вдохновляй и властвуй

Честное слово, Трущева уже достала эта тема с караоке. Он прекрасно понимал, какую реакцию могут вызвать его слова у Тимати, если они вдруг дойдут до его командирских ушей, но ничего не мог с собой поделать. Даже Эрик, который обычно тоже возмущался по поводу очередного куплета в чужую песню, пытался хоть как-то усмирить пыл Сереги, но его слишком задела вся эта тема. Все это, конечно, можно было бы объяснить логически: у Сереги два альбома и тридцать лет за плечами, он вроде как состоявшийся артист и пришел сюда только за аудиторией, чтобы показать — охуенную музыку делают не только в Москве. Но твою мать. Пока ему удалось продемонстрировать свой талант вписывания в любую песню по желанию продюсера — не то, чем ему хотелось бы заниматься. Еще и тема такая. Лирический куплет. Снова. Вот уж действительно — твою мать. Сразу после разговора Серега еще несколько минут просидел с ребятами, обсуждая произошедшее, а потом ушел в душ. Он был более чем уверен, что решения своего никто не изменит, ему придется написать парт для трека, ему придется покопаться в себе как следует, чтобы вытащить оттуда самые сокровенные чувства и воспоминания. Снова. На тот момент, когда он, свежий во всех смыслах, вернулся в студию, там никого не было. Мужчина уселся за компьютер, и приготовился было надеть наушники, когда услышал протяжный гитарный трунь. А потом еще один, и еще. Серега вздохнул, надел наушники, но даже они не помогли — аккорды будто раздавались у него в голове. — Ты серьезно? — не выдержал Трущев. — Что? Он поднял глаза, встречаясь взглядом с Эриком, развалившимся на диване. Тот ничего не ответил, лишь поджал губы и принялся наигрывать на гитаре драматичную мелодию — будто саундтрек к фильму ужасов. Серега бы не удивился, если бы из-за барабанов выскочил бы какой-нибудь монстр. Стоило мужчине открыть рот, чтобы в очередной раз поинтересоваться, что послужило причиной такого поведения муза, как тот начал играть в три раза громче. — Я знаю, что ты задумал, — ответил он, закончив выделываться. — И я против. — Не помню, чтобы я спрашивал, — закатил глаза Серега. — Да и выбора у меня нет. — Да-да, я помню, ты не пишешь «лишь бы написать», — тут же подхватил парень. — Но, Сереж… оно не надо тебе. — Что значит «не надо»? В чем тогда смысл? — зашептал Трущев. Он решительно не понимал, почему отбрыкивался Эрик. Он ведь прекрасно мужчину знает, знает, как ему важно быть честным, настоящим, о себе говорить в своих песнях. Даже в чужих песнях. — Показать, что я умею в размер и рифму без души? — Да кому она нужна, душа твоя? — вспылил парень, подскакивая на ноги. — Ты наизнанку вывернешься перед ними, вскроешь все, что только зажило, у них на глазах, а они потом еще и пнут тебя вдобавок. Они не заслуживают того, чтобы ты снова во все это погружался. — Ты о ком сейчас говоришь? — переспросил Серега, стараясь говорить как можно тише. — О продюсерах? Так мне на них плевать. Я о зрителях — не могу я им врать. Фальшь сразу видно. Я не могу. — Зрители и так все видят, — прошипел Эрик. — А эти… и так тебя наизнанку вывернули перед всей страной, тебе мало было? — Уйди, — прервал его Трущев. — Ты не прав. Будто вообще меня не знаешь, что ты пытаешься мне доказать? Эрик поджал губы — сейчас он больше всего был похож на мальчишку. Уязвленного и обиженного. — Я пытаюсь доказать тебе, что ничем хорошим твоя идея не закончится, а ты будто не слышишь меня. Забыл все будто. — Не закончится, если ты продолжишь быть таким же упертым бараном, — ответил Трущев. — Либо помогай мне, либо не мешай. Я решение принял.  — Ну и хер с тобой, — пробурчал Эрик и вылетел из студии, столкнувшись нос к носу с Максимом. Свобода этого, разумеется не заметил, поэтому вплыл в комнату с хитрой улыбочкой на лице. — Сначала я точно слышал, что кто-то играет на гитаре — думал тут Хабиб, — начал он, присаживаясь на место Эрика. — А потом услышал как ты тут сам с собой разговариваешь. Ты чего, ПиЭлСишник, совсем сбрендил в четырех стенах? — Да просто куплет придумывал, — ответил Серега тихо. — На тебе лица нет, — заметил Максим будничным голосом. Он всегда свое беспокойство выражал именно так — без эмоций, как бы парадоксально это ни звучало. — Все нормально? Что за куплет такой? Трущев покачал головой и в нескольких словах обрисовал всю ситуацию. Свобода слушал его внимательно, не перебивая, лишь внимательно наблюдая взглядом за вскочившим на ноги мужчиной. Когда Серега выговорился, он нахмурился, вздохнул и взял в руки гитару. — Ну, — произнес он, проводя пальцами по струнам. — А ты точно уверен, что хочешь погрузиться так глубоко? Да вы издеваетесь? — хотел прокричать Серега. Почему его все об этом спрашивают? Нет, не уверен. Но по-другому нельзя, по-другому он просто не хочет. Вместо этого он удостоил Макса коротким: — Уверен. Свобода на это лишь пожал плечами. — Делай, если уверен, Сережа, у тебя это хорошо получается, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Знаешь же, что я вот, например, никогда не уверен в том что я пишу, и что выходит из этого тоже знаешь. Пиши тогда, а я пойду Кристине помогу с песней, — и ушел, оставив Серегу в гордом одиночестве. Трущев куплет написал. Пусть он и дался ему с трудом — слова куда-то ускользали, рифма терялась, а от постоянного мыслительного процесса, воскрешающего в памяти не самые приятные картины из прошлого, он все время ходил, будто в воду опущенный. Иногда ему на помощь приходил Максим — отвлекал от работы, говорил много о разном и наигрывал потихоньку на фоно. Серега прекрасно видел, что Свобода ему хотел бы сказать что-то, но камеры и петлички ему мешали, а значит, разговор не для лишних ушей. За всю неделю Эрик не появился ни разу, ни в башне, ни на одном из саундчеков и репетиций. Серега прекрасно понимал почему, но как-то менять эту ситуацию у него не возникало желания. По крайней мере, пока. И все же он немного расстроился, когда в день концерта, перед самым его выступлением, мальчишки не было рядом, чтобы его хоть как-то поддержать. Неужели он так сильно обидел его своими словами? Ведь они ругались и похлеще. Тут было что-то другое. Ничем хорошим твоя идея не закончится. Все было хорошо. Перед выступлением все было отлично, когда он вышел на сцену, он чувствовал себя великолепно, но стоило вступить, произнести первые несколько слов куплета, как Серега понял — он правда забрался слишком глубоко, слишком сильно расковырял старые раны. Теперь любое слово, прочитанное со сцены на огромную толпу, отзывалось такой тупой болью в груди, что он не мог даже справиться с дыханием, не то что с нахлынувшими на него эмоциями. Мир будто перестал существовать в том виде, в котором Серега привык его видеть. Легкие горели, будто он дышал не воздухом, а раскаленным дымом, а глаза щипало. Куплет он закончить не смог. Эрик на самом деле был рядом, просто не показывался на глаза. На сцену он не пошел, потому что чувствовал — он Сереже там будет только мешать. Но даже находясь у самого подножия сцены он не только прекрасно видел, все что происходит, но и чувствовал то, что чувствовал Трущев, только в десять, в сто раз сильнее. Он тихо всхлипнул, когда началась партия мужчины, хотя хотелось зарыдать в голос. Парень осел на пол, обхватил колени руками, а потом, уткнулся в них лбом, слушая, как срывается голос Сережи, как две строки, предназначенные для того чтобы поставить точку, так и остаются непроизнесенными. Многим позже он опустился на диван рядом с мужчиной, закрывшимся от мира капюшоном. Эрик поддел пальцами черную ткань, чтобы встретиться с взглядом с раскрасневшимися от слез глазами Трущева. Сердце у него едва не разорвалось от этой картины. Нельзя, неправильно. — Я там был, — сказал мальчишка вполголоса, перекидывая руку через плечо Сереги. — Я не мог… — продолжить он тоже — не мог. — Прости. — Я сам виноват, — покачал головой мужчина. Он говорил шепотом, но голос его заметно дрожал, срывался. — Я знаю, что ты был, почувствовал. Потом. — Я же сказал, что ничего не выйдет хорошего, — сочувственно, без укора сказал Эрик, прижимаясь к Сереге, притягивая его к себе. Со стороны наверняка выглядело, будто мужчина принял какую-то неестественную позу. — Запорол весь номер, — произнес Трущев, прикрывая глаза. — Я не о номере, — ответил парень, качая головой. — Ты знаешь. Серега знал. Слишком хорошо знал, о чем сейчас говорит мальчишка. Но из-за нахлынувших чувств он даже не смог закончить куплет, запорол весь номер — получается, сделал все зря. И непонятно, что задевало его сильнее. Но это было, в общем-то, неважно, потому что какова бы ни была причина, в груди все равно нестерпимо болело. Объятия муза делали только хуже — он не мог даже нормально на них ответить, только вжимался макушкой в плечо парня, слушая его прерывистое дыхание. Он понял, что плачет только тогда, когда тонкие пальцы Эрика невесомо коснулись его лица, стирая с него непрошенные слезы. — Пиздец, — прошептал он, качая головой. — Все будет хорошо, — ответил Эрик. — Вот увидишь.