На грани мрака и рассвета

      Неудивительно, что в день свадьбы имени Мары не было в дежурном списке. Она спряталась в своих апартаментах во дворце, на окнах были установлены фильтры для уединения, и провела время, сидя за столом и сочиняя заявление об отставке. Она лишь раз включила голонет, первый попавшийся канал – но на всех было одно и то же. На Д'Арка было богатое рубиново-красное платье из бархата, подбитое виноградным шелком с длинным шлейфом, корона, инкрустированная кореллианскими кровавиками, рубинами и черными бриллиантами, вспыхивавшими на ее волосах цвета воронова крыла. «Алая Императрица», ее уже так называли.       Камера повернулась к Люку, и она отключила канал, не в силах на это смотреть.       Когда наступила ночь, она прошла через Северную башню, время от времени поглядывая в наступающую темноту, когда выпустили первый фейерверк над толпами, собравшимся на Корусанте. Они прибывали сюда миллионами, чтобы оказаться рядом с Дворцом и потом поделиться впечатлениями. После десятилетий следования строгим догмам под властью Палпатина их молодой, лихой, загадочный новый Император всегда интересовал публику. Послабления в области свободы слова, реформы Голонета и Ньюснета, которые он сам спровоцировал, делали последние слишком заинтересованными в том, чтобы подпитывать его очарование, а слишком очевидная неловкость, которую он испытывал, будучи в центре внимания, лишь усиливало любовь к нему. В этом, как и во многих других аспектах своей жизни, подумала Мара, Люк Скайуокер был ходячим противоречием. По сути, он стал всеми обожаемым диктатором.       Вечер тянулся и тянулся. Она отвернулась, прогуливаясь по знакомым залам с задумчивым недовольством, привычно тяготея к толпам официальных гостей, которые были удостоены высшей привилегии разместиться в Северной башне Дворца вкупе с вожделенным приглашением на официальное торжество. Лишь сейчас, когда наступила ночь, веселье в Южном бальном зале начинало стихать. В конце концов, почти по умолчанию, она оказалась в безымянном, малоизвестном саду на крыше на самой вершине Северной Башни, который использовался главным образом для доставки свежих цветов во дворец, тайного укрытия, которое они с Люком иногда использовали в качестве безопасного места для свиданий - давным-давно, во время их тайного романа, когда железная воля Палпатина удерживала всех на выбранном им пути. Осознание стянулось в ее животе тугим узлом. Даже тогда, не зная об этом, она теряла Люка из-за Кирии Д'Арка. Был бы Палпатин жив или мертв, она, вероятно, все равно столкнулась бы с этим.       Она вышла в тихий ночной воздух, понимая, что на самом деле не была здесь с тех пор. Ее сердце немного трепетало от воспоминаний, которые вызывало это место - смех и восторг, искры, которые проскакивали между ними, тайные запретные встречи в потаенных, затененных укрытиях, от этого пробирающего до костей чувства завершенности и удовлетворенности, которое давало странное чувство неуязвимости перед, всем, что вселенная обрушит на них. Это помогло им обоим все пережить, остаться в здравом уме ... так почему те же самые чувства теперь сводят ее с ума?       Движение в глубоких тенях высокой травы на парной полосе земли заставило ее подпрыгнуть, Коротко вскрикнув, она развернулась, рука автоматически метнулась к виброклинку, закрепленному на пояснице.       - Не дергайся, - его тихий голос все еще действовал на нее, как электрический разряд.       - Почему ты всегда говоришь это сразу после того, как заставил меня сделать это?       - Потому что, если бы я сказал это раньше, я бы заставил тебя дернуться, - прозвучал ироничный ответ - и звезды, было приятно снова услышать этот легкий акцент приграничных планет. Теперь он так редко позволял ему проскальзывать - это было похоже на взгляд в прошлое.       Она взяла себя в руки. До нее с запозданием дошло.       - Что ты тут забыл?       Как она могла не спросить... или понадеяться.       - Сегодня вечером больше некуда идти, - легкомысленно отозвался Люк, и Мара почувствовала, как в темноте на его лице медленно расплывается улыбка.       Она подошла ближе, щурясь от слабого света. Он лежал на спине в траве дикого лани, которую никто не стриг, без мундира, в светлой белой классической рубашке, заложил руки за голову, сцепил пальцы – и так смотрел в прямо в ночное небо, не поворачиваясь к ней.       Мара постояла над ним. Секунды судорожными толчками утекали вместе с возможностями.       Она должна уйти. Она должна развернуться и уйти от того, кто прямо сейчас явно чертовски смущен... но каким-то образом она не могла заставить свое тело развернуться, не могла заставить свои ноги идти. Он не двигался, ни разу не отведя взгляда от чего-то, что так привлекло его внимание в ночном небе ... и, в конце концов, неосознанно принимая решение, Мара села на траву рядом с ним, скопировав его позу и стала глядеть в темную ночь.       - На что смотрим? - прошептала она наконец.       - На звезды, - просто отозвался Люк.       Мара нахмурилась. Из-за теплого оранжевого зарева бескрайнего города, которое рассеивалось в тумане ночного Корусанта, не было видно ни одной звезды.       - Я ничего не вижу, - сказала она наконец - и уловила след улыбки на его губах, когда он ответил:       - Поверь, они там.       В его голосе было что-то меланхоличное и мучительное, но с оттенком усталости, что заставило ее улыбнуться.       - Я верю, - тихо пробормотала она.       Они долго лежали, пристально глядя на сияние города, погруженные каждый в свои мысли, прежде чем, по какому-то невысказанному согласию, Мара протянула руку и почувствовала, как Люк взял ее в свою, не колеблясь, положил ее ладонь себе на грудь, и его большой палец начал успокаивающе массировать ее пальцы.       - Я так часто смотрел на звезды на Татуине, когда был ребенком, - сказал он задумчиво, наконец, без следа своего идеального корускантского акцента. Это было мило и всегда странно близко Маре - то, что он делал с ней наедине. – Это были совсем другие звезды, конечно; но мысли были те же. Те же надежды. Те же глупые мечты.       - Думаю, у всех есть такие мечты, - задумчиво пробормотала Мара.       - Как думаешь, у кого-нибудь они сбываются? - спросил он наконец.       - Вот понятия не имею, - призналась она после задумчивой паузы. – Думаю, сбываются... по статистике.       - Интересно, каково это, - пробормотал он чуть слышно.       Тишина тянулась бесконечными минутами. Тепло его прикосновений и легкое, ритмичное движение его груди – вверх и вниз, вверх и вниз – вместе с ее рукой убаюкивало Мару легкой синхронизацией, знакомой нежностью, по которой она так скучала… которая проникла ей в душу и до подпитала ее – до какой-то степени, она слишком изголодалась по этому. Теряя напряжение, которое понемногу стягивало ее тело и душу в узел на протяжении последнего месяца, Мара чувствовала, что наконец-то снова может дышать. В этот момент она чувствовала себя совершенно спокойно, уставясь в безмолвную, рассеянную тьму пустого ночного неба.       Но реальность вспышкой синих и лиловых фейерверков, просвистевших высоко в воздухе, чтобы расцвести в своей мимолетной раскаленной славе - реальность протянулась к ней и вырвала ее из этого состояния… и они оба знали, что сегодня за праздник.       Забавно, но ни один из них не чувствовал себя вовлеченным. Событие, подобно фейерверку, было отдаленным пятном переменчивых цветов, ярким и непристойным, но каким-то странно отдаленным, и отбрасывало лишь игривые тени на тайну их скрытого от всех уединения.       Мара глубоко вздохнула.       - Так что же нам теперь делать?       - Хотел бы я знать, - сказал Люк столь же откровенно. - Все, что я знаю - это то, что оставил женщину, которую сделал Императрицей, в ее покоях два часа назад, и у меня нет ни желания, ни намерения туда возвращаться.       - Она знает? - тихо спросила Мара.       - Конечно, - ответил он без всякого выражения, хотя Мара могла уловить следы скрытого раскаяния в его голосе. - Я никогда не лгал ей.       - А мне?       Совершенно не задетый этим вопросом, Люк некоторое время молчал, после чего ответил вопросом на вопрос.       - Разве я лгал тебе?       «Не так быстро», - поняла Мара. Оставался только один вопрос.       «Ты все еще любишь меня?» Время шло. Люк молчал и не шевелился.       - Ты еще…       - Не спрашивай меня об этом, Мара, - прошептал он наконец.       - Мне нужно знать.       Он покачал головой.       - Почему? Зачем причинять себе боль?       - Ты думаешь, мне еще не больно? Ты думаешь, что сегодняшний день не был для меня как нож под ребрами? Ты думаешь, это был не самый длинный и не самый трудный день в моей жизни?       Люк глубоко вздохнул, но уже не мог извиняться. Он достаточно извинялся, достаточно объяснял, достаточно подтверждал - и Маре, и себя самому. Сегодняшний день был для него таким же тяжелым испытанием, как и для нее, таким же испытанием превосходства воли над желаниями. Этот нож засел и в его душе, и чувство вины и сожаление проворачивали его.       Это было необходимо.       Он так жил. Он всегда так делал.       - Ты все еще любишь меня? - спросила она снова, и Люк, хотя его глаза были закрыты, мог видеть проницательную напряженность в этих зорких глазах цвета лесной листвы.       - Я перестал доверять тебе, - наконец сказал он. - Я никогда не переставал любить тебя.       Мара смотрела на тени, которые легли на лицо Люка в темноте, смотрела, как его грудь тяжело вздымается, и тихо вздохнула, но больше ничего не сказал.       И он прав, поняла она. Он прав; это больно, адски больно. Это должна была быть великолепная вещь, полный триумф, фейерверк и рапсодия, абсолютная радость - услышать эти слова. Но ей было холодно, тяжело и просто больно.       - Давай, - пробормотала она, слишком тихо, чтобы быть услышанным. - Я могу это перенести.       В конце концов она прижалась к нему сильнее, безмолвно положив голову ему на плечо - и он поднял прядь ее рыжеватых волос, чтобы пропустить их сквозь пальцы, пока они оставались в безопасности в этом секретном месте, глядя на никому не видимые звезды ...

***

      Когда она проснулась, первый свет рассвета истекал кровью в ту уединенную ночь, утренняя роса сморщила одеяло, под которым они искали убежище, когда воздух остыл, хотя Мару все еще согревало тепло его тела, близко к ее, коже к коже. Она закрыла глаза, чтобы не видеть наступления дня, и искала утешения в воспоминаниях о прошлой ночи. Это было безопасное, невозможное в реальности убежище, которое дало им смелость удовлетворить их желание. Она могла бы перенести еще три месяца одиноких страданий за еще одну такую ночь. Воспоминания о ней зажгли пульсирующий огонь у нее в животе, который плавно провалился еще ниже и вызвал бессмысленную улыбку на рубиновых губах.       Теперь она смотрела на Люка. Его лицо все еще было сонно-расслабленным, рот слегка приоткрыт, губы едва заметно раздвинуты и невероятно притягательны. Ни беспокойство, ни напряжение не превращали эти черты в твердый, непробиваемый фасад. Такой молодой. Он всегда выглядел молодым, но когда он спал, казалось, словно годы и испытания просто спадали с него, и он становился прежним. Ее Люк. Не Император, не Ситх, просто ... ее Люк. Этот чертов пилот, который вошел в ее жизнь и перевернул ее с ног на голову.       Но он не был этим пилотом. Он больше не был им, она знала это. Он не смог бы выжить здесь, не говоря уже о восхождении к Императорскому трону. И все же она хотела этого, не так ли? Для него.       Только теперь она не хотела этого для него - она просто хотела его. Она хотела своего волка ... но, как и Палпатину, ей не хватило чего-то, чтобы его удержать. Ни ей, ни Палпатину … и определенно не Кирии Д'Арка, что бы та себе ни думала. Он ясно дал понять это своим неподражаемым прошлым вечером, когда волк почувствовал себя запертым и сбежал.       Или, может быть ... может, он тоже хотел эту ночь, хотя и неосознанно? Хотел вернуться туда, где воспоминания еще не успели остыть?       И разве не потому же и она пришла сюда? Разве она не пришла сюда, вспоминая времена, когда каждый день не был похож на пытку огнем и льдом, а каждая ночь не была как свободное падение?       За исключением прошлой ночи. Прошлой ночью он поймал ее. Прошлой ночью она летела. Вчера ночью…       А сегодня? Он не вернется сегодня, она знала это. Он просыпался в холодном дневном свете, и все эти обязанности и обязательства плотно окутывали его, и снова никто не смог бы пройти эту оболочку, чтобы прикоснуться к нему.       Он женат. Теперь он женат. Все остальное в прошлом. Кирия победила. Но ... разве он не пришел сюда в поисках прошлого? Разве они не провели прошлую ночь, живя этим?       И что Кирия Д'Арка сможет этому противопоставить?       Д'Арка хотела стать Императрицей? Хорошо, она получила это. Она смогла получить свой пустой титул – так пусть гниет в нем, Маре доставалось то, что ее действительно заботило. Титул - это просто титул. Титул не согреет тебя ночью, он не поймает тебя, когда ты будешь падать, и не заставит тебя летать. Пусть сохраняет свое драгоценное положение. Мара боролась не за какую-то пустышку под названием «титул». Она хотела мужчину. И она, как никогда, была готова бороться за него.       - Давай же, пробормотала она снова, абсолютно уверенная; она могла бы вынести это.       Ускользнув прочь и оставив его по-прежнему спящим в первых лучах рассвете, чтобы вернуться в свои пустые покои, Мара остановилась у своего стола, чтобы взглянуть на прошение об отставке, которое она вчера писала много часов. Оно все еще ожидало отправки.       В тишине и спокойствии она протянула руку и закрыла экран, стирая его ...