Только живи

Нет, она не стала выяснять отношения. Ни сейчас, ни при каком другом раскладе. Изначально она в семье была миротворцем. Сейчас, миротворцем уставшим. Он и Серёжа встретили ее у терминала. Почти не разговаривали, кроме, “как долетели?”, “плохо выглядишь”, “спасибо, что был рядом”. Молчать получалось лучше. И даже несмотря на то, что мысли, цепляясь одна за другую, готовы были взорвать мозг, говорить не получалось - слова застревали в горле. Она никогда не приехала бы к нему, но не могла не приехать к сыну. Она больше его не винила, ибо точки над “i” были расставлены. Он сам себя винил. И еще на что-то надеялся. На что-то большее, чем прощение... Она заметила, что он похудел. Как-то даже критично. Но, опять промолчала. Заметила, что из его движений и слов ушла резкость. Ну ведь так не бывает, это неправда! Тридцать лет их семейного стажа никогда не были простыми, скорее наоборот, тернистыми, горькими, болезненными и обжигающими. Но она умела сглаживать углы, а он умело пользовался её умением. Вот и сейчас она скандалить не стала. Разве есть смысл выяснять отношения с человеком, который чувствует раскаяние? Он наказал себя сам. По полной. Это было настолько очевидным, настолько вычурно бросалось в глаза его измождение, что она мельком подумала, как он ещё оперирует в таком состоянии. Скандалить? В принципе, если бы день был другим, и повод, и люди, ничего бы не поменялось. Она была миротворцем. Но, уставшим, за тридцать-то лет... － Совсем плохо? － спросила она тихо. － Нет－нет, не подумай только, он боец у нас. Утром из медикаментозной комы начнут выводить. Динамика положительная. Только нужно время. Реабилитация. Руки... Достаточно тяжёлые ожоги. Она увидела в темноте за стеклом Серёжу. Тот не отрываясь смотрел на дрожащее отражение луны в луже － дождь прошёл. Курил. Последнее время зачастили дожди. Пол лета все молили, чтобы с неба полило, пол лета, чтобы лить перестало. Человеческая натура такова, что не может определиться со своими желаниями, поэтому, живёт сиюминутными. Вот именно сейчас никому не хотелось дождя. Но, чувствовалось приближение осени. И дождь, с небольшими перерывами, моросил, вопреки желаниям. － Он не сможет играть... － Он не сможет оперировать. Возможно...Но это при худшем раскладе. Динамика хорошая, слышишь? Трансплантация понадобится разве что для пересадки на правое плечо. Ты только не пугайся, пожалуйста. Может, и обойдется. Время-время... － Господи, － она даже слушать не могла. Как-будто наперед знала обо всём и берегла нервы － Господи, дай сил мне поднять мальчика моего, － вытерла слёзы в уголках глаз, подтолкнула мужа в спину, разворачивая к дверям, на выход. Серёжа так и не определился, как вести себя с тетей Наташей. Им с Нази дико хотелось помирить их с Алимычем, но дядя Дима и сам старался за двоих, чуть прикасаясь красивыми, как у Максима, пальцами к жене своей, то за плечо потрогав, то за запястье, заглядывая в глаза её, как у сына, глубокие, робел страшно. Его вибрации ощущались на расстоянии. Тетя Наташа не могла не видеть, но просто игнорировала. К сыну приехала, не к мужу. А пока сын лежит, мужа будет слушать, сколько потребуется, потому что доктор он хороший, специалист с божьей отметиной, как про него говорят, подразумевая большое родимое пятно на правой кисти. Всё на потом, все разборки, выяснения отношений. Хотя, миротворцы не истерят. Она никогда не истерила. И в тот злополучный день не истерила. Просто ушла. Не дав ему объясниться. Хотя, такое объяснить было невозможно. И оправдать нельзя. И простить. Но сейчас уже меньше болело, перегорела － могла себе позволить даже говорить с ним. Даже с улыбкой. Но, холод чувствовался сквозь улыбку стопроцентно искреннюю. И холод тоже был стопроцентный. И Серёжа сразу это заметил. Потому и ушёл от них вперёд, курить на улицу, пока родители друга багаж ждали, как Скарлетт О'Хара, сказав себе, -“я подумаю об этом завтра”. Сейчас поважнее дела были. － Наташа приехала, － и выдохнул глубоко, как-то истерично даже, стоя над кроватью сына, подключенной к аппарату искусственного дыхания. К окну, еще темному, прикрытому жалюзи, отошёл, чтобы не разворачиваться и в глаза ЕЙ не смотреть. И ещё, чтобы она слёз не видела... На приборах заметно пульс участился. Слышал всё... Илья испсиховался весь, так и не добившись от матери откровенности. － Кого ты лечишь, мама? Мне люди посторонние об этом говорят. Да и твои три месяца траура － не маловато ли для заключения брака с чужим тебе человеком? Он ведь последнее время дома нашего избегал. А тут примчался... Илья много думал над словами Трущёва. И даже незаметно как-то убедил самого себя в логичности его слов. Даже бездоказательно в отношении отцовства Горошина. Просто, цепочка событий говорила именно об этом. Раньше, когда Илья был совсем ребёнком, Руди не бывал в их доме. По крайней мере, он того не помнил. Первое воспоминание о нем было связано с тем, что ему подарили приставку, которую он долго у отца просил. Но отец дарил подарки, например, за хорошие отметки или поступки, никогда - просто так, чем Илья совсем похвастаться не мог... А тут прямо праздник какой-то. И застолье помнит. И напряжённую мать. И договор о партнёрстве, когда Горошин, вместо денег, связи свои отцу предложил, придя с предложением этим уже в отлаженный бизнес. И если бы они не были друзьями с самого детства, никому другому отец такого щедрого жеста бы не отвесил. А этому сошло. И, вроде, отношения у них были хорошие. У отца к Горошину точно. Пока, видимо, Горошин не догадался и в семью лезть не стал. Целых десять лет прошло. Илюха помнил, приставку ему в двенадцать подарили. Они с тех пор с Горошиным подружились. Когда у Илюхи проблемы пубертатного периода начались и дома случались скандалы, он мог к Горошину уехать и жить у него. Только тот всегда просил, чтобы мальчик отцу не рассказывал. Тот и врал, что у друзей тусовался, получив в доме репутацию раздолбая и безответственного прожигателя жизни. Теперь-то Илья понимал, почему Горошин не хотел, чтобы отец догадывался. У того уже план был. Он и Ганичевского прекрасно помнил. И даже вспомнил как в ЕГО жизни Серёжа Кристинин появился. Вспомнил, как ещё до знакомства с ней о привычках её, о слабостях тот выспрашивал, как просил тогда друзей своих пригласить. С девчонками.Чтобы пацанскую компанию качков разбавить. С этого тогда разговор и завязался, он с ним в этой качалке и познакомился. За неделю до Польши. За полторы до комы отца. Потому и поверил Трущёву. Потому что Терновой теми же словами ему всё рассказал. Долго думал. Даже мать встретив, молчал, хотя искренне рад был, что она прилетела. А она на прямой вопрос соврала. Тогда Илья с катушек слетел. В такси еще молчал, не желая посторонних посвящать, но лишь в квартиру поднялись, когда мать в ванну зашла, руки помыть, тут-то его и накрыло. Про ванну ей рассказал, из которой дочь её вытащил, в комнату ее за руку притащил, где ещё простыни кровавые лежали, в гостиную потом, где портрет человека, которого больше жизни дочь её любила и как финальную точку, сунул ей в нос фотографию, у сестры а сумке отрытую, ту, что Кристина у бабушки нашла. － Кто это? － орал он. － Я? Горошин? Нет, мам, совсем здесь сходство не очевидное. － Каждое слово сарказмом переполнено. Каждое предложение восклицательное, чтобы пригвоздить мать враньем ее легкомысленным. Не понимала она, что за этим проблемы серьёзные, в голове не укладывалось. Правда, ни у кого не укладывалось. －Ты за кого нас принимаешь? Ты какого хрена его покрываешь? Он дочь твою, черт-черт, чуть не укокошил. Намеренно, мам. За-ка-зал. По слогам понимаешь?Ты прикинь, насколько она тебе или ему не доверяет, что даже не пожаловалась ни разу? Нет, ну мы все проходим этапы от “ненавижу! не лезте ко мне” до “ты даже жизнью моей не интересуешься”, все! Абсолютно каждый ребенок! Но, если ты помнишь, ей даже восемнадцати не исполнилось, когда ты с этим... в Европу рванула. Обиделась, что мы с тобой не поехали? А у нас не спросила, почему? Я Соню больше жизни любил! Мне уехать от нее означало этой жизни лишиться. А у дочери твоей мразь - Серёжа появился, которого к ней твой муженёк подложил. Не знала? И я не знал. Помнишь, как ты её в отместку денег лишила, а Горошин всё жалел её, боялся, что она к тебе приедет, не сможет жить без твоей поддержки, и план его не сработает. А она, в семнадцать, мам, представь, сама зарабатывать научилась. Кристина наша, эта девочка домашняя, папина радость... Предательства тебе не простила, насквозь Руди твоего видела. Как рентгеном его просканировала Боже! Неужели он думал, что я его, как отца приму? Мам... Он выдал судорожный всхлип. Чувство ненависти к матери за её ослепление было сейчас так сильно, что он с трудом мог находиться с ней в одном помещении. Вышел на балкон, прикурил. Вернулся к ней с сигаретой: － И даже не вздумай сказать ему, что мы знаем. Иначе, нет у тебя больше детей! Напиши сообщение, что всё сложно. Что общаться будете смсками, чтобы в больнице никого не раздражать. Завтра в полицию поедем, блин. Мать сползла с дивана на пол, прикрывая руками рот. Ужасу её не хватало места в её глазах и он проливался обильными слезами на ее белоснежный костюм. Трясло так, что было слышно, как зубы стучали. － Не знала я, сынок... Я же не знала... Не знала... － Тыжмать, тьфу, － сплюнул он в её сторону. － Ты чувствовать должна была. Сердцем, мам! Оно есть у тебя? И его трясло, и он плакал, слёз своих не стесняясь. － Мы ведь исправим, да? Илюша, ещё ведь не поздно, да? Поехали сейчас в полицию. － Лихорадочно стала собираться, －Я счета заблокирую, чтобы... － Господи, что ж ты наивная-то такая? Он ещё при жизни отца себе тыл обеспечил. Ты бы лучше к дочери в больницу съездила. Она после операции еще в себя не приходила. Мааам, ты нужна ей, слышишь? － Я просто... Прости меня. И она снова рухнула на диван и заплакала, уткнувшись в вышитые Кристиной думки. В больницу она приехала без грамма косметики на лице, сменив свой супер стильный белый, от Hermes, костюм на простое серо-зеленое платье и сняв обручалку, выразительно глядя сыну в глаза. Их выбрала. Детей своих. Только дочь не смогла оценить. В сознание ещё не пришла. Оправдывались худшие прогнозы. Затянется её выздоровление. Он летел на свет. Так быстро, что хотелось притормозить. Свет был яркий, ослепляющий и где-то далеко, но, казалось, что рядом. Свет в конце тоннеля.... Ну да, мелькнула эта мысль в голове, когда как на на бобслейном жолобе сознание неслось к тому неведомому сгустку энергии, которое, наверно, дарило жизнь. Как и любой другой сон, это длилось лишь секунды, но Максу казалось его путешествие бесконечно длинным. И почему не было Кристины? － Крис... Крис... Где ты? Дай руку... Крис. И темнота. － Дима, Дима, ты слышал? Да? Он сказал, Крис? － Это девушка его, Кристина, － вмешался в молчание Трущёв, не отходивший от кровати друга. － Надо её найти, Серёж... Он же зовёт. － Она здесь, теть Наташ. Этажом ниже. В коме. Алимыч быстро бросил взгляд на, в ужасе раскрывшую рот, жену свою... Утром сняли блокаду. И отёки заметно спали. И даже реагировал на боль, на прикосновения, глаза под закрытыми веками выдавали мозговую активность, но приборы были в состоянии покоя. Теперь дело за Максимом. А тут вдруг... Раздалось короткое “ох” и запищали мониторы. － Врача, быстро... Анисимов старший приложил два пальца к сонной артерии － руки у парня были забинтованы, там прощупать пульс было невозможно. На лбу у Максима выступила испарина. В палату набежали доктора. － Ребятки, разойдитесь. Просыпается наш пациент. Через несколько минут медицинских манипуляций Максим приоткрыл глаза. － Крис... Кристина... Мама... － сфокусировал взгляд. Уголки глаз увлажнились, наполняясь соленой жидкостью и, не разбирая преград, рванули на волю, бороздя привычно небритое лицо более чем подающего признаки жизни парня. － Мама... － Не плачь. Молчи. Пока молчи. Успеем наговориться, － плакала над ним мать, желая вытереть каждую слезинку его, но отдёргивая руку, боясь причинить сыну боль. Максим перевёл глаза на Сергея: － Крис... Одно только слово. － Жива. Выдох облегчения и мольба в глазах, “что? что с девочкой моей?” － Она этажом ниже. Тяжело. Её Сережа нашёл. Жива она, Макс. Уехала домой тогда, когда Женя... А брат у нее приехал. Если бы не он... Она спит. Как ты. Дело времени, проснуться. Мы верим. Макс отвернулся. Сергей понимал, что сумбурно говорил, но поделать ничего не мог, так радовался и страшился одновременно. Он бы никому не пожелал пережить эти эмоции. Сердце-то не каменное. － Мама, господи, ты-то как здесь? －Дима позвонил. Я бы ему не простила, если бы не позвонил. Ты и так последнее время редко на связь выходил. Все будет хорошо, сынок. － Ты насовсем? － он перевёл взгляд на побелевшего отца. － Сын, тебе нельзя пока так много говорить, － Анисимов-старший оттягивал момент приговора. － Насовсем? Простила?－ настойчиво переспросил Макс. － Мы сможем обойтись без драм, дорогой. Лишь бы ты встал на ноги. Я его простила. Давно. Анисимов-старший прислонился к стене и схватился за сердце. Откуда-то из глубины кармана достал пузырёк и, открыв, проглотил таблетку. － Ма, ему надо провериться. Смотри как похудел. Таблетки... Алимыч приложил палец к губам, косясь взглядом на жену. － Обязательно, сын. Он все сделает. Он проверится. Я прослежу. － Я хочу с Серёжей поговорить. Серый. Пусть выйдут. Родители вышли без слов. Еще суетилась медсестра, устанавливая капельницу с плазмой, но и она, наконец, оставила их. － Скажи, что с ней? Серёга всё пытался подобрать правильные слова... － Блядь, Макс, не насилуй меня взглядом. Жива. Дядя Дима сказал, налаживается всё. Как это, пневмоторекс у нее был, вот. Шок болевой ещё или как это называется? Макс несколько раз стукнул по кровати своими забинтованными руками, сжимая губы. － Блядь. Что её без меня домой понесло? － Странный вопрос. Может, лучше Женю спросить? － Да уж... － Похоже, Серёжа нам клуб поджёг, предварительно Кристину изувечив. У нее внутренее кровотечение было. Как она домой добралась, история умалчивает. Печень и селезенка в хлам. Опять два ребра. Вот операция прошла... － С.ка... － Макс казалось, больше его не слушал. － И если бы не брат ее, которого Терновой в качестве сюрприза для нее пригласил, она бы не выжила, Макс. Но, взяли его вчера, Серёжу этого. Сотрудничество со следствием начал. Прям вовремя, слышь? Сейчас обрисует там всю картинку. Хотя, и так всё ясно уже. Помолчали. Макс отчаянно злился на то, что помочь сейчас девочке своей ничем не может. －Илюха, кстати, отличный парень. －Да? Приведи его. Хочу спасибо сказать. － Он злится на тебя... － Я тоже злюсь... Макс вспомнил, как когда-то пообещал мартышке своей наговорить целую флешку про любовь, чтобы она слушала его голос... －Серёж, включи диктофон, выйди. Потом это Кристине... Хочу, чтобы она голос мой всегда слышала... Там наушники найдешь дома. Вышел, дверь закрыл. Плакал, опустившись на корточки, никого не стесняясь. А Макс долго собирался с духом. Первая фраза была хриплая. С такой болью в голосе, что страшно становилось за его психическое состояние... － Милая... Девочка моя милая, куда же ты убежала от меня? Помнишь, мы говорили, что друг от друга у нас секретов не будет? Что правду друг другу говорить будем? Всегда. Так вот. Никогда, с начала наших с тобой отношений, не было у меня ничего с Женей. Прости ее. И меня прости, что не усмотрел за тобой, не уберёг. Просто не знаю, как тебе помочь. Главное, ты только живи... Люблю тебя. Всякую. Когда злишься, когда улыбаешься, когда ругаешься, когда у бара текилу глушишь, сонную по утрам до боли в сердце люблю. Боль твою чувствую. Как свою. Мы же связаны. Еще до знакомства связаны были. Ты, одна из немногих, песни мои слушала. И любила их. А потом, ты же тоже веришь, что мы неслучайно? Хотя.... Я же никогда в судьбу не верил. А вот с тобой, верю. Что нам с тобой вместе быть суждено, верю. Что детей растить будем, верю. Что споем еще не раз нашу Девочку с каре. Ты счастье мое. Поправляйся. Я всегда рядом... Целую... Скучаю... Люблю тебя, мартышка. Не смей плакать. И живи. Обязательно живи. Потому что, я без тебя, точно, жить не смогу. Слышишь? － Серёж, песен моих сюда же качнёшь? Хочу, чтобы у неё были... － Всё сделаю, братан. Мы вас на ноги обязательно поднимем. Завтра наступит новый день...