Все, что останется...

A boy is walking down the road A road that brings a hope to some To fight the ray of light and the magic purpose Don’t look down, don’t look down.. Just when you think that it’s all over, Just when you stop to see the sun, eh.. He will reach from the darkness for your hope. That’s how it’s all begun, all begun I want to breach the line And take a step in to future I want to see the sky And find the way to help to reach you! /Breach the line. Фадеев, Свобода, Кошелева Почему говорят, что палаты в психушках стерильно белые？ Потолок вот, который она изучила до мельчайшей трещинки за три недели не белый совсем. Скорее, серый. Да, светло - серый. И кафель серый. Чуть темнее. И небо за окном такое же. Холодное и бесчувственное. И в душе у нее пустота. Слез больше не было. Ее будни теперь это невыносимая тоска. И одиночество. Маме она запретила приходить, потому что она постоянно плакала и расстраивала этим Сашку. Сашка же еще ребенок. Ему трудно объяснить бабушкины слезы. Ему вообще трудно. Егор был хорошим отцом. И мужем, казалось, был хорошим. Казалось. Ключевое слово - казалось... И жизнь ее КАЗАЛАСЬ счастливой. И тогда на мосту она не хотела жить именно потому, что это счастье ушло. Хоронили Егора в закрытом. И она была в полуобморочном состоянии. И душа ее отделялась от тела, посмотреть на ее скорбь со стороны. Сашка был мужественней мамы. Держал ее за руку и гладил по кружевному платку, не понимая сути происходящего, но впервые осознавая смерть. Она царапала крышку гроба, понимая, что больше не увидит своего Егора, что он к ней больше не прикоснется, она не услышит его нежного “зайчонок”... Она не успела сказать ему, что носит под сердцем еще одного ребеночка. Его ребеночка. Он всегда жил в режиме цейтнота и на этот разговор, как и многие другие важные вещи, у него не было времени. А теперь уже и не будет. Юлька упала на мерзлую землю, но сын потянул ее за руку: - Мамочка, пошли. Надо домой же, бабушка говорит. - Да, милый, иду. Я приду к тебе завтра, сказала она, обращаясь к свеженакиданному холмику земли. Я буду приходить к тебе всегда. И там, на мосту, она понимала, что предает его, сына предает, ребеночка неродившегося предает, но не было больше сил, потому что дни превратились в вереницу однообразных поминок по былому счастью. Слайд - шоу на ноуте с его улыбкой, зубная щетка, тапки, рубашка его, которую она напяливала на голое тело после жаркого секса. И он любил смотреть на нее в этой рубашке, А он любила, как он смотрел. И подушка, хранящая запах. Она не будет стирать его наволочку. Она ничего не хочет стирать. И когда мама говорит, живи дальше, она не понимает, как... Как? Она попросила Курбатова взять ее на работу. Нет, на директорский пост она не рвалась, хотела среди людей... Администратором в самый раз. А вот через полгода, когда придет пора вступать в права наследования, посмотрим. Но, потом было УЗИ и ей дали этот милый компьютерный снимок. И у нее снесло крышу. И она сидела на этом чертовом мосту пол дня. Без мыслей, сука, в полном вакууме. А потом села на перила. И она бы улетела вслед за своим Егором, если бы не Курбатов, который сидел в машине все то время, что она готовилась. Отец троих девчонок, Курбатов и другом был хорошим и партнером по бизнесу. Когда-то он вел дела с ее отцом, но отец передал свою долю дочери и свалил с молодой любовницей в Израиль, разведясь с матерью по почте. Сказать и ей и маме об этом у него не хватило духу. В принципе, Курбатов, в свои 37 заменил ей отца. Она стала четвертой его дочерью. Он тревожился за нее после смерти Егора. Он видел, как она сломалась, превратясь из жизнерадостной и искрящейся девчонки в закрытую наглухо ото всех, сломанную и равнодушную Юлю. Он думал, работа ее оживит, но она была робот. Чистая механика на грани больного какого-то, но красивого, как в кино, футуристического персонажа. Она была прекрасна в своей скорби. Это завораживало. Смертельно завораживало. И он чуть не просмотрел момент ее сцепления с жизнью. Чуть не просмотрел... Схватил почти набегу за руку, думая, что все... Она подняла глаза на него и выдавила “отпусти”. - А Сашка? А мать? - заорал он, - Эгоистка ты конченая. Дрянь ты ненормальная! Живи, сука! Живи! Он не примет тебя. Ты ему здесь нужна! Он тебе не простит, что ты сына оставила! - Жилы на лице Курбатова готовы были взорваться, но лицо разгладилось, когда он почувствовал, что Юлька сжала пальцы вокруг его запястья. Это были правильные слова. - Держись! Рядом тормозили машины, из них выходили люди. Какой-то парень помог Курбатову вытянуть ее и усадить в машину, и, поинтересовавшись все ли нормально, стал разгонять стихийно образовавшуюся толпу. Через пару минут ни его, ни толпы не осталось и следа. Зато их колбасило так, что она не могла набрать номер мамы, чтобы услышать Сашку, которого только что чуть было не оставила сиротой, а он лихорадочно пытался вставить ключ в замок зажигания. Обошлось. На этот раз обошлось. На их запястьях еще не было синяков. Это позже... *** Макс не знал, что скажет, но был уверен, что должен. И хотя он не помнил всего из того проклятого вечера, знал, что его вина есть. И тяготился ею. И хотел прощения. Покаянного прощения. Он был вторым посетителем. Первым был Курбатов. Тот тоже хотел прощения. И за Егора, и за нее саму. И Макс теперь знал об этой женщине больше, чем когда желал ее. Сопереживал ее горю. Хотел быть поддержкой. Ну ладно, зачем он врет-то себе? Хотел очиститься, хотел душу свою больную вылечить, потому что, ранив ее, себя ранил. Почти убил. Перед дверью он стоял долго, минут пять, собираясь с духом. А когда вошёл, повернулся посмотреть не стеклянная ли дверь, потому что Юля встретила его взглядом в упор. Или просто чувствовала? - А, Свобода... Пришел отметить со мной сороковой день по усопшему? Я бы за это выпила, да нечего. - Я, конечно та еще мразь, но я пришел за прощением. Я не знал про сороковой день. - Уходи. - ?? - Просто выйди и никогда сюда не приходи, - сказала она, чеканя каждое слово. - Но, ты должна... - Я никому ничего не должна. И помогать тебе переживать твои моральные страдания не мое дело. Я простая беременная женщина. И кроме моих детей никому ничего не должна. - Что, прости? - Уходи. Не ломай меня. - Ты сказала беременная? -Уходи! - закричала она. - Это же не мой... Мы же не... В палату зашла медсестра и показала ему глазами на выход. - Юль, ну правда. Юля повернулась к окну. Исчерпывающе. Понятней не стало, зато появились новые вопросы. - Трущев, сядь. Хотя, подожди, я сам сяду. - Макс тут же набрал другу. - Она беременна. И похоже это я... та мразь, про которую она кричала. Концерт он отработал на ура, чего нельзя сказать про его настроение, и когда его пригласили приехать повторно, он только показал рукой на организатора: - Я за. Дело за вами. И вот это “я простая беременная женщина” преследовало его на протяжении четырех часов в Стриже, вплоть до самого дома, где он точно знал, его вылечат. Его мартышка всегда его лечила. Крис открыла дверь, он, не раздеваясь, оторвал ее от пола и впился губами в сонную еще свою девочку. - Чего ты холодный такой. - Я горячий. Я очень даже горячий. Майка Кристины полетела на пол, обнажая ее грудь. Он требовательно целовал эти маленькие бугорки, пока они не созрели крупными твердыми горошинами. - Ах, ты сумасшедший, - выдохнула Кристина, ощущая вместо холода жар. И она, изогнувшись как кошка, застонала легонечко ему в ухо, когда он отправил руку вниз, к ней в пижаму. - Ты сумасшедший маньяк. - Я - да. А ты любишь сумасшедшего? - он отстанился, ища подтверждения в ее глазах. Ему нужно было знать. Сейчас. Всегда. Иначе он свихнется. Она сняла его куртку, засунула руки под толстовку, коснулась сосков и на носочках потянулась к его губам. Он схватил ее на руки и понес в спальню. Когда Кристина измученная и растерзанная безумными его ласками уснула, свернувшись калачиком на смятой постели, он встал, вышел в кухню, открыл форточку, закурил, хотя Кристина ругалась, когда он курил дома, долго рисовал пальцем на стекле сердечко, разглядывая сквозь него хмурый рассвет хмурого зимнего утра, открыл бутылку виски и прямо из горлышка жадно отпил четверть. Ну да, секс стал ярче, но жить-то стало больней...