Живые отблески

Разрушение торжествует, обрамлённое огненно-красной болью, огранённое пепельно-чёрным страданием, очерчённое солено-белыми слезами. Морровинд – во всеобъемлющей агонии, Маар Ган – в предсмертных судорогах, Красная Гора – извергается кровью и плотью, Велен Атис – извергнуться всё никак не может. Сквозь стены слышны крики и проклятья, сквозь стоны слышен грохот и рёв, сквозь веки пробивается зарево неугасимого пожара. Страх и ужас струятся по улицам, пот и пепел струятся по телу – по грубо вытесанным скулам и закушенным до крови губам, по напряженной шее и острым узким плечам, по спине и очерченным ребрам, от загнанного дыхания грозящим пропороть сухую тёмную кожу, вниз – туда, где рука исступлённо ласкает ноющий член. Велен спешит, не размениваясь на нежность – грубо обхватывает ствол шершавой ладонью и не водит даже, дёргает, сбиваясь с ритма, извиваясь на полу дома, воя от боли бешенным алитом, выкручивая собственные соски до боли. Тщетно. За стенами дома его односельчане тоже спешат, дёргаясь и изворачиваясь, сбиваясь с ног, воя от подступившей к горлу безысходности, заламывая руки и выкручивая плавящиеся мысли. Тщетно. Собственной руки нестерпимо мало, Велен кричит, затылком стуча по голому полу, но не от страсти – от злости и ярости. Его подташнивает, перед глазами плывёт, мышцы горят от боли, а член, от невыносимо-нестерпимого желания поднявшийся едва ли не к животу, сводит с ума. По губам и щекам струится не пот уже – вязкая слюна, смешиваясь со слезами и осевшей на щеках пылью. Велен бьётся в агонии – нестерпимо мало собственного тела, мало резких, сбивчивых движений, мало жалких толчков, отдающих болью в пояснице, мало, мало, мало… Он изворачивается, садясь на колени, сгибается до черноты перед глазами, языком пытаясь дотянуться до исходящей предсеменем обнаженной головки, но не выходит, он недостаточно гибок, недостаточно настойчив, недостаточно… пальцами другой руки Велен до темнеющих борозд расцарапывает дрожащий живот, выгибается, давясь стоном, закрывает слезящиеся глаза… …и перед ним – раскрытое жерло, разгорячённое и пылающее. Дымы душат немилостивыми чёрными руками, а губы его при попытке коснуться сплавляются с зубами. Велен подается навстречу, измученный и дрожащий, исступлённый и доведённый до предела, и входит до упора, чувствуя резко запах горелых волос. Член, что характерно, не горит – по температуре он будто равен магме и крови. Жерло обхватывает его, тугое и жёсткое, не давая отстраниться, и Велен трахает, как в жизни никого никогда не трахал: криком срывая горло на сиплый стон, впиваясь пальцами в крошащиеся склоны, облизывая чёрные руки обугленным языком, выдалбливая себе путь вглубь, по самые яйца, по оголившиеся от жара нервы, по бьющуюся в клетке смертного тела бессмертную душу. Гора взрывается ему в такт, и Велен не успевает насладиться, не успевает осознать, не успевает признать за собой – пепел и кровь земли поглощают и его член, и его семя, и его самого вместе с тщетно бегущими мерами, вместе с судорожно бьющимся Маар Ганом, вместе с агонизирующим Морровиндом – огненно-красным, пепельно-чёрным, солено-белым.