неумение отпускать

Максим, по привычке, спасение в музыке нашел. И это уже не удивляло, с детства Анисимов в ней с головой — единственная его спутница по жизни, которая больно делает. Он совсем забыл в суматохе тяжелых последних дней о том, что у него в Москве сольный концерт состоится через считанные дни. А сейчас, резко о нем вспомнив, не вылезал из своей импровизированной студии. Это ему помогало — всегда, музыка становилась универсальной панацеей от всех бед. Не хочешь погружаться в проблемы — абстрагируйся от них. Кристине это было даже на руку. Когда Анисимов часами пропадал в студии, наконец-то предпочтя творчество алкоголю и крушению всех предметов в их холодной квартире, Кошелевой дышалось легче. Какой-то ужасный парадокс, да? Ей проще без него, ей, черт возьми, с в о б о д н е е, когда его пристальный взгляд не режет её холодом своим, когда его грубые касания наконец-то не доставляют ей дискомфорт. Но отпустить она не в силах. Не только потому, что вырваться никак не получается. Тут ещё причина есть, сложнее, запутаннее. Та, которую девушка сама до конца понять не может. Она боится его оставить. Уйдёт к другому, в объятия его упадет с облегченным вздохом, а Свободе только лишь лицо кривить останется и снова губами припадать к коньяку какому-нибудь второсортному в душном клубе. Он же так боится её потерять, контролирует, потому что отпустить не может, а если потеряет на самом деле, что с ним будет? С каких пор Свобода бременем для неё стал? Да и Кристина понимает отчётливо — сама не сможет жить спокойно с мыслью, что когда-то близким бывший человек её ненавидит сейчас. Смотрит, наверняка, каждый день на её фото, пристально, сощурившись. Глаз отвести не может, хоть внутри и котел кипит, доверху презрения полный. Девушке такой расклад не по нраву вовсе, хотя сил с каждым поворотом на стрелках часов все меньше. Только вот почему она о его состоянии заботится, а он слеп настырно? Кристина бы сбежала с радостью из импровизированной [но очень реалистичной] тюрьмы своей, да вот только последствий боится. И в клетке жить не может, и за пределами, если, конечно, увидеть пределы заточения своего сможет когда-то. Потому что ей давно уже кажется, что от отношений обременяющих она не избавится никогда. *** Всё утро в доме играет пианино, бесконечные мелодии сквозят в воздухе и по венам растекаются. Их лёгким насквозь прогнившим так дышать легче, хоть чуть-чуть. За завтраком, когда тишина окутывает их маленькую кухню со всех сторон, Кристина снова в голубые омуты смотрит опасливо, хочет понять, разгадать, что же происходит. Ответ ищет. Там, где его найти головоломкой целой станет. Ей кажется, что нет в его глазах ничего, завяли все цветы давно. — Максим? — зачем-то, глупенькая, пытается. Только сама не знает, чего добиться хочет. Всё равно выбраться из ямы этой глубокой им не удастся. Он вздрагивает сразу же, как слышит своё имя. — Я не знаю, Кристин. Давай попытаемся забыть, — Анисимов сам хихикает от абсурдности своей фразы. Или от нервов. — Забыть? — тихо повторяет Кошелева, стараясь успокоиться. Взять себя в чёртовы руки и не дать эмоциям снова выйти наружу. Она их взаперти держать должна — получается, откровенно говоря, просто отвратительно. Забыть, да? Хах, конечно. Они оба только этим и живут сейчас, сами себя топя бесконечно долго. Мыслями нагружая и тишиной неловкой. Даже неясно, что хуже: громкие истерики и выяснение отношений или молчание. Когда ты понятия не имеешь, что и как там на душе у человека — ты в неведении. Часто кажется, что лучше уж пусть бьются тарелки и окна звенят от криков, чем тишь съедать будет. Анисимов ковыряет вилкой в яичнице остывшей давным давно, шумно выдыхает, проглатывая горечь, что скопилась на кончике языка. Разговор лучше закончить сейчас, пока во что-то более страшное не перерос. Он так и поступает: кинув фразу какую-то невнятную, кажется, поблагодарив за завтрак, скрывается из виду. Ну, лучше уж так, чем с ссорами, психами и криками, — думается Кошелевой. Хотя, чёрт возьми, что лучше? Она всё равно взаперти сидит, как птица в клетке. Без изменений, её сердце снова в лоскуты рвётся, а девчонки даже нет сил истерику закатывать по этому поводу. Поперёк горла уже. Только саднящие синяки по всей спине и россыпь алых царапин на руках напоминают ей о возможных последствиях её истерик. Вот поэтому и не хочется. Ничего не хочется [с Максимом]. Ни рядом находиться, ни в глаза эти смотреть — в стекло чистое. Холодное. Да и попрощаться со Свободой не выйдет. Да что ж за безысходность такая? Девчонка голову на стол обессиленно опускает, а в мыслях почему-то ничего. Совсем. Ей бы в объятия тёплые Сережи упасть, уткнувшись носом в плечо там и остаться. *** Трущёв уже сутки целые места себе не находит. Бродит по квартире, словно кот потерявшийся, кажется, еще чуть-чуть осталось до того, как он взвоет. Быть в неведении и не иметь возможности влезть, вступиться и как-то начать двигать ситуацию с места — самое ужасное, что в принципе могло с мужчиной случиться. Особенно, когда его чувства вдруг оказались задеты. Так неаккуратно и без предупреждения. Трущёв вдруг острую необходимость почувствовал в защите девчонки. Ему как кислород стало необходимым видеть её улыбку, пусть натянутую, пусть, убеждаться, что она тут — живая, всё ещё готовая бороться. Он к ней всегда тянулся, а сейчас, кажется, связь их ещё сильнее окрепла, и нить эту толстенную просто так не разорвешь. Серёжа это контролировать попросту не может. Да и не хочется ему. Другое дело, что он чувств этих не ждал. Не думал никак, что при виде малышки этой, всей в слезах и с синяками под глазами, в его сердце настолько страшные ураганы подниматься будут. В щепки каждый, будь он проклят, раз. Не догадывался, что днями напролет о ней думать будет, гадая, каково ей сейчас. Она заполонила его голову. Забралась в самые её недра, захватила там всё собой, бразды правления спешно в свои ручки хрупкие перехватив. И прочь, кажется, не собирается. Кошелева — единственное, что ему сейчас важно. Потому что её ломать сейчас нельзя. Крылья девчонки, которые раскрылись только недавно, к полету готовые, обломать сейчас — преступлением будет. И Сергей всё сделать готов, лишь бы этого не произошло. Лишь бы она полетела, стряхнув с крыльев пепел с сигарет Максимовых. Вместе с грязью от его дел ужасных. Серёжа Кристине счастья желает. И сам не знает, почему такой симпатией к девушке проникся. В мыслях одно лишь «Как ты там?» постоянно вертится, заставляя Трущёва чуть ли не на стенку лезть. Он переживает. И эмоции эти искренние настолько, что мурашки по телу проходят каждый раз. По-настоящему это все. Не вписывается в рамки их игры дешевой. Но бездействовать невозможно, поэтому пальцы быстро печатают короткое: «Всё нормально? Ты долго не отвечаешь». Ох, кто бы знал, что адресатом окажется не Кошелева вовсе, а разъяренный Максим, которого сообщение окончательно из себя выведет. Но, увы, время вспять не вернёшь. Судьба так распорядиться решилась, перечить ей — бессмысленно.