Мертвые петли

You Me At Six — Fireworks

Я тот, кто приклеен к людям. За месяц окно в моей комнате превращается в иллюминатор. Я смотрю наверх, в тот простор, который оно открывает, и он вдруг кажется невыносимым — вымыслом (все те звезды, на которых мы уже побывали). Наверное, я сломался первым, но попросту… не заметил. Не успел или не захотел. Мы стремились быть настоящими — вселенскими воинами, сразиться за каждого (за всех сразу), но… кто сражался за нас? Чтобы понять это, я трачу целую жизнь: покидаю планету, становлюсь лидером железных кошек, и мы плывем в космосе, словно рыбы в воде. Наш путь ни на что не похож. Это гольфстримское течение в масштабах вселенной (львы везут нас в своем брюхе, в тепле, среди холодного океана звезд). Благодаря нам существует мир (или, если точнее, он… восстанавливается). Это так важно — не останавливаться. Махать плавниками, крыльями, железными лапами — чем угодно (не суть), но двигаться дальше. Все выше — за ними. Я не помню, как выглядят птицы, но «красноплечий чёрный трупиал» отчаянно бьется у меня в голове каждый раз при виде черного. Это знание из прошлой жизни (до пятнадцати лет), где я еще человек и где, если вдуматься, нет совершенно ничего (даже кит), за что я бы мог ухватиться. Знание говорит: они защищают свои гнезда. Они защищают своих детей так, как мы бы их защищали. И когда красный глотает меня, я это чувствую. И когда черный оживает под моей рукой, чтобы спасти его, я это знаю. Мы одно целое, и мы склеены. Вольтрон помогает разобраться с тем, что на словах не выразить. Иллюминатор иногда исчезает (когда я задергиваю шторы), комната иногда растворяется (когда я закрываю глаза). Но он всегда остается при мне, где-то близко-близко, прямо в кровати, под тем же натянутым до головы одеялом. А потом война заканчивается. Это понимание вдруг рождается здесь, в четырех стенах, и тогда… Мы? Кто мы? Вольтрона больше не существует. Точнее, технически он есть (его руки, и ноги, и грудь целы. Наш танец вокруг его конечностей теперь, в мирное время напоминает что-то ненастоящее и дешевое, вроде тв шоу о паладинах или фестивалей в их честь. Когда он смотрит на черного и протягивает руку, тот демонстративно встает с места и отходит ко мне. Коран охает. Когда Лэнс гладит синего по голове, тот вздыхает и склоняется ниже, но двери закрыты. Коран ахает. Красный терпеливо ждет не понятно кого, пока в небе шумит Атлас. Зеленая стоит одна, потому что Пидж больше нет, а Кэтти Холт не придет. Коран просит остановиться. Настоящее безумие, говорит он, если вдуматься). Железный человек мертв. Точнее, технически не совсем (но отключение — это больно). Я пытаюсь себе напомнить, зачем это все было и кто мы сейчас. Я беру в руки кубик рубика с шестью гранями (откуда он здесь появился, я даже не знаю) и смешиваю цвета. Я хочу (собрать Вольтрона?) решить головоломку (собрать конструктор), но вместо этого ломаю его. В моей комнате хруст небольшого предмета похож на смерть какой-то планеты. Это было громко, и на секунду я пугаюсь, что кто-то мог слышать. Что этот кто-то стоял за дверью невидимой тенью, прислонившись к стене и ждал знака (как и я когда-то от Кэтти), а теперь получил — вот-вот оттуда послышится шепот, просьба открыть, либо еще хуже — кит, и он ворвется сюда, чтобы увидеть меня. Но этого не происходит. * Меня будит непонятный зов. Он идет из окна (которое иллюминатор), которое сегодня закрыто (и даже шторы задернуты). Как стена, через которую я не могу пробиться, но для того, кто снаружи, это совсем не проблема. Мне тяжело посмотреть туда (я даже не могу открыть глаза), и тогда в памяти всплывает дом. Это не мое решение — картинки появляются против воли, словно разумом управляет что-то большое и непонятное. Словно чьи-то руки (лапы?) толкают меня вниз, и я не могу ослушаться. Никогда не мог. И вот я опять на Земле, посреди пустыни, в той хижине. Этот момент мне уже не забыть: как будто небо вдруг понеслось на меня, вниз, и раздавило — что-то огромное и синее, безумно тяжелое скребло в голове. Оно было в стенах. Оно было в песке. Оно звало меня, шептало непонятные вещи (как если бы кто-то начал называть цифры числа пи по порядку). Оно сказало встать, выйти наружу, в ночь, и пойти. И я пошел. В той скале их было много. Рисунки львов, самые разные. Им были сотни лет или же тысяча, может быть, три — тогда я еще не знал, что ошибся (десять). Какое-то древнее место, вечное. Оно было здесь до меня и будет после. Где-то под моими ногами дрожала земля. Чье-то рычание неслось из пещер, из каждого камня — наружу. Казалось, вот-вот, и я что-то найду, что-то важное, только сделать шаг вперед и… Но голос исчез. В какой-то момент вдруг стало тихо. Теперь я понимаю, что он меня не признал. Синему нужен был Лэнс, а я? Что слышал я? Наверное, всех сразу. Может быть, этот оказался ближе, и я не разобрал остальных? Может быть, я должен был почувствовать синего и лишь теперь позволить своему льву рассказать мне о том, чье это было место? Черный не спал, никогда не спал. Он выбрал его, а меня выбрал красный. Все казалось простым, он был лидером. Лидеру нужен лидер. Но теперь я вижу: это как большой путь, что-то огромное, бесконечное. Сложно осознать это что-то, когда ты не вселенский воин, не оружие, а лишь только… средство. Были ли мы особенными? Некоторые вещи не объяснить на словах, но если пытаться: они выбрали нас задолго до этого. И черный… Признал меня своим паладином задолго до того, как я оказался нужен. Я распахнул глаза. Шторы были раздвинуты. Окно открыто. Прямо за ним, в темноте, в воздухе бесшумно парил мой лев и смотрел на меня. * Мы неслись в пустоту. Я слабо помню, как оказался в кресле пилота. Может быть, это был сон? Во сне я поднялся с кровати, встал на подоконник и прыгнул в открытую пасть существа, которое было моим, которое обожала вся вселенная, а я любил. Я помню, что кто-то смеялся (и может быть, этим кем-то был я), помню детский восторг, щенячий восторг, в ту секунду, когда Алтея пропала, и на его радарах оказалась лишь пустота, а в моей голове было так много! В моей голове было все сразу. Лев говорил образами, показывал планеты, которые мы уже спасли и где только-только зародилась жизнь, и тут же — их же, но в самом расцвете. Кажется, это было будущее. Что-то особенное, что люди не должны видеть (наверное, только кошки — космические кошки — или Вольтрон), но мне он открылся. И я был счастлив… Я был так счастлив! Я не осознавал, что руки не лежат на руле. Что рычаги двигаются сами, что лев летит не по моему зову, что этот голос его, как и поток сознания, а не мой. Он отвлекал меня от всего и нес куда-то… Я не осознавал, куда. А потом мы прыгнули в червоточину. * Широ. В моей голове чужой голос произнес его имя. Широ. И снова. Я тот, кто приклеен к людям. Когда мне было пятнадцать, я ощутил это впервые и (как показало все, что случилось после — сильнее всего). Угон машины это несерьезно. Это совершенно глупо и на практике далеко не так просто, как описывал Гриффин. Признаю: я совсем растерялся, как только захлопнулась дверь. Все здесь было автоматизировано, далеко от механики и от всего старья, что я видел до этого (оно и понятно, в Гарнизоне давно шли разработки новейшей техники). Панель управления висела в воздухе (буквально) и горела синим. Какое-то улыбающееся лицо ждало указаний. И я потянулся к нему. Лицо тут же исчезло, едва коснувшись моей руки, не признало хозяина. И завыла сирена. Я помню, как в панике пытался что-то сделать. Я помню, как из школы выбежали учителя, и ученики, и Джеймс Гриффин, который только хмыкнул, увидев меня… А еще я помню тебя. Это не было осуждением, только секундное удивление, потому что: а дальше то что, кит? м? В тот момент мы еще не были знакомы так, еще не было этого кит (но оно уже висело между нами странным грузом); не было ничего, но дикое предвкушение захлестнуло меня. Сейчас я понимаю, что если бы этого не сделал, то, скорее всего, потерял бы тебя еще раньше. Я бы так и не понял, чего лишился, правда, в тот момент, я в принципе не особо соображал… Потому что достал ключи из кармана и самым тонким поддел железную пластину, откуда исходил этот синий свет и где были спрятаны провода. Сейчас я не вспомню, откуда знал, но зеленый и синий провод были наспех вырваны. А красный я переставил в другой порт. И она ожила. Она ожила под моими руками, как дикий зверь (как волчица, наверное) — машина из Гарнизона, о которой никто и мечтать не смел. И сорвалась вперед. Мне бы хотелось смотреть назад, видеть, как в твоей голове что-то щелкнуло. Но я не успел, не успел. У меня не было этой секунды, Широ. Только дорога и пустыня, куча пыли, ответственность за этот поступок и… Жалел ли я после этого? Нет. Никогда. Я посмотрел вперед. Мы плыли среди обломков. Только сейчас я заметил, что пальцами с силой впился в рулевой рычаг так, что когда отпустил, руки еще дрожали. Мне стало не по себе. Воспоминания исчезли, исчезло все — голова вдруг оказалась пустой, а черный молчал. Снаружи, в противовес моим мыслям, было слишком много всего — там были развалины. Плавающие куски покореженного металла, платформ и стекла. Как будто огромный корабль взорвался, какая-то галактика схлопнулась или черная дыра вдруг… Около головы льва, близко-близко, проплыла желтая капсула с телом. Это тело не было живым, но я его знал (казалось, даже лучше себя). Я знал это место. Он привез меня к клонам. * Не все описать словами. И я смутно помню, что было дальше. Если считать это сном, мне должно было стать легче. С открытием глаз, с пробуждением. Я хотел эту правду (любую) о нас… И я ее получил. В голове медленно замелькали лица. Хонерва, Альфор, Аллура и он. Первый день на Земле, его возвращение после плена (белые пряди). Его смерть здесь, в этом месте, и новая жизнь (белые волосы). Квинтэссенция — в моей голове лев говорит это слово четко и ясно, человеческим голосом. И я пугаюсь. Что если Широ больше нет? И нет давно? Что если галра понравился Чемпион, но умер он быстро, еще на арене (человеческое тело очень слабое, мы и не живем долго)? Что если один из клонов вырвался и добрался до дома? А затем сел в это кресло. Что если Широ нельзя понять, потому что… Его нельзя понимать. У него нет руки, и его тело (которое не его) приняло сознание Широ (который не Широ, а воспоминание черного). У него белые волосы (которые алтеанские), потому что Аллура отдала ему часть себя, чтобы спасти (ведь Широ мертв, а он — кто он?). Знание льва оглушает. Мое знание (до пятнадцати лет) говорит: корабль Тесея. Если все составные части исходного объекта были заменены, остается ли объект тем же? Кроме того, возникает вопрос — если из старых частей собрать точно такой же объект, какой из двух будет «тем самым»? В ту секунду, когда мои и чужие мысли смешиваются в одно целое, я отключаюсь. * Мне снится сон о горах. Ледяная планета. И снежные люди. * И когда я снова открываю глаза, то вижу свою комнату. Вижу Лэнса. * Лэнс. Он постоянно заходит ко мне, остается на ночь. А так как я почти все время сплю (либо не в себе — собираю Вольтрона, снова и снова, но он рассыпается) это происходит незаметно — я зациклен на чем угодно, но не на нем. Мне кажется, я один, но это не так уже целую вечность. Когда я дергаюсь во сне, он садится на пол, рядом, запускает руку мне в волосы и зовет. На кровати полно свободного места, но не для него. Он знает, как должен поступить, чтобы вытащить меня. И поступает. Он приносит молоко. Еду. Даже новые цветы, целые ящики хризантем, лилий, астр (которые не они — не в том понимании цветов, которое большинство людей помнит). Но все его растения почему-то молчат. Потом на подоконнике появляется орхидея — одна единственная (какой-то совсем редкий сорт), розовая, поет в пустоту: кит, и уже не исчезает оттуда. Оказывается, я дважды спрашиваю у него про розы и дважды получаю ответ, но запоминаю лишь последний: он говорит о смерти. Он говорит об Аллуре, о нем. И в тот момент я просыпаюсь. Я знал, что когда-нибудь смогу признаться об этом вслух (хотя бы самому себе), проговорить в пустоту комнаты: ты мне нужен, Лэнс, и я тебе тоже. Может быть, все началось с молока или раньше, но он становится постоянным безмолвным гостем, прерывает мои кошмары (никогда не позволяя себе больше, чем должен), и… Я оказываюсь приклеен. * Пидж не похожа на Пидж. Может быть, дело в том, что я ждал не ее. А может быть, в том, что она — не она. Она приходит ко мне в тот же вечер (в тот день, когда я закрылся, в самом начале этого заключения). Я сижу на полу, смотрю в окно и не вижу, как она забирает клинок и баярд, а затем открывает дверь. Это ей ничего не стоит (Холты всегда были умными, даже слишком). И она не останавливается, не оборачивается, только спешит, как и любой другой человек, который знает, что в следующую секунду уйдет навсегда. Я не помню, как Кэтти возвращается в мою комнату и сколько часов она сидит со мной на полу, сжимая мои плечи в таких крепких объятиях, что кажется, невозможно держать сильнее. Я не помню, что она говорит и в какую секунду я замечаю, что у нее нет волос. Она отрезала их (почти все). Как могла, аккуратно, под корень. У Кэтти Холт большие глаза и сильные руки. Липкие, как клей. Мне из них ни за что не вырваться. * Я рассказываю им, все что знаю. Пытаюсь сказать Широ, но не могу. Слова обрываются на середине, я не могу дыш- Вдохнуть, я не могу вдохнуть. Ши- Шир- Ш- И выдохнуть. Я говорю он, он, он, и Лэнс с Кэтти внимательно слушают. * — Если бы у меня была копия Аллуры, я бы задумался, — тянет Лэнс, когда я заканчиваю. — Если бы у тебя была копия Аллуры, она бы тоже задумалась, — добавляет Холт. Я согласен. — Ты женат на вселенной, — выдает она, и я на секунду пугаюсь, вдруг для него это слишком. Но улыбка у Лэнса впервые за долгое время такая яркая. * Это дает мне надежду на разговор, на что-то правильное, что еще может быть. В своей комнате я почти не бываю, провожу время с Лэнсом и Кэтти в саду, в космосе — впервые за долгое время мы летим туда вместе, на наших львах, и они вдруг… поют. Мой черный оказывается мелодичнее других (и громче). Трупиалы относятся к певчим птицам. Песня их плавная, горловая, в конце переходящая на трели. Более обычный крик похож на звук «чат-чат-чат». Львы Лэнса и Кэтти издают что-то вроде «тру-у-у» и «кру-у-у». Это занимает у нас весь день, а потом, вернувшись назад, я узнаю, что ты здесь. Я узнаю о помолвке, о твоем женихе (о том парне, которого я едва ли видел больше четырех раз) и… Каждую секунду своего времени ты начинаешь проводить с ним.