Живые отблески

Странная тёмная ночь, тропинка, поросшая ковылем и паслёном, дрожащий свет лампы, привлекающий мошкару. – Ты уверена, что нас никто не увидит? – говорит он. Ночь темна, ночь страшна, ночь совершенно пуста и полнится лишь призраками звуков… – Кому придёт в голову шататься по кладбищам в такое-то время? – смеётся она, игриво оглядывается, и лампа раскачивается в ритм её шагов, и тени танцуют вместе с ней, огибая крутые бёдра и широкие плечи. Фьола выше него на голову, её русые волосы распущены, плещутся пшеничным морем от макушки до талии, становясь янтарно-рыжими в бликах неровного света. – Такие, как мы, например. Или какой-нибудь некромант. В лучшем случае, он на нас нападёт. – А в худшем? – над ними возвышается фамильный склеп, дышащий пылью и затхлостью. Фьола достаёт связку ключей и без колебаний отпирает тяжёлую кованую дверь. – А при худшем раскладе он затаится где-нибудь в углу и будет на нас смотреть, – Фьола встречает его реплику смехом, просто чудовищно громким в мертвенной тишине. – Поверь, я не горю желанием, чтобы какой-нибудь старый извращенец смотрел на меня в процессе. – Если ты боишься, можем прекратить. Она ставит лампу на пол с металлическим звоном, разворачивается – в её глазах горят холодные и ясные огни – и больше не медлит: точно ночная фурия набрасывается, оттягивая назад волосы, заставляя запрокинуть голову и беззащитно выгнуть шею. Поцелуи её злы и резки, и он отвечает тем же – оттягивает нижнюю губу, чувствуя на языке солёный привкус крови, рычит по-звериному, трётся о неё, тоже зло, тоже резко, кусает шею, вырывая её стон, оставляя на светлой тёплой коже неровные полумесяцы зубов. Он толкает Фьолу к алтарю, смахивает нечаянно вазу для подношений – звенят по камню монетки, блестят в огне лампы драгоценные камни, нежные лепестки горноцветов безжалостно мнутся керамикой – и, быстро справившись с завязками платья, раздевает её. Волосы льются янтарным водопадом на широкие плечи, их приходится убирать, но они всё равно постоянно оказываются под рукой. На коже цвета топлёного молока, как раз по линии ключицы, резким росчерком – пять родинок, как неизвестное созвездие. Фьола тянет льняную рубашку вверх, высвобождая длинные руки с чётко очерченными мышцами и полную, мягкую, манящую грудь с тёмными кругами сосков. Он приникает к одному, играя языком, прикусывая зубами, аккуратно, чтобы боль не перевесила удовольствие, раздвигает коленом ей ноги, а Фьола протяжно стонет, запрокинув голову, одной рукой путаясь в его кудрявых волосах, а другой… другой она накрывает его член. Ему и без того тесно в штанах, но Фьола ласкает умело и твёрдо, получая ответные стоны. На шее у неё лиловеют следы его прикосновений. Она садится на алтарь, на ткань плаща – и когда только успела расстелить? – и ноги её бесстыдно широко разведены, на светлой коже горит пятнами яростный румянец, на безымянном пальце блестит белым золотом и сапфиром кольцо… и пусть их свидетелями будут лишь мёртвые, Раэну достаточно и этого. Стянув штаны, он забирается следом, становится коленями на шершавый камень, и длинные ноги тут же обхватывают его бёдра. Глаза у Фьолы – острее мечей, ясные и холодные, как огни Гавани, но лоно – горячее Мёртвых Земель и нежнее шёлка. Раэн тянется к нему пальцами, другой рукой поддерживая её за поясницу, лишь ненадолго, чтобы раздразнить, и тело Фьолы выгибается, поддаваясь его движениям, ему самому... от соприкосновения с нежной кожей её бедра член наливается тягучим, как смола, болезненным даже желанием. – Раэн… – шепчет она его имя дрожащим голосом, а крепкие ноги сжимают его так, что трудно дышать. От шепота – мурашки по коже, и он бессознательно толкается вперёд, не попадает, ловит тихий смешок и в отместку, притянув к себе, впивается зубами в плечо, тянет кожу, вырывая стон-рычание, и резко входит. Раэн прерывисто дышит ей в изгиб ключицы, туда, где рассыпались родинки-звёзды, и вколачивается в неё размашисто, с силой, со всей возможной страстью, а грубый камень раздирает ему колени… и пусть – боль не перевешивает удовольствия. Фьола стонет в ритм всё ускоряющимся толчкам, стонет так громко, что и мёртвые могли бы восстать, царапает его спину и подаётся навстречу, ощутимо задев плечом его нос, и сжимает его член внутри, сжимает его бёдра длинными ногами, сжимает в твёрдом кулаке его блудную душу… да он и не стремится вырваться. Раэн вжимается в неё так, что чувствует, как его пот мешается с её, гортанно стонет ей в шею, прикусывая нежную кожу, толкается ещё раз или два и замирает, наполняя её семенем. Ночи в склепе льдисто-прохладные, и он чувствует холод остывающей, покрытой испариной спиной, но какая разница, если под ними горят камни. Фьола сцеловывает холод с его плеч, играет с его кудрявыми волосами и оглаживает острые кончики ушей, восстанавливая дыхание. А мёртвые, чей покой они так грубо потревожили, молчат, как и положено мёртвым.