Мертвые петли

Люся Чеботина — Давайте Вспомним Всех

Я хочу снова оказаться дождем. Хочу сесть в своего льва и бежать. Не останавливаться, не поворачивать, не оглядываться. Вода всегда находит дорогу — вниз или вверх (к выходу?), совершенно не важно. Если закрыть глаза, то становится проще — мой лев знает, как лучше. Стоит только сказать ему: да. * У него белая-белая кожа (как пыль на отдельных планетах или же снег). К этому выводу я прихожу в космосе, когда снова и снова смотрю на него. Он — капитан, и он — командир. Он — лидер. Такой красивый, и голос у него громкий, а слова правильные. Широ не идет на поводу у эмоций, он знает, чем должен пожертвовать (и он этим жертвует). Я рад быть здесь и ловить его взгляды: я горжусь тобой, Кит и смотри, мы теперь вместе летаем и у нас мало времени, прости меня. Последнее — что-то из прошлой жизни. Из твоей прошлой жизни и из моей, Широ. Там мы с тобой ничего не успели. Ведь его всегда мало, Широ. Это неудивительно. Время, вре-е-е-емя. Мало-о-о. Знаешь, ведь в человеческой природе заложено и это «мало» терять. Время, ха… Тогда я еще не знаю, что это уже не ты. Лев говорит, все сработало по принципу долей: мой Широ — это 100 процентов, второй, который вернулся на Землю — 75, третий, с неоном — уже 50, последний (наш) — 25. Наш, наш, наш, наш, наш… Слово в голове крутится, набирает скорость. Как карусель на ярмарке и железные лошади. Только этот круг вдруг напоминает турбину. Я вижу огонь, космические корабли, все, к чему так привык. Даже в своих ассоциациях я не ищу родства с нашей планетой, заметь. Нашей планетой. Это все, словно ветер, проносится мимо. Задевает меня и уходит. Когда мы встретились, я решил, что готов. Я смотрел на тебя, на такого взрослого человека (первого взрослого человека в своей жизни!) и верил: черт, судьба существует. Я ненавидел тебя! Всей душой. Ты умел читать мысли, умел достать из меня новую часть и прямо при мне поменять что-то, а я не смел двинуться! Только смотрел, как это делали твои руки, когда ты брал свою куртку и набрасывал мне на плечи (потому что холодно, Кит, не нужно было забираться в пустыню так поздно, еще и чертов буран), когда клал ладони на щеки, на шею (потому что не важно, что там сказал этот Гриффин, я верю в тебя, я! верю! в тебя!) и когда обнимал. Чертово сердце не даст соврать! Оно билось, как сумасшедшее. Ярость не давала дышать, мысли в голове гудели и сталкивались друг с другом. Мое отношение к тебе было похоже на битву: ну и что, что холодно? Я сам этого захотел — забраться в пустыню. В смысле не важно? Одно дело — то, что ты веришь. Другое — что говорят за спиной. Почему ты так близко? Это было похоже на узнавание. Нет, не как открыть новую книгу и прочитать ее. И не как посмотреть новый фильм. Нет! Как упасть со скалы и зависнуть в воздухе. Как ударить себя самому, а не встретиться с пропастью (с дном). Как бежать, и бежать. И лететь, и лететь. Как угонять твою машину. Снова, и снова, и снова. Ты был всем сразу. И это пугало. Я не знал ни родительской любви, ни ласки. Поэтому сначала решил, что быть по сему. Я полагался на тебя во всем: например, в выборе (я должен был поступить в Гарнизон, потому что это мое призвание — садиться на железных птиц и вести их), или же в чувствах (иди и скажи Макклейну, что он не так уж и плох; на самом-то деле, вы очень похожи, признай это, Кит; почему не пойдешь?), или же в страхах (я знаю, ты все еще думаешь, что один, но это не так, больше не так, Кит). Это больше не так! Не так больше… Кит. У меня никогда не было брата. Крепкого плеча, на которое опереться, и сильных рук, чтобы в них спрятаться. Это убежище, которое я себе представлял, было таким настоящим! Таким материальным! Стоило только пройти коридоры, выбраться ночью, чтобы никто не видел, и постучаться в нужную дверь, твою. И ты всегда открывал. Ты всегда обнимал. Ты готов был выслушивать. Снова, и снова, и снова. Я помню, как впервые увидел Мэтта. Сначала я упал в твои руки (это уже становилось привычкой) и бормотал о Гриффине, бормотал о Лэнсе, бормотал о том, что работать в команде с этими идиотами невозможно, ведь второй даже (элементарно) не знает, как выходить из пике. Чертов Макклейн! Ты посмеялся. А затем за твоим плечом посмеялся кто-то еще. Этот кто-то еще спросил: так это он? тот самый кит? о котором ты говоришь мне. Снова. И. Снова. И. Снова. Мое сердце халтурило. Оно отказывалось работать! И пропускало удары… Я в замешательстве посмотрел, кто это был. Попытался выглянуть из-за тебя, увидел пару внимательных глаз (какие большие!). Этот парень все видел. Он видел все! (но никто его в этом не упрекнет). Я смотрел на него и не находил в себе силы хамить, как делал это с каждым. Ведь каждый — не Широ. Его руки все еще держали меня. И было тепло. Не было ни тревоги, ни страха. В тот момент я почувствовал себя дома. Мэтт Холт казался таким удивительным! Не таким же, как ты, Широ, но все же… Он мне понравился. А еще, знаешь, я никогда не влюблялся. Никогда в своей жизни! * Когда мне исполнилось семнадцать, он привез меня к морю. Я помню тот день. Мы долго стояли у берега, потому что я был там впервые, и Широ, зная это, старательно делал вид, что у нас есть все время мира. Хотя был только час. И большую часть его мы провели там. — Извини, — я плелся за ним по песчаному склону, и ноги постоянно соскальзывали обратно, из-за чего со стороны, наверное, казалось, что я оставался на месте. Не помню, как так вышло, что он повернулся ко мне, схватил за руку и повел. У меня тогда заложило уши, море позади нас взвыло сильнее, и я знал, что оно мне сочувствовало. В спину летели соленые капли, песок был горячим и вязким. Я сделал еще шаг, запнулся и полетел вперед. И как в самом плохом кино (в отвратительном, там, где так много романтических сцен), он поймал меня. Наши лица оказались близко-близко, руки как-то беспорядочно переплелись, как и ноги, и вот в такой глупый момент, меня оглушило понимание того, что я влюблен. Я и так это знал. Как можно не любить Широ? Широ, который всегда и везде за тебя горой. Широ, для которого невозможно стать «очередным разочарованием» — к тому моменту это уже говорили все (особенно в Гарнизоне), но только не он. Почти каждый, но не Широ. Широ бы так ни за что не сказал! Я смотрел ему прямо в глаза, пока время стиралось (вселенная становилась другой в тот момент), и наши руки, казалось, заплетались сильнее. Мне так казалось… Тогда он посмотрел в ответ долгим и нечитаемым взглядом, словно тоже что-то почувствовал, моргнул, улыбнулся и прошептал: кит — так привычно. А затем поднялся и поставил меня обратно, прямо. И пошел дальше. Я чуть не упал. Снова. Наверное, весь мой вид в ту секунду (в его руках) был пропитан восторгом и кричал: я люблю тебя! Мое тело тянулось вперед, пальцы сжимали чужие, а мозги не работали. Совсем не работали… В его глазах даже не было вопроса. Наверное, он знал. Всегда знал это. В ночь, перед самым его отлетом, мы были у него в комнате. Мэтт куда-то исчез. И он обнимал меня. Долго. Его руки сжимали мои плечи, а губы шевелились где-то около головы. Он говорил что-то в волосы, а что — я не мог разобрать. Таких вещей не бывает много. Я могу пересчитать по пальцам, в какие моменты своей жизни любил Широ особенно сильно, и этот был одним из них. На мгновение я закрыл глаза, представив, что он уже улетел; представив, что я один возвращаюсь в летный класс, а потом в один из перерывов замечаю его машину у гаражей. Пустую. Брошенный волк. Там, где стоят боевые самолеты — потому что тебе позволят оставить ее до возвращения, верно? А можно ли мне ее брать? Иногда? Я буду думать, что ты сидишь рядом, и мчаться вперед… На секунду я это представил, и по моим щекам покатились слезы. Я помню твое удивление. Кит, которого ты знал, ввязывался в драки и чаще всего выходил из них победителем (а если нет, то слабым не был — никогда не показывал этого, в любом случае). Кит, которого ты знал, никогда не плакал. Жаловался? Возможно… Чего я ждал? Что ты, наверное, ткнешь в это, оттолкнешь меня или скажешь что-нибудь (что-нибудь этакое, что-нибудь взрослое и серьезное?). Ничего подобного! Ты только притянул меня ближе, тихо засмеялся, потому что кит, ну ты чего? всего год. Всего год — повторил я тогда и всхлипнул сильнее. Мне стало стыдно. Как я мог сомневаться в тебе? Широ положил ладонь мне на щеку и подхватывал слезы, пока они катились вниз по его пальцам и по запястью. С каждой новой он говорил: пять грустных китов, шесть, десять, двадцать (вместо прекрати, прекрати, прекрати — которые били по моей собственной голове). Я смотрел на все это и не мог поверить, что проживу без тебя — что проживу и секунду своей жизни иначе! Не в этих руках. Я любил тебя. Любил тебя, Широ! Я. Любил. Тебя. Так и заснул. С этой мыслью. Ты ушел через час, улетел через восемь, и мы больше не виделись. На торжественную часть прощания с составом полета я не пришел. В то утро меня разбудил звук корабля. Я вскочил с места, запутался в одеяле и свалился с твоей кровати, где проспал последние семь часов, понимая, что опоздал. Сердце у меня билось со скоростью света, быстрее, чем та, с которой тебя уносило прочь с нашей планеты. Чертов будильник был выключен — ты сыграл грязно, Широ, но я даже не злился — вместо этого подбежал к окну и прилип к нему. Он улетал наверх. Как муха, которую сгоняешь рукой с горизонтальной поверхности — он несся прочь от Земли (только никто его оттуда не гнал). Моя ладонь легла на раму, а потом и левее, оставляя влажный след. Корабль взлетал все выше, а я опускался ниже, пока вел за ним пальцем. И когда оказался на полу, он стал едва заметной точкой, а затем и вовсе исчез. Как насекомые, улетающие наверх и пропадающие в облаках. Кем ты был в ту секунду, Широ? Моим братом? Человеком, сбегающим, оставляющим все свое позади и боящимся оглянуться? Скажи мне, кем? Ты любил меня? Из-за этой мысли хотелось реветь. Хотелось ввязаться в тысячу драк и не сопротивляться ударам. Хотелось падать, в этот раз без поддержки, без твоего теплого кит и рук, и встретить конец, потому что конечно. Конечно, любил. * Я оттолкнул его! Я схватился за губы и провел по ним пальцами. Я оттолкнул его! Мне пришлось несколько раз вдохнуть и выдохнуть и долго смотреть в землю. Море шумело, море ревело. Море кричало? Ты. Оттолкнул. Его. Море стонало, выло. Я оттолкнул его. Перед глазами все еще было его лицо, белое-белое. Я испугал его. У меня колотилось сердце, вдохнуть больше не получалось. Я падал, тонул. Закрыть глаза и исчезнуть. Перекрыть себе кислород. Не пытаться дышать. Нужно так мало. Но я распахнул их. Я открывал и закрывал рот, смотрел наверх, видел звезды и черные точки, небо было далеким и полным. И я не узнавал его. Оглянулся, попытался смотреть сквозь красные листья. Я не мог видеть! Я не мог понять, где я. Встал и пошел. Сделал два шага. — Широ? Море взревело сильнее. Ответа не было, был лишь грохот. Листья бились друг о друга, словно от ветра, но ветра здесь быть не могло (все цветы под стеклом, весь сад — под стеклом). Один из них при ударе попал по мне. Затем другой. И еще. Я бросился к месту, где помнил его. — Широ! Но Широ там не было. И я побежал дальше. Затем вернулся. Не узнал ничего и замер. — Широ! Широ, широ, широ, широ, широ… Я звал его и пытался выбраться. Было бы легче идти на голос, а затем попасться ему, упасть в его руки, потеряться с ним, снова, и уже не отталкивать… Я готов был на что угодно, потому что я виноват. Я — идиот. Широ, ответь! — Широ! — Кит! Откуда-то спереди послышался голос. Я чуть не упал. Запнулся. Но встал и понесся к нему. — Кит! Кит? Ты где? Кит! Как карта или координаты, с каждым словом я был все ближе. Листья хлестали мне по лицу, и море ревело. Оно не хотело меня отпускать, либо эти цветы вдруг посчитали меня предателем. Перед глазами возникла фигура. Я влетел в него с такой силой, что почти сбил. Как рушились стены во время войн и космические шаттлы разрезало напополам в наших собственных битвах, где мы побывали вместе, я влетел в него точно также. — Кит, ну ты чего? Эй! Что случилось? Он был одного со мной роста и такой же комплекции, но старался держать сильнее (мне так казалось). Его пальцы вонзились куда-то под ребра, и так уж вышло, что именно мои руки сгребли его, прижимая к себе, а не наоборот. В первую секунду он содрогнулся (потому что напор был чудовищным), но уже вскоре выпрямился и пододвинулся ближе. Трудно было понять, кто победитель. И кто кого держит. В этих руках мы запутались, если честно… Кто из нас проиграл больше другому? Скажи мне, Лэнс… Было неважно. Моя щека прижималась к его. С запозданием я сказал ему: — Широ… Один раз. Всего лишь один единственный раз. Паника все еще раздирала меня. Море хлестало в спину. Руки Лэнса от этого задвигались по ней. Как гладить зверя, пытаясь его усмирить. * Он вывел меня из сада, словно из клетки. Я смотрел только в землю и избегал его глаз. Как будто увижу: идиот, ты сам себя запер, взвалил на плечи больше, чем мог унести. Ну как? Больно тебе? Его рука сжимала мою. * Я впервые был в его комнате, и у меня не было времени осмотреться (да я и не пытался). Он повел меня к душевой. Затем снял пиджак с плеч. Затем потянулся к рубашке, к самой верхней пуговице и… замер. Я расстегнул ее сам. Как и все остальные. Сам снял ее. Сам сел на пол, потому что сил раздеваться дальше не было (да я и не хотел). Он включил воду и сел напротив, а через секунду я почувствовал, как что-то мокрое и холодное легло на плечи. Он держал в руках полотенце. Задвигал им вверх и вниз, и капли воды стали разбегаться в стороны, стоило ему надавить чуть сильнее. Свободной рукой он коснулся моего лба. — Ты горишь. Я почти не соображал. Только смотрел на его ноги перед собой — он встал на колени, упал на пол, прямо за мной, в своем чертовом идеальном костюме (не побрезговал), и штанины брюк у него были все в земле. Я повел взглядом выше: а рукава на рубашке — мокрые, мокрые насквозь. Его пальцы в ту секунду надавили особенно сильно, и целый поток воды хлынул вниз, по спине и плечам, по груди. Я решился и посмотрел на него. Глаза в глаза. И замер. Это был не Лэнс. Лэнс, которого я знал, не был слабым. Лэнс, с которым я стоял плечом к плечу в битвах, Лэнс, который принес платье Кэтти, кто признался мне в собственных страхах — даже тогда он не был таким! Не смотрел так, словно признавал: ну вот и все, это все, Кит. Значит… я проиграл? Он больше и не хотел сражаться. Что-то разбитое, но смирившееся было в нем, трепыхалось и с каждым движением росло; становилось сильнее, билось в стеклянные стенки — и вырвалось! Как крик, только он молчал. А я был оглушен. Отчаянием. Перед глазами, как кадры, мелькало все, через что мы прошли. Его рука приросла ко мне (приросла к моему плечу). Даже сейчас он не смел двинуться дальше, не смел опустить ее, только ждал, что мне станет легче (вода стечет и сама). Что я скажу ему спасибо, поднимусь и уйду. Может быть, мы снова увидимся у Холт. Или за завтраком. Я пытался расценить его действия правильно, пытался убедиться, что это не так, но все равно смотрел и видел себя: чертов взгляд говорил за него — он опустил его ниже. Мои губы горели. И мозги горели. Не было Кита здесь (да и быть не могло). Я рванул вперед, схватился за него и поцеловал. * Он не двигался. Мои пальцы дрожали, соскальзывали. Я никак не мог ухватиться. Не мог понять, как лучше взяться — за края рубашки или все же за плечи. Могу ли я это сделать? Надавить на них, сжать. Там останутся синяки… Вот вам скала, и ты летишь с нее — таким он был со мной в те секунды. Неприступным и недвижимым. Чего я ждал? Мне стало противно и страшно (от самого себя). Я это живо представил — как отстраняюсь и вижу взгляд: ты с ума сошел, Кит? Поэтому прижался сильнее, попытался двинуть губами и провел языком по нижней на пробу. Ответа не было. Я зажмурился и отлетел назад. С силой врезаясь в стену, я не думал, что это больно. — Прости меня, прости, прости, прости меня, черт… Я вскочил на ноги. И собрался уйти. — Я пойду, Лэнс, извини меня, ты- — Стоять. Его взгляд прошибал насквозь. Оказывается, он встал прямо за мной (поднялся следом). Встал и схватил меня за руку. Я как раз собирался уйти (убежать отсюда), да так и замер. Его взгляд не говорил: зачем? и неужели, Кит? и ты правда сейчас это сделал? Нет! Лэнс вздохнул в ответ, тоже зажмурился, а затем повел меня в комнату. Кивнул на кровать и сказал «ложись». Я открывал и закрывал рот в ответ на это. Он вернулся в душевую один. Я услышал, как щелкнул замок и зашумела вода. * Конечно же, я не лег. Я бросился к окну и распахнул его. Холодный воздух тут же ворвался в комнату. Вдалеке все еще слышалась музыка. Отсюда был виден сад. Я задрожал и тут же посмотрел вниз: на свои голые руки и тело, ведь рубашка осталась там, с Лэнсом, на полу, в воде. А я был тут. Мне хотелось уйти. Это желание было огромным, тяжелым, меня буквально тянуло отсюда прочь! Но я не мог сдвинуться с места. Все мое тело горело и щеки (наверное, были красными). Почему-то казалось, что нельзя переступать порог этой комнаты. Переступлю — и все. Нельзя смотреть ни в небо, ни в землю, ни в это окно. Посмотрю — и все. С этими мыслями я лег и уставился в стену. Нельзя даже закрыть глаза — там темнота! А вдруг еще сон? Это и то страшнее… В ту секунду я боялся всего, что видел. Целую вечность я прождал Лэнса вот так: на кровати, отвернувшись и уставившись в стену, подобрав под себя ноги, в позе эмбриона. Я услышал, как выключилась вода и как щелкнул замок. И тут же выпрямился. Услышал, как он вернулся, а затем наступила тишина. На какое-то время… Лэнс лег рядом, но не придвинулся ближе. Только позвал: — Кит? Ты спишь? Я покачал головой. С запозданием понял, что он не видел, а потому сказал: — Нет. Тогда он сделал это. Лэнс попытался обнять меня, но вышло как-то неловко (он словно спрашивал разрешение). Я лежал и не верил: серьезно? после всего, что было? Я подался назад, спиной врезался в него и замер. Он выдохнул мне куда-то в волосы. Может быть, усмехнулся? Так мы пролежали очень долго. Так долго, что меня стало клонить в сон. Я падал в туман, во что-то белое и вязкое, и не мог ухватиться за выступ. Моей скалы не было. А затем, когда совсем потемнело, когда не было ни единого намека на свет (кроме уличного), он придвинулся ближе. Вся моя спина загорелась от этого. Еще прежде, чем Лэнс говорил, я знал, что был готов к этому. — Я знаю, что тебе нужно, Кит, — он зашептал мне на ухо. Его голос с трудом пробивался в тумане, но я все же мог его различить. Словно космические корабли, слова выплывали из белого света и врезались в меня. Я был айсбергом (что-то огромное и ледяное), но от меня все же откалывались куски. Он вложил мне в голову ту мысль, которая и так там уже была (но я ее не озвучивал), — ты должен лететь. Туда, — Лэнс махнул в сторону окна (я почувствовал), но не посмотрел на него (даже не двинулся), а затем вернул руку обратно и продолжил держать меня, — ты должен сбежать, Кит. Сбежать на нем, пока львы все еще тут. И бежать далеко. А затем он замолчал. Я повернулся к нему. Лэнс выглядел хуже, чем когда-либо: его пальцы были холодными (оно и неудивительно — он держал лед), глаза бегали по моему лицу в поисках чего-то, чего там не было (и никогда не будет наверное). Он сам был похож на приведение, метки сияли и растворялись в воздухе вместе с его лицом. Каким-то чужим голосом он снова сказал: — Ты должен лететь, Кит. * Мне снилась Аллура. Мы плыли в белом тумане, и она улыбалась мне. Чьи-то тени постоянно пытались догнать нас, но не могли.