Ночные

      У Леона появляется новое увлечение: теперь он собирает всевозможную информацию, касающуюся серийных убийц. То, что начинается как слабо бьющий родничок, постепенно набирает силу, несётся вперёд, грозя выйти из берегов. В середине ноября Брент обнаруживает себя в бумажном море: на полу гостиной раскиданы вырезанные или ксерокопированные заметки и статьи, фотографии мест, жертв, самих преступников...       — Что это за хрень? — Бренту впервые становится неуютно.       — А? — Леон поднимает голову от журнала, маникюрные ножнички Риты блестят в ламповом свете.       — Это всё! — Брент обводит рукой комнату.       — Я просто пытаюсь понять. Как они думают...       — Ты что, считаешь, что мы такие же? Эй, ты что, действительно так считаешь?.. — Брент пересекает «море» вброд, садится рядом на выглядывающий краешек матраса. — Леон?       — Лайонел сказал, что...       — К чёрту Лайонела! — кричит Брент. Леон, снова опустив голову, сжимает челюсти. Делает несколько вдохов, с шумом втягивая воздух ноздрями. Затем продолжает:       — Лайонел... сказал, что это весело. Я пытаюсь понять... где.       — К чёрту Лайонела, — уже тише повторяет Брент. — То, что ты тут... навырезал... это всё не мы.       — Ты так думаешь? — Усмешка у Леона странная. Газетный заголовок: «Вампир из Сакраменто».       — Это не мы, — качает головой Брент. — Ты же был там. Ты видел... ночь. — Он обнимает Леона за плечи и притягивает к себе. — Нас не поймать...       — Очень жаль, — шепчет Леон, отбрасывая ножницы и газету, поворачивается к Бренту. Они смотрят друг другу в глаза, в то время, как губы непроизвольно раскрываются, а дыхание смешивается в одно. На мгновение Брент проваливается — падает на самое дно зрачков напротив — понимая, что под всеми игрушками и увлечениями, под радугой, солнцем и дождём там — тьма и боль. Вынырнув, он видит глаза, голубые, как дневное небо (какая ирония — Брент уже давно не смотрел на небо при свете дня), как глаза Лайонела, как глаза самого Брента. Один и тот же цвет.       — А если всё-таки... — Однажды это дыхание станет звериным, горячим и горьким.       — Нет. — Брент вкладывает в ответ всю свою уверенность и решимость.       — Сколько у тебя... было? — Губы Леона совсем близко, едва не касаются его губ.       Брент сглатывает.       — Де... девять...       — Офигеть... — шепчет Леон и целует Брента. Когда они спали вместе в последний раз?.. Почему прекратили? Мозг отключается, Брент ничего не может поделать. Сперва они просто долго целуются, покусывая друг друга едва-едва, не так, как с Лайонелом.       Позже, когда они лежат, обнявшись, среди бумажного мусора (Брент не любит ласкаться, но позволяет это делать Леону), и мозг постепенно снова начинает работать, Брент ловит себя на мысли, что теперь уже сам — в который раз — пытается понять, где проходит та грань, которая отделяет их от обычных убийц.       — Любовь, — наконец, произносит он вслух, вспомнив самое важное. — Мы дарим любовь.       И — следующая мысль, что приходит в голову: похоже, для Лайонела понятие «любовь» равносильно понятию «пища».       — Вовсе не обязательно убивать, — с удивлением слышит Брент свой собственный голос.       — Но ты всё равно будешь хотеть сделать это, — спокойно говорит Леон.        — Нет, — Брент, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, начинает шарить в окружающем матрас бардаке, пока не выуживает заначенную (почти полную!) бутылку виски. — Нет, — упрямо повторяет он и делает первый глоток. — Я просто шлюха.