Немного, да обо всем

      Кацуки стоит посреди комнаты и смотрит. Долго, пристально. И все в одну точку, на фотографию, что теперь разместилась на столике, совсем рядом с телевизором. Не то чтобы он так часто смотрит его, просто... Взгляд постоянно натыкается именно на него, стоит только завернуть в комнату. Фото, в небольшой, в нескольких местах поцарапанной, рамке должно напоминать.       О чем-то должно напоминать. О собственной жизни, которую стёрли, словно вырвали пару десятков листов из тетрадки.       Бакуго сжимает кулаки в кармане и разворачивается. Хлопает входная дверь, звенят ключи.             — У вас частичная потеря памяти. Что последним вы помните?       Кацуки хмурит брови. Кацуки потерял три года.       Он с раздражением смотрит на Деку, что хлопает своими большими глазами и, быстро шевеля губами, пытается объяснить положение вещей. А то он сам не понял.       Понял. С трудом принял, как-то осознал и...             — Отвали, Двумордый, и Деку забери, мне только щенячих глаз здесь не хватало.       Бакуго не примет помощи, не сейчас, да может и не потом. Забыл три года? Вспомнит. Все вспомнит, только не лезьте. Ведь должно же что-то остаться там, на подкорке? Надо лишь пройтись по знакомым улочкам, посмотреть на коллег, поговорить с близкими ему людьми...             — Дыши, Круглолицая, я всего лишь просрал три года, а не помер. Кстати, а чего ты так спешила?       А она молчит, только губа нижняя дрожит, словно сейчас расплачется. Руку одернула и накрыла другой. Внутри парня все потянулось навстречу, а затем как обрубило. И чувство такое, словно на пол пути полёта оторвали крылья.       Понял. Всё сразу.             — Если что-то между нами и было, я не помню.       Не скажет, что тянет к ней. Уткнется взглядом в стену, в ноги, в одеяло, да куда-нибудь, чтобы ей в глаза не смотреть.       Тогда хотелось наорать на неё за такое состояние. Сейчас...       Кацуки достаёт телефон, остановившись посреди потока. Вертит его в пальцах, вновь хмурит брови, ведёт плечами в неясном ощущении и набирает номер, который ему так заботливо вбил Киришима.       Долгие гудки, настолько долгие, что Бакуго готов бросить эту затею. Но вот на другом конце, наконец, раздался бодрый голос.       Из лёгких словно ударом выбило воздух:             — Урарака? Мне... Мне нужна помощь.       На фотографии, в несколько потрепанной рамке, стоят они оба: он возмущен, она - улыбается и кутается в его рубашку.