Только живи

У нарядной Москвы есть красивые неоновые фасады, расцвеченные огнями проспекты, чисто вылизаный центр с его респектабельными завсегдатаями. А есть темное замкадье, тупо уставившееся миллионами окон на повседневную жизнь еле сводящих концы с концами его обитателей. Спальные новострои, еще куда ни шло, чисто аккуратные, в силу своей относительной юности. Хуже старичкам, таким, как Капотня. Нефтеперерабатывающий и ТЭЦ выносит само понятие “экология” из всех возможных для нормального существования. Ее там нет. Как нет уверенности в том, что твой сосед － мигрант, не окажется исламским экстремистом, а бледный паренёк, на первый взгляд безобидный и зашуганный, ушедший в свои пролемы пубертатного периода, плотно сидящим на амфетаминах дилером. От такой Москвы веет безысходностью, глубокой депрессией и отсутствием жажды жизни. К разговору о стоимости человеческой этой самой жизни... Статистика по преступности, не только подростковой, тоже угрюмо впечатляет. Жена убила мужа, потому что нет больше сил терпеть его измывательства, сосед зарубил соседа по пьяни за заныканную поллитру палёного бухла, компания мамолетних ушлепков ограбила пенсионерку, чтобы на очердной вписке было вдоволь травы, инвалид-колясочник, ветеран чеченской, держит в страхе весь подъезд, где большинство мигрантов с малолетними детьми, тинейджеры － укурки, постящие в сети видео своего секса с пьяными в хлам подружками, называя это русским порно ради десятка лайков таких же отмороженных. Это Россия, детка. Не тот глянец, который ты листаешь в навязываемых красивых журналах о чужой красивой жизни. Не тот каталог для селебрити, на котором стоимость одной маленькой сумочки равняется годовому бюджету целой большой семьи. Это Россия, детка. Однотипные хрущевки сливались в одну монотонную панораму. Она смотрела в окно такси на серый снег и паривший дым из труб ТЭЦ, не веря глазам своим. Девочка из центра, девочка из хорошей и благополучной семьи. Какого хрена? Что она здесь забыла? Такси высадило ее у одного из домов. У подъезда толпились старушки. Внешне － старушки, по паспорту, лет по пятьдесят, не больше. Жизнь эта, как проказа, состарила их и согнула проблемами своими нерешаемыми. Кристина, в белых брючках и короткой светло-серой дубленке, ощущала себя каким-то иноземцем среди тёмной разнооттеночности снующих вокруг людей. Она задрала голову, осматривая дом, в котором уже зажигались жёлтым светом окна. Бедный район. Злые люди. Раздражённые. － Здравствуйте. Не подскажете, шестьдесят третья в каком подъезде? － А зачем тебе? － вопрсом на вопрос. Ожидаемо. Вдохнула воздух морозный поглубже, чтобы сердце тревожное унять, кляня себя за то, что Макса с собой не взяла, оставив того в неведении. Она назвала фамилию, написанную на бумажке, которую ей отдала вчера бабушка со словами “сама решай”, вот она и решила. Теперь вот сомневалась в правильности своего решения... － К Надьке, что ли? А ты ей кто? － Я знакомая её сына. Куда мне? － Вон, в четвёртый. На первом этаже. Только, она не встает. Не откроет тебе. － За ней кто-то ухаживает? － Кто ж за ней ухаживает? Сын то, Серёга, сидит. Так, из соцслужбы заходят раз в неделю, чтобы с голода не сдохла, прости Господи, － осенила себя крестом собеседница. － Спасибо. Я пойду. Кристина шла и в голове нарастал гул. Она не понимала. Мать Серёжи звали Натальей. Он их знакомил. И они даже нормально общались несколько раз в год, по праздникам. Та накрывала стол и звала их в гости. Она была молодая и шустрая. Все у нее в руках горело. И жила она в новом микрорайоне в Митино. То, что она увидела, повергло ее в ужас... Она открыла ключом, который прилагался к записке. В квартире стоял запах испражнений и лекарств. Света не горело. － Есть кто-нибудь? － робко окликнула Кристина. Тишина... Включая свет везде, где она прошла, девушка дошла до спальни... Женщина лежала в кровати. Седая. Старая. С худыми руками поверх одеяла. Не Наташа. Точно не она. － Я Кристина, － сказала и замолчала. Не было сил говорить. Пыталась впитать, осмыслить увиденное... Женщина задрожала подбородком, спешно вытирая слезы морщинистой рукой. － Спасибо, дочка, что приехала. Я и не верила. Спасибо тебе. － Кто вы? Мне бабушка записку с адресом отдала... Женщина порылась в тумбочке у кровати, нашла что-то, протянула ей. － Прочти. Станет понятней. Что бы я тебе не сказала, принять мои слова будет трудно. А это прочти, － настойчиво совала ей конверты. Уже на конверте узнала Серёжину руку. ИТУ номер... Заплакала... － Зачем? － закричала, － Зачем мне это? Зачем вы меня вспоминать заставляете! Он убил меня! Он несколько раз меня убил! Продал и еще раз убил! Что вы от меня хотите? Женщина молчала. Кристина судорожно всхлипывала. Развернулась, пошла... － Прости меня, дочка. Я болела всю жизнь. Он не говорил никогда. Только вот написал... Кристина посмотрела на женщину. － Вы мама его? Не Наташа? － догадалась. И догадка подвела черту：она останется, надо же разобраться... － Вы мама Серёжи? Как это возможно? － Я... － Стоп. Я сама. Ушла в кухню. Ходила по этой клетушке, размером два на три － два шага направо, два с половиной налево, пальцы заламывая, боясь, как обычно, строки бумажные читать. Вспомнилось, как папино письмо читала, как Максим рядом был, поддерживал. А сейчас нет его. Она все сделала, чтобы одной сюда приехать. А в голове крутились слова его, “только никогда мне не ври”... А она соврала. Сказала, что с девчонками с курса потрепаться хочется. Он, радостный, к матери уехал, хорошего вечера ей желая. А она? Пересилив себя, набрала его номер. － Максим, пожалуйста, приезжай. Голос ломающийся, слезами прерываемый, всхлипы в трубке Макса из равновесия выбили. － Твою мать, у девочек-то что? － Я не у девочек. Я соврала тебе, － опять всхлипы. － Прости. － Так. Потом все. Где ты? Диктуй. － И в аптеку заедь, несколько пачек подгузников и пеленок купи. Для взрослых. И салфетки влажные. － Блядь, мать, ты меня пугаешь. － Нет. Все хорошо. У нас. У нас все хорошо. Человеку плохо. Трубку положила, заплакала. Вышла к Надежде в комнату. － У вас, может, еще одеяло есть? Проветрить хочу. － Шкаф открой, дочка. Я плохо хожу. Парализованная я. － Да. Я поняла. Как же вы? Как же вы допустили, чтобы сын таким стал? Он ведь вам необходим сейчас. － Деньги. Деньги все. Думал, на ноги меня ими поднимет. Это одно слово так часто судьбы ломает, заставляя одних человеческий облик терять, других, жить с ощущением вины и своей неполноценности, помня изо дня в день, как они ему достались. Априори, у порядочных людей легких денег не было. Никогда он ей не говорил про мать больную. Зато, ей, Кристиной, ради матери жертвовал. У нее деньги тянул. На мать. И на игру. В надежде куш однажды сорвать и развязаться со всеми. И даже не обидно было ей сейчас, противно. Ненавидела его за ложь. Мог бы прямо сказать... Макс правильно упрекает её, нельзя близким врать. Одна ложь другую за собой тянет. И эта бесконечная цепочка рано или поздно убьет любовь, душу выжигая. Она знает. На ней мастерски партию разыграли. Хорошо, что тогда Максим рядом оказался, любовью своей и заботой окружил. Стала ещё письма читать, слезы размазывая. Понимать старалась сына этой несчастной. Все равно, не могла. Но, ненависть отступила. И, как-будто, даже легче стало. Бросила, все не осилит сейчас. － Вы голодны? － спросила. － Я привыкла, дочка. Марина, соцработник мой, придет, накормит. Кристина собрала грязные плошки с тумбочки, в кухню утащила. Перемыла, пол в квартире протерла, белье под ней поменяла, рубашку чистую надела. Загружая стирку в ванной, плакала, как ребенок наказанный, жалея всем сердцем женщину беспомощную. － Я покушать закажу. Что вы любите? － Ой, нет. Не надо. У меня и денег-то нету. Да и чего мне осталось-то... Прорвало Кристину. Заплакала навзрыд, по стенке сползая. Свою мать вспомнила, как она ее денег лишила из-за козла своего. Но даже под эмоциями разницу материнской любви оценила. Жертвенность Надежды последний лед в девушке растопила. － Я закажу. Не надо мне денег. Ничего мне не надо. Телефон доставки который раз уже за последние дни набрала, список надиктовала. Успокоилась немного. Макс приехал, когда уже доставку разбирала. Он у женщины пульс проверил, скорую сразу вызвал. Там давление, походу, под двести. Разволновалась она. Макс на кухню вышел, взгляд вопросительный на Крис направил: － Ну? － Это мама Серёжи.... － Твою ж мать! Дверь на кухню прикрыл, закурил. － Ты в своем уме? Чо ты творишь, Крис? － Я не знала. Он мне другую матерью представлял. Она ведь не виновата... Затяжку глубокую в легкие свои принял. Молчать хотелось, ибо слов, соответсвующих моменту, не находилось. － Я, блин... Толстовщина какая-то... Не понимаю тебя... Нет, понимаю. Люблю тебя за это... И за это тоже. Но, ты..., ты правда, ненормальная. Еще затяжку. И молчание. Кристина подошла, руками своими обвила, прижалась, без слов давая понять, как она ценит слова его и поддержку. － Я попробую ее в больницу определить пока. Там, может, порешаем, куда дальше. Сколько ему дали? － Пять. － Почти четыре осталось. Ты готова на себя такую ответственность взваливать? － Я готова. Да. Я ее к себе заберу, как вернусь. Максим ушам своим не верил. － А когда он выйдет? Тогда что? － Максим, давай решать проблемы по мере их поступления. Вот сейчас ее надо просто накормить. Может, у тебя есть какая сиделка на примете? Комната свободная есть, с проживанием чтобы. Максим вышел, дверь на кухню прикрыв, где Кристина в мисочке суп с доставки разогревать поставила. В волосы себе вцепился, затылком холодный бетон ощущая. Обида его душила. Год, год без нее прожил, надеясь все же на чудо, зная, что детей не будет по вине этого отморозка, а она мать его жалеет... Хотя, сука, права она сто раз, сердце-то не каменное. Как тут с ума не сойти? Как ему-то простить и принять всю эту ситуацию? Он же доктор, милосердным должен быть. А в нем сейчас циник сидит, орет ему, куда вы лезете... Вернулся. － Если я ей пансионат подберу, ты будешь платить? － Зачем...? Домашний уход лучше, разве нет? － За тем, что в голове все ещё вакуум. Это, блядь, знаешь ли, сложно принять, когда девушка твоя любимая помогает матери мудака, который ее лишил возможности детей иметь, моих детей! Она взгляд свой олений на него подняла, в котором искры летали. С размаху пощечину отвесила, только голова у Максима дернулась. － На правду не обижаются, малыш. И я намеренно тебе больно сделал, чтобы ты понимала, как это со стороны выглядит. Для меня, для других. Для Илюхи и Светы, для бабушки твоей, для моей матери, тоже, представь. － Ты не имеешь права судить! － Я-то? － прикурил следующую, к окну отвернулся. Кристина поздно поняла, что не так сказала. － Я не это имела ввиду. － Я понял. Я учту, если жизнь свою с тобой связать захочу. － Макс... － Кристин, только без сцен. Все говорено миллион раз. Нет, значит нет. Скорую дождусь, уеду. － Макс, ты же не.... Не серьезно? － А ты? － Я позвала тебя, чтобы ты помог мне ситуацию разрешить... － Да, я ценю это очень. Правда, сначала соврала. Ну это херня. А теперь ты хочешь, чтобы я просто молча выслушал твое решение. Так вот, я выслушал. Свободен? － Максим.. － А если бы он убил тебя, ему бы пятнашку дали, кто бы тогда о матери заботился? Я? Илья? － Ты жестокий! － Я справедливый. Отправляй ее в пансионат и забудь. Вы дома ненавидеть друг друга будете уже через месяц. Подумай. Куртку взял, дверью хлопнул, третью сигарету на ходу прикуривая. До слез обижен был. Опять она его носом в проблемы, что не его как-будто. Специально, что ли? Она сейчас как в анабиозе находилась, но мозг лихорадочно работал. Понимала, что обидела его. Сильно. Что дороже он ей во сто крат, чем женщина эта чужая, тоже понимала. Что же ей, бросить ее? Суп, вскипевший, холодным разбавила, хлеб с ложкой на поднос положила, пошла кормить. Только вот женщина плакала, разговор их от слова до слова слышала － панелька, звукоизоляции ноль. － Правильно он все говорит, девочка. Серёжа не сказал, что у тебя детей не будет. Может, не знал, может стыдно, что он причиной... Если бы у меня была возможность в пансионат... Ты-то мне всегда укором перед глазами... Прости нас. Он просил за него прощения у тебя попросить. Если доведется... Крис поставила поднос на тумбочку, ложку в руку женщине вложив. － Беги, говорю. Останови его. Крис не надо было повторять дважды. Она дубленку на бегу схватила, ключ в карман отправляя. Пять ступенек первого этажа за секунду преодолела. － Макс! Врезалась прямо в него на входе. Курил стоял, на себя злился. － Макс! Ты прав! Ты опять прав! Это я дура. Она же сама себя нормально чувствовать не будет. Но, она не знала, Макс... Она добра желает... － всхлипывала безостановочно. Даже разобрать было невозможно, что там лепетала, слова вместе с всхлипами проглатывая. － Тссс, － обнимая пытался погасить подступающую истерику, － Тихо, тихо. Все хорошо. － Ты ведь не уйдешь? － Нет, не уйду. Вон скорая. Пойдем ее соберем, матушку Сережину. Успокойся уже. Она старалась дышать ровно. В очередной раз доверилась Максиму. Всегда так. С ним надежно. С ним навсегда. Он старше. Он опытней. Он, в конце концов, на своей работе столько страданий повидал, что нормальное бы сердце не выдержало, только большое... У него большое. И она будет доверять. Никогда больше не скажет так. Надежду без лишних разговоров забрали в дежурную. Макс спросил координаты, сделал пару звонков, переходя на эмоциональное общение с матом в адрес абонента, и уже более спокойно потянул Кристину за руку. － Все. Как выпишут, сразу перевезем. Только ни тебя, ни меня уже не будет в Москве. Думай, кому поручить сопроводить человека. － Прости меня. У? － Домой? Или к девочкам твоим? － Ты хочешь к девочкам? － Двусмысленно, не находишь? Нет. Не хочу никуда. Коньяку хочу. Много. Или новопассита какого. Или тебя, как в старые добрые, когда мы стресс по нескольку раз в день снимали. Дверь в квартиру спиной открывал, от нее не отрываясь. Боялся, как пацан, синяков ей наставить. Настолько она своими перепадами настроения его из себя выводила, мозг вынося. И каждый раз он с ума сходил, как в первый, от ее простого ”люблю”, так редко ею употребляемого, никогда, практически. Просто пальцы жгло, к телу ее прикасаясь. Какой бы аллегорией эти слова не казались, они правдой были. Прямо в прихожке, ловя свой сумасшедший взгляд в зеркале, довел ее до исступления , вдалбливая в тумбу с пузырьками парфюма, сбрасывая плечом куртку с себя, никак уже ненужную среди жаркого этого безумия, ее руки себе на бедра опуская и целуя, целуя, целуя, руками своими ей под водолазку забравшись. И когда она задрожала под ним мелко, под конец дугой выгнувшись, поцелуем губы ее накрыл, стон, такой желанный, в себе спрятал. Как амулет на счастье. － Господи, как же я люблю тебя, прямо голову сносит. И понес мартышку в кровать, где она сегодня, не в привычку себе, тоже ему тысячу ”люблю” скажет. Трудное счастье. Жизнь. Не сказка совсем.