Живые отблески

Кремово-розовое платье, воздушное и лёгкое, но вместе с тем – неизмеримо благопристойное, скрывающее и пышную высокую грудь, и изгибы крутых бёдер, и изящные руки. На миловидном идеально-овальном лице застыло выражение беспробудной, смертельной скуки: губы поджаты, тонкие белесые брови чуть приподняты, бархатные чёрные глаза полуприкрыты блестящими от теней веками. Айса лениво покачивает ногой в расшитой туфле, смотрит на вино в своём бокале – кроваво-красное, – и своей скукой душит его, душит, давит, выворачивает… он многое отдал бы, чтобы вернуть её лицу страсть, чтобы тонкие брови хищно сошлись на переносице, чтобы в чёрных глазах вспыхнул губительный, чудовищно-прекрасный огонь. Он ползал бы у её ног, вымаливая милостивый взгляд, целовал бы её стопы, мечтая подняться пальцами к изгибу острой коленки и выше, к мягкому бледному бедру, и выше… он стоял бы на коленях, а графиня – над ним, холодная, неизмеримо прекрасная, властно тянула бы за волосы, погружая в обжигающую, сводящую с ума бездну в обрамлении светлых жёстких волос… Вендил чувствует, как непроизвольно поджимаются пальцы ног, как в штанах становится тесно, облизывает губы, сладкие от вина, поднимает глаза – и ловит ими молнию, едва не роняет бокал, вздрагивает всем телом, дрожит, чувствуя, как под одеждой спина покрывается холодным потом… Айса смотрит на него, прямо на него, и на дне её обманчиво-спокойных глаз тлеют угли. – Мы можем поговорить, мутсэра Валор? Наедине. От этого «наедине», сказанного деловым ровным голосом, у Вендила кончается воздух. Он лишь кивает, вжавшись в кресло, и смотрит, жадно хватаясь за каждое движение, как Айса встаёт, как отворачивается и, неспешно покачивая бёдрами, уходит. Вендил следует за ней на негнущихся ногах. Ночной воздух балкона вовсе не остужает, но обжигает мысли очередной бредовой фантазией: графиня сидела бы на широком балконном ограждении, без стеснения разведя ноги, а он, он бы припал к ним языком и губами, словно голодный, измученный паломник, наконец, добравшийся до святыни… Но Айса не сидит на балконном ограждении. Она стоит и лениво цедит вино из бокала, скучающе рассматривая карликовое дерево в вазоне. Вендил не смеет окликнуть её, не уверенный, что она вообще его заметила, и стоит, ссутулившись. Начинает холодать. – Подойди ко мне, – приказывает Айса, не отрывая взгляда от растения, и отставляет бокал. Ноги не слушаются, но Вендил всё равно подходит, ловя каждое скупое движение. Вот она кривит губы, чуть приподнимает левую бровь... и Айса разворачивается, стремительно, и склоняет его во властном, бесцеремонном поцелуе, одной рукой с силой сжимая длинные волосы, а другой… левой рукой она грубо хватает его за измученный в узких штанах член, сдавливает, чуть тянет на себя, и Вендил, к ужасу своему и стыду, кончает с гортанным, громким стоном, который графиня ловит жестоким ртом, и падает перед ней на колени.

…в обманчивом свете Секунды её очертания тают, и прорастают шипы, и рога, и бритвенно-острые наросты, и глаза горят инфернально-синими, неживыми огнями...

– Жду тебя завтра после захода солнца. Сделай так, чтобы никто не узнал о нашей встрече, – говорит она совершенно равнодушно и уходит, забрав с собой бокал с вином и чудовищное наваждение.

***

Их общий секрет жжёт ему мысли, как угли жгут ладони. Вендил мается, дело не идёт, строчки книг растекаются в одно чернильно-чёрное пятно, точь-в-точь как её глаза. К полудню он готов содрать с себя пылающую кожу, к вечеру – исходит предвкушением так, что приходится сбрасывать напряжение самостоятельно, но это ничтожно – тело жаждет совсем другого. К ночи он надевает амулет невидимости – своей магии Вендил не доверяет, слишком дрожат руки и путаются мысли – и уходит из отеля, уходит из города, проскользнув за ворота, когда въехала последняя повозка, уходит дальше по дороге, к холмам, облюбованным знатью. Ворота в поместье Скалагьери возвышаются над ним, и лестница на фамильном гербу, выкованном в ограде, ведёт его к звёздам… прямиком в Обливион. Голова гудит и ноет. Вендил лежит на кровати и смотрит в потолок, не шевелясь. Руки и ноги, разведённые и согнутые в коленях, у него связаны тонкими верёвками, но это почти не ощущается… пока не начнёшь двигаться. Он пробовал. Едва слышно скрипит дверь, но сердце его бьётся во сто крат быстрее: в комнату, светлую, обставленную просто и небогато, входит графиня. На ней чёрная роба, в какой он видел её тогда, на ковене, белые волосы подобраны на затылке, руки спрятаны за спиной, а на лице – выражение смертельной необоримой скуки. Вендил закусывает губу. Айса показывает правую руку – пустую, затянутую в тонкую кожаную перчатку. Пальцем она касается его груди, ведёт чёткую линию к подбородку и требовательно раздвигает губы… Вендил без колебаний принимает их оба, очерчивает языком, посасывает и прикусывает, глядя ей в глаза. Она двигает пальцами, царапая нёбо ногтями, играя с его языком, и от одного этого член у него наливается болезненной истомой. Вендил стонет… и получает звонкую пощёчину. Тело дёргается, неподвластное разуму, и позвоночник простреливает резкой обжигающей болью – верёвки не дают ему и шанса на движение. – Молчи, – приказывает она, и вновь входит в послушно открытый рот, проникает глубже, намеренно касается язычка, вызывая рвотный позыв. Вендил давится им, вздрагивает, спину простреливает, он вновь стонет и вновь получает удар твёрдой ладонью, вздрагивает… и так, пока Айса не смеётся – коротко, тихо, совсем не изменившись в лице, будто кукла чревовещателя. Большим пальцем она грубо стирает его слёзы и отходит в сторону. Вендил не смеет шевелиться. Айса показывает левую руку. – Нет! – вскрикивает он, забывшись, и кричит даже раньше, чем кнут, настоящий, толстый кнут для скотины, бьёт его по животу. И снова, и снова, и снова, и снова, пока он не теряется в свисте кнута и собственном визге… возвращает его мягкое тепло лечащего заклинания. Вендил открывает глаза, и перед ним – зрелище прекраснее рассвета: лицо у графини всё такое же спокойно-скучающее, но на бледных щеках горит румянец, а чёрные глаза смотрят почти нежно, почти любовно. Ему страшно смотреть на собственное тело, истерзанное и исполосованное, но эти глаза, мягко мерцающие, не пугают. Они всё так же мягко мерцают, когда она кладёт ладонь в перчатке на не до конца заживший живот, ведёт вниз, надавив, и обхватывает опавший член, и игриво ласкает его. Вендил закусывает губу, чтобы не издать ни звука, когда кровь вновь приливает к паху, не двигается, чтобы не потянуть ненароком верёвки… Её глаза мерцают всё так же мягко, когда она вновь показывает кнут… ручку кнута, обильно смазанную чем-то блестящим. Вендлил различает запах тролльего жира и мотает головой. – Что-то не так? – спрашивает Айса, но Вендил понимает уже: стоит ему открыть рот, как она обрушится на него вновь с удвоенной яростью и страстью, и он молчит. Он молчит, когда она больно щипает его за бедро, молчит, когда она ласкает его, и молчит, когда она… Она – ручка кнута – входит в него, медленно, но без особой аккуратности, благо, он привычен. Айса опирается одной рукой ему на живот, другой – двигает в нарастающем темпе, и сначала всё нормально, но затем толчки отдаются во всём теле жаром, член болезненно наливается желанием, исходит предсеменем, зубы отчаянно впиваются в мокрую губу, по лицу ручьями стекает пот, его трясёт, и стон, маленький, жалкий, всё же вырывается из груди испуганной птицей. Айса – ручка – замирает, а затем входит резко и до упора, и Вендил гортанно вскрикивает, забывшись, и зажмуривается в страхе и предвкушении. Но ничего не происходит. Ручка остаётся в нём, мешая и дразня одновременно, он елозит, пытаясь вытолкнуть её и не потревожить верёвки, и открывает глаза. Айса развязывает завязку на простой чёрной робе, распахивает полы, и под ней – высокая пышная грудь с тёмными сосками, изгибы крутых бёдер, изящная талия и молочно-белая кожа с родинкой над треугольником светлых волос… Вендил задыхается, тянется к ней, невзирая на боль, прострелившую позвоночник, и Айса подаётся навстречу, забираясь на кровать даже бережно, чтобы не натянуть верёвки, перекидывает через него ногу и садится на живот. Раны жжёт от стекающих соков. – Помочь тебе сохранить молчание? – предлагает она и, не дождавшись ответа, втыкает ему в рот свёрнутые тряпки. Он входит в неё, легко и влажно, давно разгорячённую, узкую и желанную – и она тоже входит в него. Ножом. В живот. Вендил давится криком, но из-за кляпа получается истерический скулёж. Айса двигается на нём быстро, резко, до упора, и с каждым толчком нож входит в него, как в податливое масло, а Вендил кричит, дёргается от боли, снова кричит, не чувствуя ни рук, ни ног, ни спины… Айса рычит вдруг по-звериному, припадает к истерзанному животу, широким мазком языка слизывает растекающуюся кровь и вдруг стонет, глубоко и протяжно, её горячее лоно пульсирует, издеваясь и терзая, а язык проникает в одну из ран… Вендил кончает, болезненно, конвульсивными толчками, мыча в тряпку, и плачет: чёрные глаза напротив горят губительно и страшно, на лице – будто свежая рваная рана – багровеет кровавая улыбка-оскал, на пальцах в тонкой перчатке пляшет пурпурное пламя, и он струится, струится к нему, всё плывёт, тает…

...в строгой решётке кристалла нет места для боли и страха – есть только нега, заполонившая всё естество, и вечный, но зыбкий покой…

***

Айса смывает кровь и сперму в нагретой ванне, переодевается в домашнее платье, собирает мокрые волосы и идёт в кабинет. Там она открывает сейф, сначала магией, затем ключом, и достаёт чёрную коробку, отделанную кожей. На чёрном бархате лежат чёрные камни, отливающие фиолетовыми отблесками, тёплые и едва-едва пульсирующие под пальцами. Блестят латунные таблички с ломаными буквами данмериса: «Сжигание» «Заморозка» «Потеря крови» «Болевой шок» «Удушье» «Оргазм» Есть и ещё надписи, самые разные, но отделения над ними пустуют. Пока пустуют.