POV Брэд Уолст
Быть старшим братом — это ответственное дело, особенно, когда младший Мэттью Уолст. Еще будучи ребенком, я понял, что хвост в виде мелкого брата со мной навсегда. Не зря говорят, что ты можешь сотню раз жениться и развестись, но развестись с родителями и семьей не выйдет. Мэтт никогда не был послушным, по крайней мере, я это знал лучше всех. Он был капризным, упрямым, обидчивым, вредным. Таким я его помню, когда мы еще жили в родительском доме и делили одну комнату, таким он и оставался сейчас. Настырный и плаксивый, он обожал бегать и жаловаться на меня к маме, потом получал за это еще сильнее. Мне казалось, что Мэтти не учится на своих ошибках. Знаете, умный человек один раз упав на скользкой ступеньке, потом будет держаться за перила или обходить злополучное место. Мэттью же был настолько твердолобый и настырный, что готов был сто раз упасть на ступеньке, потому что «знает, что не упадет в следующий раз». Родители считали, что воспитать второго сына будет проще, ведь уже есть опыт, но видимо они даже не подозревали, какого маленького монстра они прикармливают своей излишней заботой и вниманием. Первые годы я ревновал, впрочем, эта учесть всех старших в семье. В какой-то момент старший брат или сестра вдруг думают: меня любят меньше. Но чем старше я становился, тем яснее понимал, что на мои плечи легла миссия «не подвести» семью, потому что Мэтт к пятнадцати годам олицетворял собой бесперспективного человека. Плохо учился, еле дотягивал на экзаменах, прогуливал уроки, рано начал курить и тусоваться с непонятной компанией, увлекся рок музыкой, в чем была и доля моей вины. Быть примером для младшего не так уж и тяжело, если бы этот младший брал от меня только хорошее, а не плохое. Видимо братик впитывал в себя как губка только те качества, которые ему казались крутыми. И если мы с группой развивались и стремились заявить о себе, то брат свято верил в то, что как только ему стукнет восемнадцать — он тут же сделает то же, что и я: соберет группу и поедет в тур по стране и миру. И талант был, Мэтти быстро научился играть на инструментах, а потом выяснилось, что у него неплохой голос. Когда младший все же смог хоть что-то выпустить, попытался играть на площадках города, я им гордился. Нет, правда, пусть это были странные песни о какой-то подростковой ерунде, но Мэтт нашел свою нишу в музыкальной индустрии. И я был первым, кому парень сообщил о том, что бросил колледж, выбрав карьеру музыканта. Тогда знатно влетело ему от родителей, а я встал на защиту, потому что видел, как горели глаза Мэтта, когда он рассказывал о своих маленьких успехах, о музыке и песнях. Ему нравилось быть на публике, пусть и со стороны производил впечатление замкнутого в себе интроверта. Нужно было куда-то выплескивать энергию, а сцена давала такую возможность. Мама и отец тогда знатно рассердились на него, просили меня «повлиять», но я не мог разрушить главную мечту младшего. — Мэтт, если ты хочешь этим заниматься, — сказал тогда я, — борись за свою мечту. Делай то, что хочется тебе, а не родителям. И брат следовал за своей мечтой. Помню, как он на эмоциях звонил мне, чуть ли не вопя в трубку, что их с ребятами заметил Чед Крюгер. Мы с «Three Days Grace» гордились им, а я особенно, ведь это мой младший братик добился всего сам. Честно, я практически не помогал, точнее, делал именно то, что было в моих силах. Мы же в то время только-только набирали обороты, поэтому все, что могли сделать: поделиться инструментами, опытом, договориться с кем-то, чтобы группу брата взяли хотя бы на пятнадцать минут разогрева. Но все, что Мэттью и «MDD» имели к 2012 году — это полностью их заслуга.***
Конец 2012 года выдался самым тяжелым за всю историю существования группы. Да, у нас бывали трудности с записью песен, иногда мы теряли инструменты, приходилось переносить концерты, справляться с травмами участников. Было дерьмо, но обычно нам удавалось лавировать так, чтобы выйти сухими из воды, но не в этот раз. Теперь все настолько сложно, что мне страшно заглядывать в будущее. Знаете, 14 лет играть в группе, жить только этим, а потом в один миг осознать, что всему может прийти конец. И что дальше? У меня нет работы, которая бы прокормила семью, а нас уже было пятеро. Возвращаться к бумажкам и маленькому кабинету? Нет. Мне хватило с лихвой тех лет, когда группа была лишь хобби, а концерты не приносили доход, только лишь убытки. Тогда я работал на обычной должности в офисе, мечтая выбраться из пыльной коробки. Адам ушел. Это просто в голове не укладывалось. Могло случиться все что угодно, но не это. Вот вы вместе пишете песни, играете музыку, делитесь своими проблемами, помогаете друг другу, проводите вместе столько времени, что становитесь братьями… а теперь он через личного агента в электронном письме сообщает, что с 2013 вы уже не одна группа, а песни, которые фанаты повторяли как молитву делятся 50 на 50%. Адам ушел. Своим решением он поставил всех в тупик. Меня в первую очередь, потому что мы с Гонтье были знакомы со школы. Мне казалось, что я знаю его. Но, видимо, Адама никто не знал. От этого было обиднее и больнее. Мы не просто коллеги, мы не просто люди, которые пару дней ездят вместе с концертами. Он был одним из моих лучших друзей. Когда Адаму было херово, когда он подсел на наркотики — мы с Нилом были рядом, помогая морально. Каждый музыкант проходит через ряд испытаний и искушений. Не всегда удается сказать себе «нет», но со временем это проходит. Дурь из головы исчезает к тому моменту, когда тебе надоедает играть роль крутого музыканта, а дома тебя ждет любимая женщина, дети. Адам ушел. До первых концертов времени около месяца. Тур по США и Канаде. В планах тур по Европе. У нас нет вокалиста. Я все еще не могу осознать, что это не шутка Адама, а прямое заявление. Нил пытается сказать, что у Гонтье просто заскоки, а я в каждой строчке письма вижу упрек. Меня охватывает настоящая паника. Что делать без Адама Гонтье? Сможем ли мы ждать его или не стоит? Не зря же кто-то называет меня мамочкой группы. Все заботы и хлопоты лежат на моих плечах, если дело доходит до обсуждения личных вопросов группы. Просто я исполнителен, пунктуален, в какой-то мере рассудителен, потому что Сандерсон часто поддается наплыву эмоций. Первым делом нужно было найти спасательную подушку, хотя бы запасной вариант, потому что отменить все концерты нереально. Было бы проще научиться петь кому-то из нас, чем пытаться не ехать. И так уж вышло, что единственным человеком, который смог бы в теории протянуть эти концерты, оказался мой младший брат. Конечно, перед тем, как звонить ему я долго думал: может, есть кто-то еще, может, устроить кастинг, может, Адам одумается. Снова нашел сигареты, хоть и бросил это все после рождения старшего сына. Курил, пил, думал. У Мэтта отлично шли дела в своей группе, мы виделись буквально вчера, потому что у мелкого на носу день рождения. Ронда купила ему подарок, а дети приготовили песенку, по крайней мере, Джеймс и Грей смогли бы спеть, потому что были без ума от дяди Мэтти. Даже Зак уже смотрел на него с восторгом, будто к нам в гости иногда приезжал сам Санта-Клаус. И тут новость от Адама, как снег на голову, звонок Мэтту, его приезд. Даже толком не помню, что тогда говорил младшему, потому что изрядно выпил. Ничего не помню, только урывками разговор и мою просьбу помочь. Это так странно, но это был шанс для него — показать, что он уже не глупый мальчик, он может быть ответственным и взрослым. Я и не думал, что у всего этого будут свои последствия.***
Мэттью знал репертуар, знал вокальные партии, знал всех членов группы с раннего детства. Он рос на наших песнях, принимал участие в написании текстов, в общем, был для «Three Days Grace» не чужим человеком, а практически негласным участником. Группа скептически изначально отнеслась к тому, что вместо Адама поедет Мэтт. У них были на то логичные причины, но особо выбора у нас и не было, поэтому все здравые попытки Нила или Барри убедить меня, что брат не вписывается в стиль, заканчивались моим: хорошо, у тебя есть другие предложения? Предложений не было, следовательно, Мэтт должен был репетировать с нами и пытаться хотя бы немного соответствовать тому образу, какой был в головах у аудитории, когда им вдруг говорили о канадской рок-группе «TDG». Негласно пришлось взять всю ответственность на себя, но об этом я не сказал Мэтти ни слова, потому что понимал, что на него и так велико давление со стороны фанатов и ребят из группы. Было тяжело смотреть на то, как младший неуверенно смотрит на всех нас, когда пытается петь песни так, как раньше делал это Гонтье. Мы все знали, что нельзя будет выпускать его без подготовки, потому что в своей группе Мэтт пел совсем другие песни, значит, надо было работать над подачей и звучанием голоса. И это казалось безумием: заменить баритон на тенора. Брат из кожи лез, оставался после репетиций, изводил себя еще и психологически. О, да, я хорошо знал своего младшего братика. Он мог скрывать от всего мира свои мысли и истинные чувства, но я видел его насквозь. Мэтт переживал, он элементарно боялся, что не понравится фанатам или подведет меня и группу. — Мэтт, все в порядке? — спрашивал я, когда замечал, как брат грузится над чем-то, — ты большой молодец. Так странно говорить это ему вслух, когда в детстве твердил обратное. Да, мы часто ссорились, я срывался на Мэтти и говорил, что он неудачник, который ничего не умеет. Просто детские и подростковые ссоры, но теперь ему нужен был настоящий старший брат. То самое твердое и надежное плечо, на которое можно, если что опереться. Парень из кожи лез, чтобы сделать все возможное для нашей группы, он даже временно оставил «My Darkest Days». Я ценил это, может, Нил или Барри пытались быть строгими, но я начал замечать, как они смягчаются с каждым новым концертом. Сандерсон вовсе стал воспринимать Мэтти, как почти полноценного члена коллектива. Конечно, я понимал, что это все чревато последствиями, поэтому просил Нила и Барри не слишком привыкать, ведь нам придется потом «вернуть» Мэтта туда, откуда мы его забрали.***
Когда нас поселили в один номер, я не удивился. Знаете, ведь «Уолст и Уолст братья, им не привыкать», а тот факт, что я больше десяти лет жил отдельно, а в старшем возрасте у нас были собственные комнаты — никого не останавливал. У меня уже немного сдавали нервы, поэтому не стал спорить и выталкивать Мэтта ночевать с Барри или Нилом. Мне было спокойнее, когда брат находился в поле моего зрения, тем более в столь тяжелые дни. Тур — это испытание для всех, ведь мы 24/7 находимся вместе, а от этого иногда начинает ехать крыша. Нил много болтает, а я к концу дня меньше всего хочу что-то обсуждать, значит, кандидатура Мэтти для соседа по комнате не так уж и плоха. В итоге из двуспальной кровати сооружаю две отдельные, делая вид, что совсем не против, что Мэтт забрал себе одеяло и простынь. Ладно, я привык уступать все младшему, да и не так уж и важно, на чем я буду спать эти пару ночей. У нас была некая традиция — вместе ужинать, ходить вечером куда-то в бар, если это новый для нас город, а до следующего концерта достаточно времени. И мы договорились с ребятами встретиться внизу через двадцать минут, а зная чистюлю Мэтта, я подозревал, что мы можем опоздать, поэтому двинулся в душ первым. В комнате было на удивление тихо, хотя обычно брат любил включить телик на фоне, чтобы было бодрее собираться. После короткого и странного разговора с Мэттью понимаю, что я чего-то не понимаю… странно, да? Кажется, будто я упустил какую-то деталь из виду. «Просто мы устали, вот и все». — О чем речь. Ты собираешься? Брат что-то бормочет про выступление, запись из зала и комментарии. Мне тяжело иногда понимать его, потому что Мэтт слишком долго строит фразы, часто заикается, если не знает, что сказать, а меня это бесит. У меня дома трое детей, которые и то умеют выражать свои мысли словесно, не считая Зака. — Что у тебя? Ничего не понимаю, скажи по-человечески. Я усаживаюсь напротив брата, смотрю на него выжидающе, надеясь, что тот хоть что-то еще скажет, но снова молчание, а я замечаю статуэтку с котами. И пока братик решается на что-то еще, выдаю: — А помнишь, у нас тоже кот был. Тот самый, которого я ещё своим... Ой, кажется, зря я это вспомнил. Та слезная история из детства, когда я случайно переехал кота, а потом Мэтти на меня обижался. Смотрю на брата, тот становится бледнее, взгляд его меняется, выражение лица тоже, а он вдруг заявляет, что никуда не хочет идти. Мне жарко в шарфе, еще младший упрямится, прямо как в детстве. Все мои попытки уговорить его пройтись и развеяться заканчиваются провалом. Брат теперь еще и выгоняет меня, а я чувствую, как его голос меняется. Плохой знак. Я хочу помочь, хоть что-то сделать для него, чтобы ему было легче… молча ухожу, лишь на пороге оборачиваюсь, чтобы попытаться снова. — Твою мать, Брэд, уйди! Свали нахрен! Выйди из номера и закрой эту ебанную дверь за собой! Мэтт чуть ли не кричит, я закрываю дверь. Что-то тяжелое ударяет о древесину, от чего я вздрагиваю. Ошарашенно смотрю в то место, где мгновением раньше была моя голова, хочется вернуться и выписать братцу по первое число, потому что еще немного, и он бы попал в меня. Пару секунд стою у двери, прислушиваясь. Кажется, ему нужно побыть одному… — А где Мэтт? — спрашивает Барри, увидев, что я спустился без брата. — Он уснул, — вру я, — пусть отдохнет. Весь вечер я сам не свой, все думаю о том, как там Мэтт. Дурацкий синдром старшего брата. Надеюсь, что он просто перебесился, а сейчас крепко спит. У него в детстве тоже случались истерики, когда он долго что-то терпел или скрывал от меня и родителей, а потом в один миг нервы сдавали, в таком состоянии Мэттью мог чуть ли не разнести полкомнаты, плача. Потому что оказывается, кто-то обижал его, но Мэтти даже будучи в четвертом классе никому об этом не сказал. Он был достаточно скрытным, хоть я постоянно твердил, что стоит кому-то обидеть, как я тут же приду и надеру обидчику задницу. Он мой младший брат! Обижать его имею право только я, а не какие-то придурки. В номере тихо. Следы погрома лежат в углу — это осколки статуэтки, от которой остались лишь рожки, да ножки. Мэтти крепко спит, зарывшись в одеяло с макушкой. Я вздыхаю тяжело, обнаружив мокрую одежду брата у душевой кабины. Подбираю одежду, повесив на полотенцесушитель. Он может думать, что стал взрослым, но для меня останется мелким братиком, который постоянно творит непонятную ерунду и ведет себя как ребенок. Ставлю на тумбу бутылку воды, ведь с утра парень точно будет мучиться от похмелья, потому что опустошил достаточно алкоголя из бутылки. — Идиот, — бормочу я тихо, заметив перемотанную футболкой руку. Вздыхаю, укрыв брата одеялом. Достаю из своей сумки пластырь и перекись водорода, выставляя рядом с бутылкой воды. Неужели Мэтт ничего с собой не возит? Ладно, это мой брат, конечно, нет. Я засыпаю в кресле, потому что из него было лучше видно мирно спящего Мэттью. Пару раз за ночь открываю глаза, успокаивая себя тем, что брат все еще сопит, никуда не делся и больше не навредил себе. Просыпаюсь от тихого шипения и айканья младшего, потому что тот все же решает нормально замотать порезы на руке. — Все в порядке? — спрашиваю я, потерев глаза, — давай помогу. Джеймс постоянно расшибает колени и ладони, — невольно усмехаюсь, — кажется, у него есть к чему стремиться. Игнорируя протесты Мэтта, со знанием дела смотрю на порезы, потом на лицо брата. Спустя пару минут ладонь заклеена пластырем, а я убираю «мини аптечку Брэдли» в чемодан. — Я знаю… о чем ты вчера хотел сказать, — начинаю я, садясь напротив, — меньше всего на свете ты должен переживать из-за этого, — скрещиваю руки на груди, — настоящие фанаты должны оставаться с группой в самые темные времена, принимать решение музыкантов, а не писать херню, — сглатываю, — я читал кое-что, но разве мнение пары человек для тебя важнее одобрительных криков толпы? Ты уже совершил подвиг, потому что мы с ребятами не нашли бы никого, кто справился с этой задачей лучше тебя. Протягиваю брату воду. — Ты молодец. Я тобой горжусь, Мэттью Уолст. На моем лице появляется легкая тень улыбки.