Мертвые петли

Я не знаю, сколько прошел путей, сколько жизней прожил, о тебе спросив. На одной из планет было десять лун, но я знал, на какой мне прилив смотреть, чтобы вспомнить — однажды ты был со мной…

Сон кажется бесконечным. Комнаты номер два нет и никогда не было. * Я сижу на полу и заглядываю внутрь стеклянного шара. Оттуда в ответ смотрит фиолетовый кот, удивляется больше меня, а затем произносит: Врэпид Са! Я от неожиданности трясу его из стороны в сторону, и он начинает стучать по стенкам. Блестящая вода заливает ему голову, и шар начинает светиться, превращаясь в звезду или лампу (никак не могу понять, чего в нем больше — это простой предмет, либо что-то особенное). Водоворот из блесток (и звездной пыли, наверное) тянет кота на себя. Тот уменьшается и исчезает. Я остаюсь с пустым аквариумом. Лучше бы там были рыбы. Или обыкновенная елка. Мои пальцы светятся, как будто я мыл руки в расплавленном золоте. Откуда-то появляется Пидж и трясет своим в воздухе. Она все трясет и трясет им, а я никак не могу разглядеть, что там за ее стеклом… Как будто может быть что-то другое. — Кит! — говорит она, — эй, Кит! — повторяет она, и я перестаю пялиться, — Лэнс вырастил елку, прикинь? Не знаю, как ему удалось, но, боже, она огромная… Она рисует в воздухе треугольники, а затем пальцами соединяет их. — Она больше тебя! Я пытаюсь представить елку, которая больше меня. Получается. — И больше этого дома. Я пытаюсь представить елку больше нашего дома. Оглядываюсь, смотрю в каждый угол комнаты, где сижу, и… не могу. Холт смеется. Она говорит: — У тебя лицо скисло, — она спрашивает: — не веришь? Верю, хочу сказать. Но в ответ предлагаю выйти и осмотреться. Снаружи шумно. Кажется, я слышу Лэнса даже сквозь стены. — Пошли, — зовет она, подхватывает на руки одну из коробок и выходит. Я спешу следом. Беру еще две и выхожу. Весь мир… белый. Небо стеклянное — оно светится и искрится. Глаза болят с непривычки — как если бы кто-то схватил фонарик, направил его в зеркало, и ты вдруг… ослеп. Мне кажется, что звезды напоминают чей-то рисунок или же пудру — к ним нельзя прикасаться, иначе случится что-то похожее на катастрофу — все закрутится и исчезнет. Кэтти бросает коробку и тянется выше. Мне хочется засмеяться и помочь ей взлететь (на самом деле, не важно, какая она, эта правда — я хочу ее знать, но не могу сдвинуться с места — мороз похож на уколы. Тысячи иголок вонзаются прямо под кожу, и мне в воздухе мерещатся синие ледяные руки… Я хватаюсь за плечи). Мне хочется быть веселым, живым. — Ну разве не здорово? — ее слова пролетают по воздуху и замерзают; падают вниз, разбиваются, — это же Рождество! Рождество, Кит… — она пинает снег, пинает ледышки. Рождество оказывается прямо под ее подошвой, хрустит и ломается. Она пинает меня, чтобы я сдвинулся с места, и я двигаюсь (не хочется оказаться под ее подошвой). Я делаю пару шагов и падаю вниз. Я хочу плеваться, потому что снег попадает в нос и в глаза, забивается в горло, и моя челюсть уже не моя — она замерзла, стала льдом или камнем, так же, как руки и ноги (я совсем деревянный). Но тело вдруг поднимается в воздух, и мир снова кажется настоящим (я вижу линии и предметы). Я думаю: может быть, это ветер? Но нет, это всего лишь Лэнс. Он улыбается так, словно слепил снежного человека (словно доволен моим видом). Словно я памятник или что-то похожее (если снежные люди вообще могут кому-то нравиться). Я не улыбаюсь, потому что если я снеговик, то где мой нос, рот и глаза? Он слышит каждое слово из моей головы, но вместо того, чтобы найти морковь, лепит снежок и бросает в меня. У меня нет лица. Только белый круг. Кэтти кричит: — Смерть захватчикам! И ныряет в сугроб. Ее зеленая шапка остается рядом с моей ногой. Лицо падает вниз и растекается по ботинкам. — Так и будешь стоять? — Лэнс смеется и исчезает. Снег летит отовсюду. Я даже не понимаю, откуда конкретно, пока пытаюсь спастись. Это как биться в тревоге (словно паническая атака) — я все делаю наугад, двигаюсь в пустоте и… проигрываю (скверно, конечно). Я не успеваю ничего понять, когда снова лечу вниз (наверное, кто-то встряхнул шар — это настоящее землетрясение, а не игра). Звезды падают следом. Они обнимают меня, как мишура обнимает елку. В носу щекочет, и я чихаю. От этого они опять взлетают, кружат в воздухе и исчезают — словно высыпать целую миску муки в воздух… Они зовут меня за собой (не понятно, куда), поют в темноте: кит, и я тяну руку. * В темноте я натыкаюсь на чужие пальцы. У меня как будто нет глаз (только пустое лицо). Воздух вокруг тяжелый. Я не в себе, наверное (ведь мне кажется, что тени живые и движутся). Я боюсь присмотреться или хотя бы позвать их, потому что услышу ответ… Стены молчат, и настоящий, живой голос заставляет меня вздрогнуть: — Привет… Такой знакомый… знакомый голос… Какого?.. Я тянусь к подушке, прячу под нее руку, но там пусто. Одеяло валяется на полу. Я беззащитен. И покрываюсь льдом. Тень не становится чем-то большим (он словно видит мою тревогу в каждом движении), только остается у противоположной стены и вдруг говорит: — Его там нет. Все неправильно. Все-все-все-все-все неправильно… Я через силу шепчу: — Отдай. Тень только пожимает плечами. Я шепчу ей: — Верни, говорю. — Это она забрала. Знаешь, Кэтти нельзя острые предметы (ты ведь и сам понимаешь), и я сначала даже боялся, но потом увидел ее и… — слова замирают в воздухе. — И? — И все понял, — тень делает два шага вперед и становится Лэнсом, а я прижимаюсь к стене. Он тут же останавливается, как будто приклеен к полу, но на самом деле это я — тот, кто приклеен к месту, — она вышла через несколько дней после того, как… ну, ты закрылся. Рука перестает искать меч. Ни баярда, ни клинка нет. — Почему… — я пытаюсь с ним говорить, но выходит скверно: — почему ты так… — Говорю, как будто прошло много времени? — Лэнс понимает меня с полуслова и, кажется, улыбается, но в темноте не видно (а еще у меня, похоже, нет глаз, только белый диск). Он вроде бы даже шагает: — Кит, ты тут уже месяц. Тянет руку, но тут же отдергивает. Как если бы сунул пальцы в кипящий суп. * — Признаю, победа нечестная, — Лэнс часто кивает. Его пальцы у меня в волосах, он очень сосредоточен — пытается убрать снег или муку (не понять). Мне трудно дышать (у снежных людей вообще есть легкие?). Я пялюсь в ответ. — Но ведь он сдался! Он плевался снегом, это почти как махать белым флагом, Лэнс! — Пидж вопила, сидя в сугробе. От ее слов у меня снова свело челюсть, — Лэнс! — Заткнись, Кэтти, — забормотал он. Но потом подошел и к ней. Запустил в волосы пальцы (они у нее были длинные и вроде бы синие — мороз стоял крепкий) и все доставал, и доставал, и доставал этот снег… Мне стало легче. * Горло горело, как при простуде. Я попытался дышать, но подавился. Лэнс вопросительно поднял брови (так мне казалось). * Мы наряжали елку. Она правда была большой. Словно крепость. Зеленая и колючая. Наверное, нужно лет сто, чтобы такую вырастить (или выстроить, или взять). Лэнс, наверное, успел изучить магию. Я с сомнением покосился на его метки. Мы с Кэтти только и успевали, что открывать коробки да доставать шары. Они вырывались из рук и сами прыгали на ветки. Сотни фиолетовых котов. Их слизывал и глотал свет. Все повторялось. Мои руки светились. Это было похоже на золотые перчатки. Или волшебные рукава. Я открыл одну из коробок и выпустил львов. Они полетели на самый верх дерева и уселись там, но потом вдруг сорвались вниз и прыгнули в пустоту. Они сияли синим, красным и зеленым цветами… Это была настоящая, живая гирлянда. И они пели. Непонятные песни, но, судя по всему, праздничные (просто мы их не знали). Язык был чужим… У меня перехватило дыхание. Синий, красный, зеленый, синий красный зеленый. Синийкрасныйзеленый проносилось перед глазами. Если долго смотреть, то смысл появится — так я подумал, когда буквы выплыли из этого хоровода и вдруг сложились в мир, победа и светлое будущее. Я смотрел и не верил. * Лэнс все-таки оказался рядом. Он протянул пальцы и коснулся моего лба. — Ты горишь, — сделал он вывод путем ощупывания моей головы. Я ударил его по руке, но он не сдвинулся с места. Мне хотелось ему возразить, но я не мог говорить. — Ты болеешь. Я замотал головой, пытаясь с ним спорить, а еще уследить за руками. Я открыл рот, но мне в желудок словно посыпались камни (я жевал песок, пытаясь шевелить языком). — Кит, — он исчез, оказавшись у двери (и я выдохнул), — это место… Ты тут словно в гробу, — он сделал шаг наружу, поднял руку к панели и убедился: — слышишь? С легкостью закрыл и ушел. Стало тихо. Я смотрел ему вслед и не верил. Сколько раз он бывал здесь? * Если бы елка вдруг загорелась, мы бы были на шабаше. Мы бы танцевали вокруг нее под странные песни, держа в руках метлы. Треугольники на щеках Лэнса горели бы ярче. Мои руки горели бы ярче (одна белым светом, вторая — розовым). В какой-то момент я особенно близко подобрался к нему, схватил за плечо и спросил: — Где Аллура? Глупая мысль — мне вдруг показалось, что она это сделала. Привезла елку-крепость, привезла игрушки-львов. Он странно на меня посмотрел, а затем улыбнулся. — Какая Аллура? Кто это? У меня запутались ноги, и я снова упал. Из-за того, что я сжал его плечи, Лэнс полетел за мной. Львы перестали петь, странно покосившись на нас. * Лэнс постоянно носил цветы. Он быстро вернулся с какими-то новыми. Сделал чай и протянул мне. На дне плавало что-то вроде ромашки или укропа. Я на секунду засомневался (я боялся увидеть глаза или услышать собственное имя, булькающее на поверхности, но, видимо, этот сорт был другой, мертвый). Пах он как мята. И я попробовал. Я пил его и пил, а Лэнс смотрел на меня (как будто чашка вдруг могла убежать). И мне становилось легче. * Он засмеялся, свалившись в сугроб. Где-то над нами ревели львы и горящие сферы летали в разные стороны, но ему, видимо, было все равно. Я в ужасе закрыл глаза. Мне вдруг захотелось ослепнуть, по-настоящему. Оглохнуть. Оказаться в стекле или лучше — стеклом. Ничего не чувствовать, не хранить тайн и внезапно… разбиться. Как будто я что-то забыл. Например, свое имя. Но это было не так, откуда-то из рева я его услышал: — Кит! А затем вопрос. — А где Широ? Я открыл глаза и посмотрел на него, как на идиота. Я спросил у него: — Кто такой Широ? И лицо Лэнса в точности повторило мое. * — Где он? — спросил я. Мы все еще сидели в темноте, и я почти не видел его. На самом-то деле, я и чашки почти не видел. До меня вдруг дошло — я мог выпить с его рук, что угодно. И стало не по себе. Когда во мне проснулось это слепое доверие? Мне захотелось спросить у стен, но они молчали. Как вдруг я осознал смысл заданного вопроса и… — Атлас улетел две недели назад, на какую-то гуманитарную миссию (не поймешь, помощь или переговоры, если честно). Не знаю, когда они вернутся, Кит, это у тебя был допуск… Мне вдруг стало интересно другое. — Как ты попал в мою комнату? На мгновение стало тихо. — Ну, знаешь… Я как-то просто… знал, как? — Неуверенно замял он. — Панель заблокирована кодом. — Кит… — Двадцать цифр. Я не верил ни одному слову. На самом деле, если ему помогала Пидж, я просто хотел знать, я не злился… — Это не Кэтти, — оборвал он, и я вдруг испугался, что думал вслух (но это было не так), — не пойми неправильно, — он замолчал, и я ждал (один тик, два тика, три): — цветы мне сказали. — Розы? — Розы. В темноте его щеки вдруг загорелись синим. Он начал бормотать какие-то глупости вроде извини и я еще не совсем понимаю как это работает, но я его прервал: — Я не пришел их полить, прости… Как… Как там мои розы? — Все это звучало лишним (как будто я опоздал), казалось неправильным (словно я и не должен был так говорить, но все же сказал). Мне хотелось заткнуться и провалиться в сон. Ответ повис в воздухе, и я его проигнорировал. Я постарался ослепнуть, оглохнуть. Я лег на кровать и закрыл глаза. Чтобы успеть ускользнуть от него. Я пытался заставить себя заснуть, но все же услышал: — Кит, ничего… Они умерли. Он так просто сказал это. Цветы и не живут долго. * Это напоминало конец света. Львы гонялись за галра, которые выбрались из шаров и пытались уничтожить крепость. Они ломали ветки, разбивали золотые сферы (те падали и взрывались). Снег таял и таял. Казалось, что вся планета была изо льда (рано или поздно это закончится). Каким-то чудом мы нашли Пидж. Спросили про Мэтта. Она рассмеялась. Сказала что-то вроде вокруг такое творится ребят, а вы решили позадавать вопросы. Конечно же, она не знала, о ком мы… Нам нужно было бежать, это я понимал. И Лэнс понимал. Мы уставились друг на друга, как два идиота, пока Пидж пыталась найти выход. Наверное хорошо, что она единственная успевала думать, пока планета под нами таяла. * Я не должен был скорбеть по цветам, но зачем-то скорбел. Как будто части меня уже не было. Зачем-то я спросил у него: — Ты скучаешь по ней? Может быть, дело было в этом дурацком сне. Я все никак не мог вспомнить, чем он закончился. Поэтому, не услышав в ответ ни слова, я забеспокоился. Я подумал, что должен был уточнить. Повернул голову и уже открыл рот, когда услышал: — Очень. Он помнил ее, помнил. Этого было достаточно. * Темнота. Мне снилась темнота. * Это сработало постепенно. Мне стало легче. Как взять шарик и бросить с окна. Он будет все меньше, и меньше, и меньше, пока падает. Потом, наконец, упадет, и ты вдруг решишь, что он был зеленым, а не синим (ирония). Мне казалось, что Кэтти и Лэнс меня понимали. На самом деле, они так на меня смотрели, что я подозревал — этот сон был общим, наверное. Я долго думал об этом. Может быть, я и забыл, почему любил его. Или за что ненавидел. Забыл Широ, и на секунду (всего на одну ночь) все вдруг показалось простым, как дважды два. Что если бы их у нас не было? И мы бы стали льдом и свободными. Снежные люди. Никому не обязанные. Я шел поговорить с ним, вдохновленный, и в тот момент, наверное, совершенно ни о чем не думал, потому что когда увидел его руки (а я всегда сразу смотрел на них и только потом выше), на его пальце уже было кольцо. * В ту ночь мне снилась Земля. Была зима. Я стоял в темноте, на какой-то пустой улице, и снег падал с неба, прямо мне в руки. Я сжимал ладони, пытался поймать его, но он все таял, и таял, и таял…