Живые отблески

«Ебать, – пронеслось сквозняком в опустевшей голове, и следом, чуть более осознанно, добавилось: – Срочно и бескомпромиссно ебать». Диссамси было без малого сорок лет, и она искренне считала, что за эти годы на многое насмотрелась, и мало что из увиденного могло её действительно смутить. И, тем не менее, закрыв дверь, повернув вставленный в неё ключ и осмотревшись, наконец, как следует, она отчётливо почувствовала, что краснеет. Краснеет как невинная девица, хотя в открывшейся картине не было ничего вульгарного или пошлого. Гальбедир молчала, но её жгуче-смеющиеся чёрные глаза говорили безо всяких слов. Гальбедир молчала, но не потому, что ей нечего сказать – просто рот был занят ярко-красной, сочной, большой клубникой, ягодой, на Вварденфелле встречающейся лишь в магазинах имперских торговых компаний. Остальное соответствовало местному колориту чуть больше… соответствовало бы, не будь оно разложено со знакомой щепетильностью прямо на гибком светлом теле. Между приоткрытых бледно-розовых губ – ягода клубники, крупные листья хальклоу скрывали круги сосков на небольшой груди, руки лежали вдоль тела ладонями вверх, и на ладонях стояли две зелёные стеклянные рюмки с тёмной жидкостью. На плоском напряжённом животе рассыпались мелкие и блестящие ягоды коммуники, а то, что между ног, скрывало круглое блюдо фруктового ассорти – сиродильское и морровиндское вперемешку. Диссамси сглотнула заполнившую рот слюну и стянула куртку из нетчевой кожи. Приближалась она неспешно: хотя игра ей нравилась, внезапное начало Диссамси слегка озадачило. Галь смотрела на неё, и от её открыто-призывного взгляда становилось несколько неловко. Диссамси слышала о таких практиках – в Сиродиле больше всего «живые столы» любили приезжие с Саммерсета высокопоставленные альтмеры, но видеть воочию и, тем более, участвовать ей ещё не приходилось. Она обошла стол, встав над головой любовницы – и осторожно надкусила клубнику. Стоило их губам соприкоснуться, как мелкие острые зубы отняли ровно половину ягоды. Галь жевала медленно, смакуя, щурясь от удовольствия. Диссамси свою проглотила, едва почувствовав сладкий вкус. Не ягоды её интересовали, совсем не ягоды. Обхватив лицо Галь руками, она поцеловала её, легко, быстро, почти невинно, а следом обвела языком контур губ и толкнулась в рот, требовательно и бескомпромиссно, и не отстранялась, пока любовница не вздохнула прерывисто ей в шею, и с дёрнувшегося живота на стол не посыпались ягодки коммуники. Галь настойчиво вытолкнула её своим языком и сыто, лукаво улыбнулась. Воздуха отчаянно не хватало. – Не вздумай портить мою композицию! Ещё немного, и я бы уронила тут всё к скампам гуарьим, – мнимо возмущённо отчитала она, пытаясь не растерять оставшиеся ягоды. – И кто же тебе помогал всё это выкладывать? – поинтересовалась Диссамси. Чувствовалось, что, если бы не шаткое положение, Галь бы фыркнула. – Как будто мне нужна помощь! Диссамси осмотрела её вновь, с ног до головы. Хальклоу, коммуника, фруктово-ягодная закуска – так пили флин местные данмеры. По крайней мере, те, кто хотел насладиться процессом, а не ужраться вусмерть. Впрочем, некоторые отчаянные вместо коммуники щедро сыпали лунным сахаром… – У тебя было такое лицо, что я сначала даже испугалась, что ты закроешь дверь с той стороны, – призналась Галь, поведя подкрашенной тонкой бровью. – Меня не так-то просто спугнуть, – ухмыльнулась Диссамси и в подтверждении своих слов наклонилась к аккуратной груди и приподняла зубами мясистый, влажный лист, огладила затвердевший сосок языком и чуть прикусила, выдавливая на него сладковатый сок и слушая громкий рваный вздох. А затем Диссамси вложила лист ей в рот и откусила – ровно половину. И вновь поцеловала, оглаживая шею дрожащими пальцами и слизывая приятный, ни на что не похожий привкус. Галь настойчиво приподняла ладонь с рюмкой флина. – Ты собираешься есть фрукты или меня, м? – А всё и сразу нельзя? – спросила Диссамси, принимая. Язык ожгло горьковато-сладким, и она хотела уже глотнуть, давая алкоголю обволочь сухое горло и огнём скользнуть в желудок, но передумала в последний момент. Чёрные жгучие глаза смотрели так, что с Галь она совсем не чувствовала стыда. И собственный низкий стон, влившийся в податливый, мягкий, горячий рот вместе с флином, и блестящие паутинки слюны, соединившие их рты на пару мгновений, и то, что от ласковых прикосновений к кончикам ушей у неё подгибались колени… Диссамси собирала разбежавшиеся по подрагивающему животу ягодки коммуники, и пила с нежных, пахнущих металлом и грозой рук, и снимала с губ терпкий привкус флина, и, отставив в сторону блюдо с фруктами, припала к узким бёдрам. Как они перебрались на кровать, широкую и очень кстати не скрипящую, и как она избавилась от одежды, Диссамси не заметила – алкоголь всегда слегка «обрезал» её восприятие действительности… зато можно было окунаться в смесь звуков и прикосновений, и тонуть в неуловимом запахе сиродильских цветов, и прижиматься щекой к мягкой коже бедра, и водить языком между влажных губ, не сдерживая совершенно, наверно, похабную ухмылку: её вкус во рту мешался с флином. Галь ласково и настойчиво повернула её к себе спиной, медленно огладила грудь и талию, заставив лечь лицом в подушку, и вдруг больно укусила за приподнятую ягодицу. Диссамси вскрикнула от неожиданности и вскинулась. – Совсем сдурела? – сипло спросила она, повернув голову. Ответом ей был звонкий смех над ухом – Галь навалилась на неё, покрывая поцелуями спину и шею, и бесцеремонно потребовала развести ноги. Пара дразняще-лёгких прикосновений к уже совершенно, наверно, мокрой промежности, убедили Диссамси, что поддаться действительно стоит. Галь недолго мнётся, совсем не медлит – проникает внутрь, и Диссамси насаживается, подаётся навстречу пальцам, хрипло постанывая. Размеренные толчки сводят с ума, прикосновения обжигают… она цепляется за изголовье кровати и кусает подушку, чтобы не орать в голос, а движения становятся всё быстрее, всё горячее… Галь шипит за спиной – от такого рука не может не болеть, – и Диссамси протяжно, громко стонет в подушку, но сама себя не слышит – под веками расцветают багровыми цветами лавовые реки.