Червь

      Окно в купе до конца не закрывалось: сквозило страшно. Маяковский бросил косой взгляд на сгорбившегося на жестком сидении имажиниста и коротко проронил:       — Пересядь.       Сергей его, казалось, не услышал: вперил остановившийся взгляд в запылённые мыски ботинок напротив и тихо вздохнул. Владимир молча поднялся, крепко беря оппонента под локоть. Движения механические, глаза пустые: поднять, посадить. (Подняться, сесть.)       Поменялись местами.       — Доволен? — Есенин бросил, раздражаясь. Маяковский не ответил. Нахмурился.       Улыбчивая краснощекая буфетчица, гремя тележкой со стаканами, осторожно протиснулась в дверной проём.       — Чаёк горячий, пирожки свежие, товарищи! А? — глаза, большие и ясные, лукаво блеснули: узнала.       — Два чая, один пирожок, — ровно проговорил Владимир и, бросив очередной взгляд на словно бы оцепеневшего Есенина, добавил:       — С капустой. В безвольную руку внезапно вошёл стакан — горячо, неожиданно. Аж подскочил — едва на колени не расплескал. Маяковский сухо усмехнулся.       Есенин замер. Хотел было воспротивиться, отвернуться ребячески, а после вспомнил, как в сгущавшихся сумерках минувшего дня заявился он. Пиджак в пыли августовской, в кармане нагрудном — два билета до Рязани.       Разом прикусил язык.       — Володя, — вопрошал уже после робко и виновато; улыбка вышла совсем уж детской. — Вы зачем со мной возитесь?       Маяковский поперхнулся, чай пошел у него носом.       — Что? — взглядом тяжёлым окинул говорящего: сидит, пальцы дрожащие о бока гранёные греет, улыбается даже. Владимир пожал плечами.       — Вчера говорил. Надо было слушать.       Сергей улыбнулся печально. Слышать-то слышал, да иного, видать, ожидал.       — Я, Володя, и не знаю даже, как с вами более суток в одном купе находиться буду, — улыбнулся несмело, стукнувшись зубами о толстый край стакана: кипяток ожёг горло и, казалось, вывел его из состояния анабиоза. — Зачем же грубите? — говорил беззлобно, даже словно бы ласково.       Маяковский такого напора не выдержал, раздражённо сверкнул глазами:       — Вы, Серёжа, ели бы лучше: и без того весь… Светитесь, — выплюнул почти, впихнув в ладонь есенинскую остывшую выпечку.       Поднялся резко, из купе чуть ли не выскочил — хлопок дверной разомлевшего имажиниста даже оглушил: дернулся в удивлении, испуганно как-то уставился на стену.       Чай на колени себе он всё-таки пролил.       Владимир опустил взгляд на быстро мелькавшие под ногами рельсы: сигареты уходили одна за другой, седым пеплом осыпались вниз.       Курил нервно и долго, потому возникшего за спиной поэта не заметил — мелко дрогнул в плечах, когда Есенин облокотился на поручень подле.       Близко.       — Не найдется у вас? — спросил тихо, кивая на зажатую меж чужих губ самокрутку.       Футурист молча протянул измятую пачку.       Так и стояли рядом — молча, плечом к плечу, до боли в глазах вглядываясь в стремительно удалявшиеся очертания Петрограда, и только ветер заунывно гудел в чернеющих проводах.