В чащу!

— ...незабудки. Охапки, Кадис! Ты слушаешь, что я говорю? Ол протянул руку, но Эйруни пригнулась, прижимая уши к причудливо выбритому черепу, и глухо заворчала: — И они твердят мне об уважении! Зачем я прихожу, если этот старый пёс только и может, что не замечать нас? — Я замечаю, — тихо произнёс Кадис, вставляя камешек в свежий раствор и осторожно затирая выступившие капли. Сползший клочок кожи он брезгливо смахнул и едва не сунул пораненный палец в рот, но, ругнувшись, схватился за тряпку. — Вас сложно игнорировать. — Ещё бы! — всплеснула девочка руками, с громким утробным «уфф» завалившись набок и опуская пальцы в чашу рукотворного озера; вода подёрнулась тонким и зыбким туманом. — Мы же отрываем от крайне важных дел, устраиваем беспорядки в твоём идеально отлаженном мирке, мешаем! Мы мешаем, Ол? Старший, криво усмехнувшись и не ответив, взял яблоко, задумчиво повертел и укусил, отхватив за раз едва ли не треть. Хруст получился громким, но таким уютным, что не вызвал раздражения. Кадис зажмурился и сдавил очередной камешек так, что он едва не треснул. Ол, Эйруни и Сана разом хмыкнули — точно ветерок прокатился по полю с пересохшей травой. — Ты правда веришь, что если будешь делать всё это — сумеешь удержаться? — Ол, откусив ещё, поднялся. Бусины в волосах и на хвосте разошлись глухим перестуком; он, словно позабыв на миг, что хотел сказать, поперхнулся воздухом и рассмеялся: — Пустота… Ты сорвёшься быстрее, если запрёшь себя в этих пещерах. Мне-то можешь поверить. Подметая хвостом пыль, он подошёл к окну и, навалившись на стол и широкий подоконник, высунулся, насколько сумел. — Поляны цветов, — почти замурлыкала Эйруни, сонно жмуря серые глаза. — И камни, — кивнула Сана, — не как твои. Обычные. Поросшие мхом, мокрые от дождя и брызгов реки. Всякий раз, как удаётся выбраться, сперва я хожу по берегам Истаанен и разрешаю себе забыть. Не думать. Смотрю на волны и… — Теряюсь, — шёпотом подсказал распрямившийся Ол. Обернулся. — Лейниэс говорила, что вода забирает печали. Даже наши. А ты, хоть так и проще думать, не слишком от нас отличаешься, старший брат. Ты ведь тоже?.. — Нет, — одними губами произнесла Сана, не отводя от Кадиса взгляд. — Он пытается, но не может. Ты помнишь каждое имя, Кадис? Ты хранишь всех нас в памяти — и там? — кивнула она в сторону, где за толщей скальной породы и льдом таилась самая великая ценность их народа. — Тебе хоть раз приходила в голову мысль попытаться заново? Сделать… меня? Новую? Более совершенную, умную и счастливую, никогда не узнающую, что есть я? Никогда не узнающую правду? Нет, — повторила она, пересаживаясь совсем близко и взяв его руку в свои. Бережно разжав закостеневшие пальцы, Сана, помедлив, перевернула ладонь, и камешек откатился в сторону. От её волос пахло талой водой. — Я не знаю, как ты спишь, старший брат. Как продолжаешь это бесконечное, ни к чему не приводящее дело. Как вообще живёшь. Откуда у тебя столько сил? От лба до загривка, чуть царапая, проскользили ногти. Кадис, жмурясь, схватил податливые руки Саны и прижал к щекам. В груди не хватало места. — Их нет. — Там, — мерно лился голос Ола, перебирающего чёрные волосы, — тихо. Когда нужно. Ты сможешь выдохнуть, старший брат, и ощутить покой. Возможно, впервые, да… Не будет мыслей и страхов. Даже ответственности. Даже за себя. — А после, когда станет легче, вернись к нам, — прошептала Эйруни, морщась от сквозняка, растрепавшего мягкую короткую шёрстку. — Я сплету тебе венок, и мы будем танцевать, пока не устанем. Упадём в высокую траву… Когда ты в последний раз видел небо? — Я выхожу отсюда каждый день. Эйруни улыбнулась очень понимающе и беззлобно: — Какого цвета был сегодняшний рассвет? Вчерашний? А закаты? Какая сейчас фаза луны? — Сегодня… тучи, — с трудом наполняя лёгкие и чувствуя разошедшийся по позвоночнику холодок, с трудом припомнил Кадис, попытался оглянуться, но сильные ладони на плечах не позволили. Ол выдохнул: — Небо горело так долго, что даже луна казалась сделанной из красного золота. — Ты оберегаешь наш народ, как никто не сможет. — Запах ручья стал сильнее, и Сана подалась вперёд, прижавшись лбом ко лбу Кадиса, гладя его по ледяным щекам. — Благодаря тебе до сих пор живы мои сёстры. Я никогда не скажу, что всё, что ты делаешь, напрасно, храни нас пустота, нет, но… ты уже сделал достаточно. Прими это. Позволь нам справиться самим. Для всего свой черёд, брат, а в тебе столько боли... Пришло время отдохнуть. — Ты не можешь знать, ты же… — Умерла? — открыла она глаза, задев его ресницы своим. — Это не причина меня не слушать. — Не разговаривай с мёртвыми, — прошептал Кадис, зажмуриваясь до боли и ногтями выкручивая кожу на запястье, — они не способны ответить. Сана, рассмеявшись, поцеловала его в губы. ...Пальцы Ола гладили голову и шею и выплетали причудливые косы, Эйруни едва слышно мурлыкала, а Сана стирала слёзы, шепча что-то настолько важное и долгожданное, что кружилась голова. Кадис различал только обрывки: разум проваливался. Он засыпал. Фигура в пёстрых накидках появилась на пороге неожиданно — или Кадис не почувствовал приближения. Повелительный жест согнал с мест незваных гостей, и они ушли, сбежали, оставив его на коленях у незаконченной мозаики. Не улыбаясь, Каф оттолкнулся от дверного проёма и поднял руки. Два верхних покрывала сползли, открывая тёмное до черноты тонконосое лицо и смятые тканью кудри. Третье обнажило шею. — Я… Глаза-угли смотрели, не мигая, и впивались в сознание, и Кадис, захлебнувшись слишком резким вдохом, почувствовал, что лицу снова горячо и мокро. — Я потерял контроль. Молчание. — Мне кажется, я… — Голос подвёл, и Кадис сгорбился, почти упал на подгибающиеся руки, выдыхая едкую горечь. — Каф, они правы, они бесконечно правы, а я так устал, Каф, мне нужна помощь, я умоляю, прошу… не осуждай меня. Он не слышал шагов. Только шорох одежды и скользящего между ящиков и вскрытых ёмкостей хвоста. Поднять голову оказалось неимоверно тяжело, но Кадис поднял, когда около его ладони замерли ступни с нервно подрагивающими и скребущими пол пальцами. — Иногда, — разрешил Каф голосу журчать и переливаться оттенками, от которых становилось дурно даже родне, — очень редко, но я чувствую желание шагнуть в пустоту, чтобы хоть на миг почувствовать… — Свободу, — выдохнули они, как зеркальные отражения. Сдавив и без того скованное спазмом горло, Кадис прошептал: — Сколько их было? Уже сотни тысяч, рождавшихся и умиравших, завязших вот здесь, — прижал он трясущуюся ладонь к виску, — любимых и заранее обречённых, потому что никто, кроме нас… Я хочу, чтобы это закончилось, как угодно — но закончилось, я всё ещё живой и больше не могу… Каф, — потянулся он навстречу тёмным пальцам, — спаси меня. Он прикрыл глаза, уже чувствуя тепло кожи — но вместо долгожданного прикосновения лицо обдало липкой прохладой. Мутный от соли взгляд успел зацепить контур хрупкого запястья, мгновение спустя окончательно рассыпавшегося влажным серовато-белёсым туманом. В зале никого не было. Лишь пол устилала стремительно растворяющаяся дымка да невыносимо пахло варирскими розами. Кадис, зажимая теперь не шею, а нос и рот, поднялся, пошатываясь, из последних сил шагнул к окну — и холодный весенний воздух заполнил лёгкие. Жадно дыша и разгоняя облепившую виски муть, он поглядел на озеро. Ветви варирского кустарника, небрежно воткнутые в воду и прижатые камнями, зацвели до самых колючих кончиков. В памяти мгновенно вспыхнуло, как удушливо пахнет розарий в Эдне — и Кадис снова высунулся едва не по пояс. Когда стало легче, он распахнул все окна, что сумел, и на нетвёрдых ногах подошёл к воде. Да, не время. Да, Эдна ещё не завершила семидесятидневный карантин. Да, солнечная активность снова помешает связи, а водные жилы они всегда оставляли на самый крайний случай и Каф будет в ярости, но... Кадис облизнул губы: на отражение тёмного лица с убранными волосами упало несколько длинных шерстинок. — Покажи руки, — когда пауза несколько затянулась, велели Кадису. Тот поднял правую и, сперва глянув сам, сдавленно выругался: от едкого раствора остались ожоги. Вздох Кафа разошёлся по воде рябью. — Я не хотел прерывать твою работу. Молчание. — Я… — Кадис зажмурился. Запах роз почти выветрился, а бутоны закрылись и уже начали подсыхать, но снова стало тошно. — Я не думал, что ты ответишь. — Я жду тебя достаточно, чтобы потерять терпение, — тихо, раздражённо и очень устало загудел голос по ту сторону водной глади. — Ты звал меня так отчаянно, что пришлось остановиться и прийти. Да и… — Твой куст, — прошептал Кадис, позволив себе неслыханную вольность: улёгся на каменный неровный край чаши-озера и опустил обожжённую ладонь. Вопреки надеждам, пальцы не почувствовали ничего, кроме воды. — Он проснулся. Вновь повисло молчание, но Кадис не торопил. — Час назад заволновалось внешнее кольцо Эдны, — с трудом подобрав слова, забормотали в ставшей гулкой тишине. — На моей стороне не было прорывов, и я… Мне не приходило в голову, что это резонанс, пока не распустились цветы. Я собираюсь к тебе. Я лично обновлю защиту, я высажу вокруг твоих гор такие заросли, что ни одна паскуда… Молчание. Дыхание Кафа стало редким и рваным. — Как они смогли пройти? — Я… разберусь. — Почему ты не загнал их обратно? Кем они были? Кем? — Я разберусь, — повторил Кадис под нервный смешок: — Если ты уйдёшь с ними — я прыгну в пустоту, и пусть мир молится, чтобы удача была на стороне «этой ободранной кошки». Кадис быстро наклонил голову, отчаянно надеясь, что Каф не увидит выражения его лица. Или хотя бы не поймёт. Судя по вздоху — глупая надежда. — Мёртвые не способны ответить, а я умирать не собираюсь. А ты? — И я, — отозвался Кадис, сам не зная, лжёт или нет. Вместо ответа вздохнули тяжелее. — Отложи работу. Иди к своим склянкам, законсервируй лабораторию и жди. Почему никто не может соблюдать технику безопасности, кроме меня? — съехал тихий голос в еле внятное бормотание, и краем уха удалось различить, как скребут по далёкому полу пальцы. — Почему вместо «бей и беги» вы… А-а! Жди. И причешись. Я… Мне спокойнее, когда ты в безопасности, старый друг. Связь оборвалась раньше, чем Кадис успел спросить, не почудилась ли ему издёвка. Потаращившись недолго на своё отражение, он сел, пригладил седеющий хвост и решил, что издеваться над возрастом в его случае — лучшее, на что можно рассчитывать. Ноги держали не слишком твёрдо. Перед тем, как подняться, Кадис несколько минут оглядывал зал. От туманной дымки давно не осталось и следа, пересохшие цветы засыпали противоположный край чаши и воду, а с него самого нападало столько шерсти, что хватило бы на парик. Нужно убраться. И залить мозаику раньше, чем придёт Каф: если от фона облысеет и «эта ободранная кошка», тени станут не самой большой его проблемой. — Кто же тебя так обозвал, что ты до сих пор помнишь? — пробормотал под нос Кадис, цепляясь за стену. Апатия, притупившаяся после разговора, и вовсе начала затихать: на три с половиной материка и россыпи островов у него было только одно живое существо, с которым можно поговорить. Вопреки требованиям, он не спрятался в глубине бесконечных пещер, а с несвойственной себе педантичностью собрал и мусор, и отделочные материалы, наблюдая, как воспаляется и заживает кожа. Вычистил озеро, обтряс над коробкой с хламом лезущую шерсть — и нахмурился. Сперва ему почудилось, что под стол закатился один из камешков для мозаики, но на проверку кругляш оказался бусиной. Грушевидная огранка не выделялась ничем особым, и всё же Кадис узнал сам камень: давным-давно он выточил из двух дюжин гранатовых капелек украшения для лучшего своего помощника. Почти друга. Ол сомневался, принимать ли подарок: не хотел привлекать внимание. Противясь даже возможности оцепенеть, Кадис, забыв о вычёсывании, бросился из зала. Не тратя времени на защитный костюм, он пролетел по спиральному подъёму несколько этажей и едва не свернул шею на пороге склада. Первым, что он различил за стуком крови в ушах, был звук запечатывающихся дверей. «Не говори с мёртвыми» было первым правилом, которому они обучали всех котят. «Не приближайся», «не давай приблизиться», «не бери у мёртвых ничего, даже свои вещи», «беги» — все они были частью выживания вида, и Кадис обычно ими не пренебрегал. А если уж такое случалось… Пришлось на ходу вспоминать, в какой из ячеек остались контейнеры небольшого размера. Он сумел выдохнуть только после того, как вымыл руки в восьмой раз: не помогал даже здравый смысл, твердящий, что единственный вред от этой бусины может быть только для его нервов и воли. Кадис покинул склад, пообещав себе, что дождётся Кафа там, где и велели, но не сдержал слова, свернув к старым коридорам. В конце одного из ответвлений, в маленьком полукруглом зале, хранились пришедшие в негодность камни. Короб с гранатами из твердотельных лазеров лежал внизу. Кадис зарылся пальцами в смесь из уцелевших камней и мелкого острого крошева, постоял, собирая осколки в горсть и стискивая кулак, и перевернул короб под ноги. Отряхнув ладонь и обтеревшись от крови, высыпал содержимое ещё трёх, опустился на пол и лёг. «Никогда. Никогда, никогда, никогда-никогда-ни...» В волосы забилась гранатовая пыль. Когда-то Ол плёл чудесные косы, но тени не умеют создавать. Им не нравятся узлы, им спокойнее, когда структура становится хаосом. И даже если они похожи… «Ни-ког-да». Вывернув колени и собравшись в ком, Кадис перекатился с боку на бок и накрылся хвостом. И завыл.