вдохновляй и властвуй

Реалити, несомненно, накладывало свой отпечаток на жизнь Трущева. Иногда он задумывался о том, как не сойти с ума в этом водовороте событий, бессонных ночей и зашкаливающих эмоций. Бывали дни, когда он только и успевал, что прикорнуть на пару часов в своей кровати, проваливаясь в нее как самое мягкое на свете облако. Он выматывался настолько — морально и физически, — что, стоило коснуться подушки головой, он тут же отключался. Но жаловаться не приходилось. Как он уже тысячу раз говорил ребятам: никаких телефонов, никаких отвлекающих факторов, охрененное оборудование — твори не хочу. Сергей этим и занимался плотно, проводя большую часть времени в студии, записывая что-то свое или же слушая музыку других жителей Меркурия. Больше всего ему нравилось слушать песни Свободы. Он трогал какие-то до этого момента недвижимые стороны души Трущева, что заставляло его верить — вот кто настоящий, искренний музыкант. Вот кто заслуживает дойти до конца. Постепенно Серега обрастал людьми, близкими ему по духу, чей внутренний мир он ценил не меньше, чем их творчество. Он будто вернулся в прошлое или домой, переживая те самые моменты, когда его люди вкачивали в него такую бешеную дозу вдохновения, что он был готов работать день и ночь, хоть сутки напролет, лишь бы отразить хотя бы часть всех испытываемых им эмоций. Собственно, чем он тут и занимался. Приходилось пахать в три раза больше обычного, ведь здесь, на проекте, они собрались пусть и за музыкой, но еженедельные концерты никто не отменял. Мало было удовлетворять только лишь свои творческие потребности, нужно было делиться эмоциями, новой, качественной музыкой с огромной армией зрителей, ежедневно наблюдающей за ними. Серега, да и никто из них, не мог быть до конца уверен в том, что они делают все правильно, что людям нравится, но оставалось только надеяться на сознательность продюсеров и заверения Кати о том, что все у них идет как по маслу. Еще одним минусом проживания в башне было сведенное практически к нулю общение с Эриком. Мальчишка стал реже появляться в поле его зрения просто потому, что не мог полноценно взаимодействовать с Серегой. Ему, казалось, было мало невысказанных вслух мыслей, недо-касаний и недо-объятий. Мужчине он напоминал брошенного грустного котенка, и от этого как-то неприятно кололо в груди. И, хотя муз уверял, что все хорошо, Трущев замечал, что иногда он желал, чтобы они оказались где угодно, только не в этой башне. Серега подозревал, что в Эрике, как в зеркале, как в части его собственного «Я», отражаются его желания. Он и сам порой желал выбраться отсюда, хотя бы на обычную прогулку. Вдали от камер, от петличек, вдали от этого живого организма, которым стали все участники проекта, который двадцать четыре на семь жил, дышал, работал, не оставляя никому даже шанса на уединение. Впрочем, Эрик делал ситуацию лучше, и, одновременно, хуже. Серега как-то сидел на диванчике в репетиционной, наблюдая за тем, как упражняется на фоно Максим. Даже не упражняется, так, балуется, подбирая какую-то мелодию и мурлыкая что-то себе под нос на псевдоанглийском. Сам он в это время накидывал в планшете очередной куплет. — Хочу послушать «Динамики», — послышался горячий шепот над ухом Сережи. Он, привычный к таким неожиданным появлениям мальчишки, даже не шелохнулся. Прикрыв глаза, почувствовал, как привычно обвиваются вокруг шеи руки Эрика, как он всем телом вжимается в бок мужчины. — Я по ним скучал. И по тебе тоже скучал. Серега едва заметно улыбнулся, положив ладонь на худую коленку парня, на этот раз прикрытую обтягивающими джинсами — он тоже скучал по этому коту. Эрик «Динамики» любил, и часто подбивал Серегу на уговоры — только бы тот Макса убедил сыграть в который раз эту песню. Она вводила муза в какой-то особый транс, расслабляя его до невозможности, а Сереге казалось, что еще немного — и он замурчит от удовольствия. И вот сейчас он, положив подбородок на плечо мужчины, принялся нудеть ему прямо на ухо. — Ну Сережа, ну, пожалуйста, — а мужчине только и оставалось что вздыхать. — Макс, Максим, — позвал он и дождался пока Свобода поднимет голову от клавиш. — Сыграй «Динамики». — Что-то я не помню, чтобы у нас тут был концерт по заявкам, — пробурчал Макс, ухмыляясь. — Отстань, Сережа, я тут пытаюсь подобрать аккорды. Точнее, песню сочинить на трех аккордах, чтобы народу зашло, вот. Но Серега не унимался, да и как ему отказаться от затеи, когда под боком капризный ребенок, настойчиво требующий всего лишь какой-то песни. Ну как тут не дать ему того что он просит? — Не будь занудой, Свобода, — фыркнул мужчина. — Сыграй мне один раз, а потом хоть обсочиняйся. Заодно перерыв сделаешь, а то я отсюда вижу, как у тебя пар из ушей от напряжения идет. — Если я не сочиню топовый хит, то вина будет лежать полностью на тебе, ПиЭлЦэ, — загундел Максим, но Серега уже услышал знакомую мелодию, полившуюся из-под его пальцев. Он часто забивал себе голову мыслями о каких-то «топовых» хитах, но Трущев его мыслей в этом не видел. Ну не такой Свобода, он хиты записывать и не стремился никогда. Если бы стремился, сидел бы сейчас не в этой башне, как птица в золотой клетке, а где-нибудь в шикарной студии, записывал бы очередную песню для разрыва хит-парадов. Ему казалось, что губами Максима говорит с ним один бородатый субъект. — Ну-ну, — кивнул головой Серега, стремясь поставить точку в их короткой перепалке. Эрик, тем временем, сполз на пол и сидел, открыв рот. Дай ему волю, он мог бы слушать Макса часами, впрочем, мужчина не стремился осуждать его в этом вопросе. Как-то раз мальчишка заявил, что они должны обязательно записать совместный трек. Серега, конечно, попытался возразить что-то в духе «мы слишком разные для этого», но получил такую порцию презрения во взгляде Эрика, что ему стало стыдно за сказанное. — Кому ты тут рассказываешь сказки? — произнес тогда он сквозь зубы и, вильнув воображаемым хвостом, исчез. Сейчас он слушал Максима, сидя в ногах у Трущева, и слегка покачивал головой в такт. Постепенно, по мере развития песни, он все ближе и ближе подползал к фоно, пока, наконец, не оказался у самых ног Свободы. Серега, глядя на это, только хитро усмехался себе в усы. Он уже привык к подобным выходкам Эрика, которого, как магнитом тянуло к Максиму. Иногда Трущев жалел, что Свобода не может видеть муза — их жизнь стала бы намного интереснее. Максим перешел уже к заключительной части песни, во все горло распевая последние строчки. Эрик разглядывал его полными восторга глазами, как вдруг что-то будто его спугнуло. Он воровато скосил взгляд в сторону двери, и Серега готов был поклясться — будь у пацана шерсть, она обязательно встала бы дыбом. В репетиционную вплыла Майер, призывно покачивая бедрами. На ней было коронное шелковое платье, едва прикрывающее колени, и неизменные шпильки. Завидев мужчин, она расплылась в широкой, хищной улыбке. — Как всегда, — елейным голоском произнесла она, стоило Максиму закончить. — Почему-то я даже не сомневалась в том, кто будет здесь сидеть. Если не Даня, то вы двое, как обычно. — Пошла вон, злобная стерва, — услышал Серега злобное шипение из-за фоно. Как жаль, что этого больше никто не имел удовольствия слышать. Тот же Максим — ему наверняка подобное мнение пришлось по душе. Стоило ли говорить о том, что Эрик Женю невзлюбил сразу? Осуждал Трущева, когда тот пытался с ней какие-то отношения строить, шипел злобно, стоило ей появиться в поле зрения, и уходил, заявляя, что ее компании не потерпит — она ненастоящая, громкая, она «не наш человек». Стоило ли говорит, что очень скоро Майер стала отбивать у него вдохновение не только в переносном, но и в самом прямом смысле? Как-то раз Сережа, оказавшись вне башни, вдали от камер и микрофонов, посмеялся над Эриком: мол, ты просто встретил большую стерву, чем ты сам, вот и бесишься. — Ой, мы все равно уже заканчивали, знаешь ли, — таким же голосом ответил ей Максим. — Что-то как-то пропало сразу желание сочинять хит, наверное, твоя аура перебивает. Занимайся, Женя, конечно, не будем тебе мешать. Идешь, Сереж? — добавил он, остановившись у двери репетиционной. — Идем, — уверенно пробурчал Эрик, хватая Трущева за рукав толстовки. Злобно зыркнув на девушку, он потащил Серегу в сторону Свободы. — Идем, — машинально повторил он.