Живые отблески

То, как он двигается – сродни пытке, и смотреть на него – всё равно, что смотреть на солнце в зените, всё равно, что босиком ходить по раскалённым чёрным скалах Йата, но Хефцифей не может оторвать взгляда. Возможно, потому что глаза его давно выкипели. Принц, без сомнений, вобрал в себя взращённый и усовершенствованный многими поколениями талант воина – воина, способного равно и держать удар с гранитной непоколебимостью, и уходить из-под него, огибать, будто изменчивые воды океана. Хефцифей лишь прогуливался во внутреннем саду, выращенном и противостоявшем местному климату с покровительства Тавы и Морвы, не иначе: как ещё объяснить, что растения, яркие и нежные, влаголюбивые, привезённые с ещё не до конца поглощённой морем Самары, прижились здесь, на земле, где растут только сухие, колючие сорняки? На земле, что пожирает любого, кто не жрёт соседа, где сам воздух пропитан жаром и враждебностью, где нет места мягкости? Но Саркель аль-Канеш, вопреки всему, прижилась и разрослась на зависть всем придворным. Принц и сам её по началу не жаловал – она, мягко говоря, не оправдала его ожиданий, – хоть и был на диво учтив со своей будущей супругой. Она была миловидной (если не брать во внимание ярко выраженный страбизм, но в приличном обществе на физические недостатки принято смотреть только одним глазком), неглупой и – самое важное – имела богатых и влиятельных родичей, которые, несомненно, были бы рады помочь растущему Причалу Абы. Принц не жаловал её, хоть и был на диво учтив, и Хефцифей забыл о Саркель, выбросил за пределы внимания, точно красивую, но совершенно неинтересную вещицу. Он и не заметил, как общение будущих супругов вышло за рамки учтивости. Он говорил с ней, шутил с ней, советовался с ней… …на вид Саркель была мягким, влаголюбивым цветком Самары, но не даром она носила имя аль-Канеш, ибо цвела в ней ярость и сила, а корни её проникали в самые прочные скалы… и принц то накатывал на неё изменчивыми волнами, то с гранитной твёрдостью принимал её мощь… Хефцифей прогуливался во внутреннем саду, доступному лишь самому принцу и ближайшему его окружению, в полуденный зной, рассчитывая, что никто из придворных не выйдет под палящее солнце. Видно, не он один руководствовался подобными мыслями. Принц сидит на коленях – спиной к нему. Хорошо сложенный, с бархатно-тёмной, блестящей кожей. Капельки пота собираются между лопаток и бегут нестройным ручейком, бегут вниз, по мягко очерченным мышцам, по хребту, вниз, к… Хефцифей вспыхивает, когда осознаёт, что принц полностью раздет… и не один. Вокруг стройных, будто из камня высеченных бёдер обвиваются светлые – в сравнении с его кожей – ноги. Ноги с золотыми браслетами на лодыжках, три на одной, два на другой, позвякивают в такт размеренным движениям – как волны морского прибоя на острые скалы, то резко накатывающие, то медленно отступающие. Саркель сидит на нём, обхватив ногами бедра, а руками играя с густыми косичками и вплетёнными в них бусинами, и, совершенно не скрываясь, стонет, впивается пальцами в золоте и каменьях в точёные, мускулистые плечи. Хефцифей не видит её лица, но въяве представляет, как оно искажается от невыносимой неги, как между тонких ухоженных бровей прочерчивается складочка, как солоноватая капля, задержавшись у виска, скатывается по округлой скуле, прокладывает путь по подбородку, по гибкой шее, в ямочку ключиц – и теряется меж сочных, спелых грудей. Хефцифею, непростительно полностью одетому, становится жарко. Принц вторит ей, лопатки на его спине сходятся, в волосах блестят драгоценные бусины. Хефцифей не видит его лица, но въяве представляет, как зажмуриваются яркие глаза, и от их уголков разбегаются морщинки, как от жара стекает по лицу золотая и бирюзовая краски, и цветные дорожки постепенно вливаются в короткую бородку, и текут по груди и поджатому животу, туда, где сливаются два разнеженных полуденным зноем тела. Принц двигается, и движения его – будто волны в шторм, бьют нещадно и резко, вытачивая прибрежные скалы. Саркель обвивает его ногами и руками – точно обманчиво-непрочные лианы в тропических лесах обвивают стволы деревьев. Смотреть на них – словно смотреть на солнце в зените, словно ходить босиком по чёрным скалам, словно умываться губительной лавой, но Хефцифей смотрит. Он смотрит, впившись пальцами в шершавый песчаник стены, облизывая пересохшие губы, плавясь под, казалось бы, лёгкими одеждами, борясь с отчаянным желанием коснуться себя… не сейчас, это низко, это грязно, это неуважительно, это сущее проклятие… Хефцифей смотрит – и слепнет, прижавшись всем телом к горячей и жёсткой песчаниковой стене, зажмурив глаза, сдавливая вымученный стон, а когда открывает – вздрагивает. ...может показаться, что Саркель аль-Канеш смотрит на принца, но Хефцифей видит – чувствует – молчаливый взгляд-насмешка предназначен именно ему.