special R.

— А ты лучше всех! Это сказал Роджер, всё-таки сумевший вытянуть из гитары нужные звуки. До сих пор не отпуская её, умудряясь одновременно играть, курить и глядеть на Брайана таким взглядом, что просто пошло оно всё. Но Мэй не поддаётся, держится, в прямом смысле обхватывает собственные плечи руками, отгораживаясь от солнечной тёплой радости Тейлора. — Лучше, чем кто? — всё-таки оступился, ввязался в бессмысленный диалог, захотел узнать, что же сейчас творится в голове у Роджера, завороженно трогающего струны. Тот делает глоток, улыбается снегу за окном, убирает с колен гитару, из рук так и не выпускает её, опрокидывается на спину — и произносит таким тоном, что становится ясно — либо ты выбираешь Роджера, либо всё остальное. — Лучше, чем всё! «всё» Под этим коротеньким словом, видимо, подразумеваются сногсшибательные девочки, развесёлые тусовки, крепкие коктейли, шумные вечеринки, и ещё многие повседневные радости, которым Тейлор вверяется бесконечно, до конца и полностью. Брайан не верит, понимает: сейчас тут говорит алкоголь, но никак не сам Роджер. — Я пойду, завтра рано вставать, — так себе отмазка, вряд ли прокатит, но что ещё остаётся. Поднимается, скользит взглядом по гитаре, зажатой в пальцах Тейлора, осознаёт, что вообще-то это его собственная комната и уходить некуда. Надо же Роджера выгнать, но как это сделать? Всё равно что пятилетнему сказать, что Санты не существует. Невозможно через себя переступить, чтобы подарить кому-то острую боль правды. И вдруг слышит хриплое и честное тейлоровское: — Не надо. Роджер сейчас не похож на пьяного и весёлого. Слишком открытый и серьёзный. Поднимется с дивана, отводит с лица волосы, глядит прямо. Брайан залипает на его глаза, и упускает момент, когда ещё можно было исправить ситуацию. Чтобы она не казалась такой напряжённо-неправильной. Что-то происходит, но он никак не может понять — что именно. Потому что Тейлор подошёл совсем близко, потому что снегопад за окном резко прекратился, потому что шампанское пьяное, потому что поздно уже. Потому что всё вместе! И над всем — светлые разметавшиеся пряди волос. И горячие пальцы соседа, скользнувшие Брайану в руку. Наверное, сейчас слова совершенно неуместны, но Мэй упрямо пытается делать вид, что всё в порядке. Спрашивает: — Чего не надо? И тут же удивляется собственной тупости: за этот вопрос, за деревянную невозможность поддаться обаятельной улыбке Роджера и за то, что никогда не умел себя отпускать. Постоянно занимался самоанализом, взвешивая за и против, продумывая наперёд каждый шаг. Но времени остаётся катастрофически мало, потому что Тейлор вдруг прижимается всем телом, сладко вздыхая и путаясь руками в волосах друга. По спине Брайана бегут мурашки, хочется, наконец, перестать изображать из себя соляной столп, притиснуть Роджера ещё сильнее, вцепиться пальцами в светлые пряди на затылке и коснуться этих смеющихся губ, на которых наверняка ещё держится пьянящий вкус шампанского и свежесть недавнего снегопада. Тейлор же глаза прикрыл, выжидающе, глубоко вздохнул, опуская ресницы, потянувшись навстречу другу, но тот резко отшатнулся, едва не опрокинув стойку для гитары, запнулся о собственную ногу и пробормотал что-то извиняющееся. Метнулся прочь из комнаты, а после и из квартиры, на ходу куртку натягивая, не видя ступеньки, дверь подъезда, укрытые снегом улицы. Перед глазами стояло разочарованное и грустно-понимающее лицо Роджера. вот же кретин, а! Отказаться от реального шанса на такой желанный поцелуй из-за чего? Из-за глупых принципов? Страха? Ужасной тупости? Зачем он убежал-то? Трусливо и позорно. И как теперь назад вернуться? Как смотреть в глаза Роджеру? Снег вновь начинает падать, пряча ближайшие дома и деревья за белой завесой, оседая на волосах. Мягко касаясь лица. Почему-то думается, что так же мог касаться его Тейлор — пальцы у того тонкие и наверняка очень… умелые. Брайан аж поперхнулся, подумав о том, как бы Роджер ласкал его этими самыми умелыми пальцами. Жарко стало до того, что захотелось просто голову в ближайший сугроб сунуть, лишь бы немного охладить мысли, лишь бы не так сильно сердце внутри горело. Внезапный визг тормозов окончательно возвращает на землю. Мэй обнаруживает себя стоящим посреди перекрёстка, как сквозь вату до него доносятся проклятия водителя, который видимо в последний момент затормозить успел. Брай поднимает ладонь, делая извиняющийся жест и возвращается на тротуар, вдруг осознавая — жизнь-то, оказывается, штука достаточно хрупкая. И сейчас как раз тот случай — убеждающий. И мысли в миг складываются как надо, больше нет сомнений, переживаний и рефлексии. Где он? Что он, вообще, делает тут, под снегопадом, на незнакомой улице, когда там — дома — оставленный им, трогательно-обиженный Роджер. Наверняка до сих пор валяется на кровати, допивает своё шампанское и машинально цепляет струны лежащей рядом гитары. Он больше ничего уже не замечает, торопясь, оставляя чёрные мокрые следы на тротуаре, укрытом нетронутым ещё снегом, пробегая мимо спящих домов и неоновых вывесок полуночных пабов. Внутри живёт опасная и рвущая голову мысль — можно ведь не успеть! И от этого делается невероятно плохо и страшно. Подъездная дверь долгим скрипом стонет вслед взбегающему по ступенькам Брайану. Он замирает у входа в квартиру, пытаясь выровнять дыхание и собрать в себе силы, чтобы сказать первую за весь вечер искреннюю фразу. В квартире до странного тихо и холодно. Как будто в одной из комнат распахнутое окно, в которое врывается декабрьский леденящий воздух вместе с ворохом снежинок. Мэй вдруг чувствует, как силы резко его оставили. Стягивая куртку, держится за стенку, с трудом превозмогая слабость и отчаяние. Ведь Роджер бы никогда не остался в таком холоде: он же тепло любит, вечно мёрзнет и надевает на себя по два свитера. И раз теперь тут настолько неуютно и промозгло, могла случиться только одна вещь — Тейлор ушёл. Потому что обиделся, глубоко и страшно — он так умеет. Покидал в свою сумку мятые футболки, сигареты и листы с недописанными текстами. Возможно, ещё прихватил недопитую бутылку скотча, которая вечно моталась из одного кухонного ящика в другой. Но это совершенно незначительная потеря, на фоне осознания — Брай остался один, и теперь уже ничего нельзя исправить. Ну как так-то? Всего час назад, Роджер был рядом и сам ластился, в глаза заглядывал и говорил, что не надо ему, Брайану, уходить. А теперь всё. Его друг всегда красиво, хоть наигранно киношно, истерично ставил точки. Кажется, сейчас именно такой случай. Мэй всё-таки выпутывается из рукавов внезапно потяжелевшей куртки, и не снимая ботинок, плетётся в свою комнату, где в последний раз (?) видел Роджера и его непередаваемо разочарованное лицо. «Будь там, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» — шепчет, про себя, но словно кричит на весь дом и всю улицу — настолько зашкаливает отчаяние. Дверь легко распахивается, навстречу бросаются холод и темнота. Даже гирлянда больше не мигает цветасто и празднично. И Роджера — тоже такого светлого шумного и остро-праздничного — нет и в помине. Мэю не нужно проверять вторую комнату — ведь никто там не матерится вполголоса, роняя вещи на пол; и на кухне тишина — Тейлор не распевает во весь голос: «ты пришла найти короля — им может оказаться любой!»; и не шумит вода в ванной, и не падают зубные щётки из стаканчика. Всё это значит лишь одно — Брайан Мэй самый большой идиот во всём королевстве. А, возможно, на всей планете. Он падает на кровать и, стесняясь даже себя, пытается уловить запах того, кто валялся тут часом ранее. Но подушки лишь прохладно пахнут вербеной и скучной свежестью. Никакого намёка на сладкий табачный дым и невозможно терпкие духи Роджера. Даже тут он умудрился замести следы. И Брайан понимает — пусто не в квартире, пусто сейчас где-то у сердца или в самом сердце. И во всём городе. Кажется, что за светящимися окнами соседних домов тоже воцарилась отвратительно-пугающая пустота. Никто не возвращается домой с вечерней смены, не отправляет спать расшалившихся детей, не сидит над нудными конспектами и не занимается любовью, в порыве страсти, забыв задёрнуть шторы. Остались только: Брай; свистящий в на самом деле не закрытое окно ветер; и разбушевавшаяся метель. Она заметает следы не хуже самого Тейлора. У кровати одиноко поблёскивает недопитая бутылка шампанского. А хотелось бы отвратительно-горькой водки, торопливыми глотками прямо из бутылки. До тошноты. Настоящей. Физической. Чтобы заглушить мнимую тошноту от собственного тупого поведения. Проходит несколько минут, и Мэй собирается с силами. Мысленно говорит себе: «Хватит!». Страдания по сбежавшему Роджеру (да по какому угодно Роджеру) непозволительная роскошь. Надо закрыть уже окно, снять ботинки, сварить кофе, прийти в себя. Ничего особенного не случилось. Просто теперь он будет возвращаться в тоскливую тёмную квартиру, и спокойно играть, тихонько сочиняя свои песни, никогда больше не раздражаясь на то, что Тейлор слишком громко топает в прихожей или ругается на кофеварку с утра. Он ведь так мечтал об этом, каждый раз проклиная шумного соседа за то, что-тот легко прогоняет капризную мэевскую музу. А говорят, что под Рождество мечты сбываются. Так почему же, теперь ему совсем не радостно? *** Роджер курит уже пятую подряд, трясясь от холода на поребрике, фокусируя взгляд на двери подъезда. Он выбежал из дома почти следом за Брайаном, но не догнал того и просто уселся ждать. Надеялся, что друг скоро вернётся, и пожалеет. Поймёт, что не прав был. Поднимет его, отряхнёт снег с плеч, растрёпанных волос и скажет: Идём домой? Но Мэя не было ужасно долго, Тейлор успел окончательно заледенеть. Не только из-за минусовой температуры на улице и снежинок, сыпавшихся за шиворот. Внутри заледенел. Потому что понял: ни разу он Брайану не нужен. И тот не показушно сбежал, а на самом деле — противно ему стало, но слишком деликатный, чтобы сказать правду, вот и унёсся в ночь в неизвестном направлении. От этой мысли становится так больно, что хочется потушить очередной окурок о нежную кожу запястья, только бы чем-то перекрыть ужас, разрастающийся внутри. не нужен. не нужен. иди на хуй. и никогда не возвращайся. Роджер пытается ухмыльнуться замёрзшими губами, но выходит плохо. Пальцы трясутся, вытягивая из пачки сигарету. Зажигалка совершенно безнадёжно умерла, самая первая сдавшись холоду. И думается, что лучше всего, было бы вот так сидеть под снегом, ожидая, пока засыплет, словно статую в парке. Двигаться нет никакого желания — находит сонливое отупение, стряхнуть которое просто нет сил. Свет в окне их общей с Брайаном квартиры звёздами распадается между прищуренными ресницами, на кончиках которых уже появились кристаллы инея. — Счастливого Рождества тебе, — говорит Роджер, вяло утыкаясь лбом в приподнятые колени. Холод отступает, и свет вокруг сменяется приятной темнотою.