Поцелуй вышел слишком слюнявым, слишком грубым, во рту у Миши все еще был отчетливый привкус крови. Август пытался ухватить его зубами за язык, наверное, чтобы укусить, но Миша тряхнул его еще раз, заставляя опять замереть, а потом резко навалился всем весом, кусая в ответ. Вкус крови стал более отчетливым. В глубине души Миша понимал, что это не совсем правильно, но ощущение полного контроля накрыло его с головой — и это не был их обычный «контроль по договоренности», окруженный десятками правил и предупреждений. Происходящее скорее напоминало бой — только на этот раз они не были на одной стороне; это одновременно захватывало и пугало. Наконец, почувствовав, что Август больше не пытается сопротивляться, Миша откинулся назад, разрывая поцелуй, и с удивлением услышал разочарованный вздох, похожий на стон. — Никогда не говори со мной так, — повторил Миша. Август молча смотрел на него широко распахнутыми глазами, уже не пытаясь освободиться, хотя сейчас он мог, достаточно было хорошего удара ногой или резкого рывка вперед, на который он точно был способен. — Отпусти, — сказал он. В голосе все еще слышался отзвук недавнего гнева, но теперь к нему примешивалось что-то еще. Возбуждение. Миша не столько заметил, сколько просто догадался, неожиданно почувствовав то же самое. Ощущение нахлынуло на него совершенно неожиданно: он просто замер, сделал глубокий вдох, и вдруг почувствовал, как ускорился его пульс, а член начал наливаться кровью. После боя частенько так случалось — может, из-за адреналина, он не знал точно. Но на этот раз все вышло немного иначе. Невовремя. Неправильно. Потому что Август не должен был его бить, а он сам — не должен был так на это отвечать. Он разжал пальцы и медленно опустил руки, позволяя Августу встать на ноги. Тот благодарно кивнул. Миша машинально потянулся к нему, чтобы поцеловать еще раз, точно так же: грубо, почти жестоко, с силой впечатывая в стену и прихватывая зубами — но он смог себя остановить. Этот поцелуй был немногим лучше пощечины. Даже если Августу и понравилось. — Мне не стоило этого делать, — негромко сказал Миша, скорее самому себе. — Мне не стоило этого говорить. Ты знаешь: я не считаю тебя тупым и уж тем более — бесполезным. Миша кивнул. Он верил каждому слову, но от этого сказанное не становилось менее неприятным: Август знал, что именно сказать, чтобы задеть посильнее. Иногда с ним было очень трудно. — Думаю, мне стоит принести более убедительные извинения. И прямо сейчас, — Август провел рукой по его груди и животу, вниз, чтобы дотянуться до ширинки и накрыть ладонью полувставший член, немедленно отозвавшийся на это прикосновение. Миша снова перехватил руку Августа, но на этот раз — как можно осторожнее, и отвел ее в сторону, не позволяя тому сделать то, чего он хотел. Это было бы некстати. Они все еще стояли в коридоре, ведшем к душевым, и определенно, здесь им не стоило даже целоваться, а уж заходить дальше — тем более. — Давай потом. Август посмотрел на него так, как будто собирался возразить и передумал в самый последний момент. Миша понимал: приняв душ, добравшись до чьей-нибудь спальни или хотя бы медпункта, они потеряют запал, который тому явно хотелось сохранить. Но, может, так даже к лучшему: Миша соврал бы, если бы сказал, что случившееся его не возбудило — может, этот поцелуй, может, неожиданная покорность после него, но что-то его точно зацепило. Только ему самому это не очень нравилось. Было в этом что-то неправильное. Наконец, Август кивнул и, в благодарность за это согласие, Миша осторожно поцеловал его в лоб. Возбуждение не ушло полностью, но сердце билось уже размереннее, и теперь он был уверен, что не скажет и не сделает ничего лишнего. И все будет хорошо. Однажды он ударил мужчину, с которым спал, и это закончилось плохо: не из-за того, что тот дал сдачи, и не из-за того, что после этого они расстались — а из-за того, что после Миша слишком долго не мог избавиться от неприязни к самому себе, от мыслей о том, что поступил неправильно. И он бы не хотел, чтобы с Августом все закончилось так же — как бы сложно с ним ни было, Миша не хотел потерять его, совершив ошибку, которую сам себе не сможет простить. — На секунду мне показалось, что ты хочешь меня изнасиловать, — Август на секунду улыбнулся, но это была вовсе не та улыбка, которую Миша привык видеть, оставаясь с ним наедине. Скорее та, с которой Август на поле боя перерезал горло кому-нибудь из Синей команды. — По-твоему, я на такое способен? — тихо спросил Миша. Иногда Августа подводило знание английского, если он нервничал или перевозбуждался, и, возможно, он имел ввиду что-то другое, но эти слова все равно звучали оскорбительно. Чуть ли не хуже всего, что Август уже сказал. — Нет, — тот покачал головой и снова улыбнулся, уже иначе, более спокойно, — конечно же нет.