Эффект Флоренс Найтингейл

Каштановые пряди разрозненными мазками устилали раковину и несколько квадратных метров пола. Они мягким водопадом сыпались из-под натужно жужжащего триммера, забивая лезвия и заставляя бедную машинку громко потрескивать. Бесполезные ножницы валялись здесь же, слишком тупые, чтобы справиться с отведённой им ролью. Питер из последних сил сжал ослабевшими пальцами ручку ни в чём не повинной кружки, уговаривая себя не допустить её трагической встречи с полом. Сквозь неплотно закрытую дверь было видно, как бледный до синевы Стайлз методично водит бритвой по черепу. Его почти голая голова выглядела беззащитной, лишённая густых блестящих волос. Это было как дежавю. Как незнакомый ночной кошмар, который ты видишь впервые, но всё равно знаешь, чем он закончится. На мгновение Хейлу почудился жалобный скулёж, будто кто-то мучает волчонка. Но здесь не было никого из стаи, никого, кого нужно было спасти или защитить. Стайные узы задрожали, как перетянутые струны, но на другом конце была пустота. Просто фантомное ощущение, вызванное схожим переживанием. Вызванное чем-то, что запустило свои когти Питеру в сердце, оставив кровоточащие царапины, так и не затянувшиеся до конца. Хейл сконцентрировался на этом, пытаясь вспомнить. Стайлз вновь занёс машинку, и его кадык дёрнулся. Невообразимая смесь эмоций порождала выброс гормонов, и от мальчишки прямо-таки несло… всем. Отвращение, ненависть и снова отвращение, но уже к самому себе. У Питера всегда был хороший нюх, умело дробивший запахи на сотни разных нот. И сейчас именно запах выбивал его из колеи, заставляя терять контроль. Мозг Питера судорожно пытался понять, чем вызвана такая реакция, но его звериная половина оказалась куда догадливее. Волк узнал этот запах. Он помнил. И сейчас он рвался наружу. Стайлз смотрел в зеркало, так сильно сжимая триммер, что на руке проступили вены. Его шея была напряжена, будто какая-то невидимая сила пыталась заставить его отвернуться, но он упрямо сопротивлялся. Это было похоже… Питер сморгнул и понял. Это было до боли похоже на то, как Дерек раз за разом стёсывал кожу со своего лица, раздирал её когтями практически до кости, чтобы не видеть в зеркале «сладкое личико», которое так любила нахваливать Кейт. Та же ненависть, то же самобичевание. Та же попытка избавиться от триггера, напоминавшего о… чём-то. Дерек видел своё лицо и сразу вспоминал Кейт. Что вспоминал Стайлз, Питер не знал, но он с такой же методичностью пытался хотя бы немного притупить свои воспоминания. Питер шагнул в сторону, скрываясь за дверным косяком, когда парень отложил триммер и встряхнул головой, осматривая результат. Кое-где волосы торчали неровно, клочками обозначая те места, где у Стайлза дрогнула рука. С короткой стрижкой он выглядел скорее как старшеклассник, чем без года выпускник университета. Парень медленно выдохнул, прикрыл глаза и прислонился лбом к прохладной поверхности небольшого зеркала. Его бритый затылок с одиноким вихром заставил внутренности Питера съёжиться. «Не трогай!» — сегодняшний выкрик Стайлза вновь прозвенел в ушах. Хейл оскалился, чувствуя, как тонет, захлёбывается в волнах ярости, ненависти и… жалости. Вылезшие наружу клыки впились в губы. Стайлз не заслуживал жалости. Хотя не совсем так. Хейлова жалость была ему ни к чему. Стилински вскинул подбородок и с вызовом уставился на собственное отражение. Питер не слышал его внутреннего диалога, но на лице отчётливо читалось: «Выкуси, сука!» Что бы там ни снилось Стайлзу по ночам, какие бы кошмары ни мучали, но сейчас он в последнюю очередь был похож на того, кого нужно было жалеть. Подставить плечо — да. Налить чашку кофе — возможно. Поскорее вернуть домой — определённо. Но точно не жалеть. Любой желающий, в том числе и Питер, мог бы пойти нахуй со своей жалостью. Но вместо этого Хейл тихо ушёл на кухню и снова вскипятил чайник. Чашка кофе звучала как отличный план, а дальше они как-нибудь разберутся. *** Стайлз по привычке запустил руку в волосы, но наткнулся лишь на короткий ёжик. Он скользил взглядом по оконной раме, вверх, к жиденьким кухонным занавескам. Вдоль пыльной гардины, вдоль тонкой паутинки, протянувшейся от её края к посудному шкафчику. По деревянной створке в хлопьях облупившегося лака и по следующей, что была прямо под ней, до самого пола. Он скользил по ножке стола, чайнику для заварки и вновь возвращался к оконной раме. Питер с лёгкостью прослеживал в этих блужданиях некую систему, чьей задачей, вероятнее всего, была довольно простая цель — не пересекаться с ним взглядом. После акта вандализма — а иначе Питер и не мог это назвать, — совершённого над собственными волосами, Стайлз зашёл на кухню, как ни в чём не бывало. Он опустился за стол, подтянул к себе миску с Twinkie*, которые привёз Дерек, и съел три подряд, прежде чем остановился. У Коры была та же привычка трескать всё, что подвернётся под руку, когда она нервничала. Питер укусил себя за щёку, чтобы не думать об этом. Стайлз не был его стаей, чтобы так переживать о нём. Он был просто ещё одной спасённой от охотника душой, которая пойдёт своей дорогой, когда всё закончится. Парень вытер руки о бёдра и смял в кулаке обёртки. — Сегодня ночью будет холодно, — наконец произнёс он, и комната вновь погрузилась в тишину. Вдалеке мерно и привычно гудел дизельный генератор. За окном ярко светило закатное солнце, напоминая о том, какой ясный и погожий сегодня выдался день. Выдался впервые за долгое время, отчего прогрелись не только доски открытой веранды, но и обе спальни, расположенные с южной стороны дома. За стенкой булькнула колонка для горячей воды, которую теперь вообще не выключали, и перешла в режим поддержания тепла. Только сегодня утром Дерек привёз из города четыре полных канистры топлива, и обогреватель в каморке Стайлза работал круглые сутки. Там же лежало толстое пуховое одеяло, абсолютно случайно найденное в недрах хламовника, устроенного бывшим хозяином дома на крохотном чердаке. Питер стиснул зубы и заставил себя не смотреть в сторону Стайлза. Он не хотел смотреть, потому что боялся увидеть вместо него окровавленное исцарапанное лицо племянника, залитое слезами. Вместо этого он тоже заскользил взглядом по кухне. Угол шкафа, мойка, решётка для чистой посуды, истрёпанное полотенце, свисающее с ручки одного из ящиков, вытертая деревянная половица, другой угол шкафа и по новой. Стайлз не был его племянником, не был его стаей. Питер не хотел испытывать к нему то же, что испытывал к Дереку, Лоре и Коре. Из этой ситуации был только один выход. Выдержав паузу, Хейл откинулся на стуле и ровным обыденным тоном ответил: — Пожалуй. Стайлз кивнул и встал из-за стола. Он едва ощутимо задел Питера плечом, оставляя запах нервозности, и ушёл к себе. Хейл допил кофе, растягивая его так, словно от этого зависела его жизнь. Солнце окончательно спряталось за горизонтом, и кухня погрузилась в серую дымку. У себя в каморке тихо лежал Стайлз. За всё это время он ни разу не пошевелился, но его дыхание было выверенным, будто на каждый вдох отводилось определённое количество времени. Вдох на четыре счёта и на три выдох. Оно было слишком размеренным для спящего. Питер встал, сполоснул кружку и впервые с момента пожара пожалел, что не курит. — Что же ты творишь, Питер? — прошептал он себе под нос и, не в силах больше затягивать, направился в спальню. Вот только не в свою. *** Стайлз лежал на боку, повернувшись спиной к двери. Его одежда аккуратной стопкой покоилась на тумбочке, а из-под одеяла выглядывало голое плечо в жёлтых пятнах почти сошедшего синяка. Оглушительно скрипнула половица, и сердце парня сбилось с ритма. Боясь, что он всё понял неправильно, и до одури надеясь на это, Хейл сел на край кровати и принялся расшнуровывать ботинки. Стайлз даже не пошевелился, только слегка подвинулся, когда его гость, раздевшийся до белья, потянул на себя одеяло. Питер коснулся носом криво выбритого затылка и хотел уже притянуть парня к себе поближе, как Стилински вдруг завозился под его рукой и повернулся к нему лицом. Он неожиданно сильно надавил Питеру на плечо и оказался сверху, наклоняясь к самому его уху. — Знаешь, чувак, это, конечно, подло с моей стороны — так использовать тебя, но я не могу больше. Я устал проваливаться в воспоминания. Я устал испытывать тошноту каждый раз, когда думаю о прикосновениях. Я устал чувствовать себя жертвой, которую принуждали к чему-то, чего она не хотела, но была слишком слаба, чтобы дать отпор. Я хочу, чтобы последний секс, который у меня был, случился по моему желанию, а не потому, что мои руки связаны, а Джерард разрешил делать со мной всё, что им вздумается. Я понимаю, что всё, что я сейчас говорю, не особо способствует сексуальному настрою. Но я это исправлю. Ну, по крайней мере, попробую, как только возьму себя в руки и перестану нести чушь, — и, обдав горячим дыханием шею Питера, Стайлз скользнул ладонью по его животу. Глядя на него, на этот печальный излом бровей, на царапины, пятнавшие кожу, и складочки на лбу, Питер не мог не думать о мёртвых волчатах, что уже никогда не пойдут в колледж, не приедут домой на Рождество и не обнимут свою мать. Он не мог не думать о племяннике, искорёженном и сломленном, закрывшем ото всех своё разбитое заледеневшее сердце. Он не хотел видеть в парне ещё одного изуродованного члена стаи, и у него был единственный шанс отделить его образ от образов погибших близких. Стайлз скользнул ладонью по его животу, и Питер позволил ему это. Он чертовски поднаторел во лжи. Особенно во лжи самому себе. Почему-то в этот момент Питер вспомнил сюжет из книги, которую читал в детстве. Её главная героиня — взрослая одинокая женщина, не желающая признавать своё одиночество в мире, где все имели семью, встретила прекрасного юношу. Она смотрела на него день за днём и с каждым таким днём чувствовала, что всё больше прикипает к нему. Ей хотелось о нём заботиться, сделать так, чтобы его жизнь сложилась лучше, чем у её отца, её братьев. Лучше, чем у неё самой. У неё не было ни мужа, ни детей. Все её близкие отдалились от неё, а единственная безответная любовь погибла вместе с мужчиной, которому предназначалась. Она смотрела на юношу и пыталась представить своего сына, который мог бы быть сейчас такого же возраста. И каждый раз, когда это происходило, она чувствовала тоску по несбывшемуся. И, чтобы избавиться от этой тоски, она уложила юношу в свою постель, превращая его тем самым из сына, которого у неё никогда не было, в любовника, подменяя материнские чувства страстью, а тоску по чаду — влюблённостью. Сейчас, укладывая в свою постель Стайлза, Питер чувствовал себя той самой женщиной. Точнее, Стайлз укладывал его. Но сути это не меняло. Аналогия с героиней романа пробудила воспоминания о Кейт, и Питер ощутил вину. Он всегда чувствовал вину, думая о ней. За то, что был плохой Левой рукой** своей альфы; за то, что был невнимателен; за то, что был недостаточно хорошим другом для Дерека. За то, что выжил. Но теперь он мог стать не просто выжившим, но тем, кто смог спасти… кого-то. Смог вырвать кого-то из рук не Кейт, но таких, как Кейт. Он малодушно надеялся, что это спасёт его самого, создаст видимость чистоты, иллюзию целостности. Скроет изъяны его испещрённого обугленными проплешинами сердца, как тонкий слой свежего снега скрывает грязь. Грязь, которая от этого никуда не девается. Не только Стайлз пытался здесь использовать кого-то, чтобы заткнуть дыры в душе. Они стоили друг друга, и чувство вины явно было излишним. Свет в каморке был выключен, но дверь оставалась открытой, и лунного света, проникавшего в окна гостиной, вполне хватало, чтобы различать очертания. Питер поймал взгляд Стайлза, и тот едва заметно кивнул. Хейлу очень хотелось что-нибудь сказать, как-то прокомментировать происходящее, но горло будто сдавило невидимой рукой. Стайлз отстранился и оседлал его бёдра. Он помялся пару секунд, а потом вдруг облизал губы и перевёл взгляд с лица Питера на низ его живота. Он зацепил пальцами его боксеры и немного стянул их. Питер попытался вырваться из лап оцепенения и тоже протянул руки к белью парня, но тот сдвинулся ниже, отстраняясь, и попытался поймать губами расслабленный член. Всё это было настолько абсурдно и неестественно, что Питер не выдержал. Стайлз снова попытался взять у него в рот, видимо, и впрямь решив, что, если сделает это по собственному желанию, это исправит все проблемы. Старое, как мир, клин клином. Питер не был психологом, но даже его познаний хватало, чтобы понять бессмысленность происходящего. — Нет, — вырвалось у него, и Стайлз замер. Питер увидел, как разомкнулись его губы, готовые привычно извергнуть водопад слов, но он успел прижать к ним палец, обрывая этот поток. От Стайлза фонило обидой, стыдом, злостью и ещё целой кучей абсолютно не вяжущихся друг с другом эмоций, и Питер не собирался выяснять, с чего будет начата обличительная тирада в его адрес. Он снова поймал взгляд парня, медленно убрал палец и положил ладони ему на бёдра. — Питер, я… — Нет, Стайлз. Это не то «нет», о котором ты подумал, — мужчина сел, оказываясь со Стайлзом лицом к лицу. — Нет? — Нет. Это то «нет», после которого я говорю, что у меня есть идея получше, — и Хейл подмял под себя Стилински. Он сделал это медленно и бережно, чтобы не напугать его резкими движениями. Чтобы случайно не вернуть его в один из тех дней, когда каждый мог творить с его телом то, что ему вздумается. Стайлз замешкался, но дал уложить себя на лопатки. Он удивлённо округлил брови, но молча продолжал смотреть. Когда Питер наклонился к нему, глаза парня остекленели, и Хейл, выругавшись про себя, прошептал ему на ухо: — Если уж ты хочешь забыть, если хочешь, чтобы последний твой секс перекрыл собой все предыдущие, то я собираюсь заставить тебя кончить так, что ты забудешь не только то время, когда гостил у охотников. Ты забудешь вообще весь секс, который был у тебя когда-либо. Я трахну тебя своим ртом так, что, каждый раз глядя на мужчин, каждый раз думая о минете, каждый раз представляя член между чьих-либо губ, ты будешь способен думать лишь обо мне, этой шаткой койке и этой тёмной каморке. Питер шептал и шептал Стайлзу всякие грязные глупости, склонившись так близко, что шея и ухо парня уже должны были гореть от чужого дыхания. Он продолжал шептать, чувствуя, как под его рукой, которую он мягко опустил Стайлзу между ног, намечается стояк. Он шептал, пока стаскивал со Стайлза трусы и пока скользил кончиком носа по груди и животу, опускаясь всё ниже, и замолчал лишь за секунду до того, как толкнуть Стилински в пропасть, из которой не было возврата. Это было несколько самодовольно с его стороны — думать нечто подобное, но Питер был чертовски хорош в том, чем собирался заняться. Стайлз издал какой-то задушенный звук и несмело запустил руку Питеру в волосы. Он загнанно дышал, вздрагивал всем телом и просто одуряюще пах возбуждением. И это было чертовски правильно. Хейл не пытался дразнить его, не притормаживал, оттягивая конец, не пытался ловить взгляд. Он лишь глубже вдыхал через нос и поминутно смаргивал слёзы, стараясь брать глубже и не давая себе ни одной передышки, пока не добился желаемого. — Чёрт, кажется, я многого не знал о себе, — Стайлз ошарашенно уставился в потолок. — И не надо мне тут этих твоих самодовольных смешков. Не каждый день тебе высасывают мозг через член. Питер всё же фыркнул и подвинулся, давая Стайлзу возможность лечь на бок. — Хочешь в душ? — спросил он, но парень в ответ лишь промычал и натянул на себя одеяло, явно не собираясь вылезать из постели до самого утра. Питер дёрнул плечом и устроился рядом, принимая повёрнутый к нему бритый затылок за окончание разговора. Но спустя пару минут понял, что ошибся. — Знаешь, они ведь так и не изнасиловали меня по-настоящему, — тихо произнёс Стайлз. Питеру хотелось сказать, что не важно, в каких дырках побывал или не побывал член. Не важно, испытал ли насилуемый от этого удовольствие или почувствовал только боль или отвращение. Даже отсутствие или наличие согласия не так важно, как то, что почувствовала жертва. Даже если её просто заставили подрочить, даже если она вынуждена была кивнуть, даже если она совсем не сопротивлялась — если жертва чувствовала, что над ней свершилось насилие, значит, оно свершилось. Питер хотел сказать всё это, но он промолчал. Стайлз не хотел быть жертвой, и Хейл не собирался убеждать его в обратном. Стайлз помолчал, а потом продолжил: — Тот мужик, который заходил ко мне чаще других, чаще тех, кто просто приходил отвесить мне пару затрещин или ткнуть шокером, он… — Стайлз сглотнул. — Знаешь, у него было довольно странное представление о том, что значит быть грязным педиком, как он любил выражаться. Он считал, что нет ничего зазорного в том, чтобы запихать свой член парню в глотку. Считал, что это не делает его гомиком. Только это спасло мой зад. Не люблю гомофобов, но, блядь, как я был благодарен ему в тот момент, когда он впервые назвал меня мелким членососом и сказал, что сам он не такой. Я не идиот, так что я не стал переубеждать его. Не стал ему доказывать, что он, вероятно, обманывает сам себя, — Стайлз издал безрадостный смешок. Питер поджал губы и потёрся кончиком носа о его затылок, чувствуя, как колются короткие волоски. Стайлз был храбрым мальчиком, раз находил в себе силы смеяться хоть над чем-то, связанным с его пленом. Он был чертовски храбрым, раз нашёл в себе силы прийти к Питеру и сделать то, что они только что сделали. Стайлз был абсолютно обычным, простым человеком, но при этом вызывал эмоции, которые Питер считал более не доступными для себя. Хейлу казалось, что после пожара все его чувства притупились, что в нём осталось лишь самое необходимое, лишь то, что поможет его стае выжить. И с каждым днём, проведённым в этой хижине, он убеждался в обратном. Питер обхватил парня поперёк груди, притягивая ближе к себе и чувствуя, как из прижавшейся к нему спины медленно уходит напряжение. Он слушал, как дыхание Стайлза становится всё размереннее, пока не удостоверился, что Стилински спит. Только после этого он позволил себе прикрыть глаза, надеясь, что их разбудит утреннее солнце, а не очередной кошмар. Сегодня на это у них были все шансы.