***
Крови, на удивление, было немного. Она вся словно перевоплотилась из густой плазматической жидкости в бесцветные и тонкие дорожки слёз на девичьих щеках. Побледневший больше от факта произошедшего, чем от увиденных повреждений (после бойни в стенах военного госпиталя его едва ли могли шокировать человеческие раны), Снейп тогда бормотал дурацкие невнятные слова утешения, попутно проверяя уцелевшие сегменты тонких косточек на наличие неявных трещин. Крови было немного. Но непострадавших пальцев - тоже. – Что же ты, маленькая Мари, уже почти не больно, укол действует, необходимо лишь потерпеть и скоро все уйдёт. Мари хоть и слушала в пол уха, а последние слова жадно выела из всех его речей ни о чём. В них она, в отличие от доктора, верила по-иному: несмотря ни на что отец Томас отсюда уйдёт. Ей это снилось вчера. И во сне люди в чёрном неохотно волокли по сырой земле его сгнившее, смрадное тело. Вот только как он уйдёт? И, самое тревожное, с кем? Кажется, будто это тоже ей снилось, но наутро ножиком соскреблось с памяти, оставив только колющий зуд где-то меж глаз. Северус же, обычно угрюмый и мнимо безразличный, сейчас суетился над девчонкой, и полы его неимоверно длинного халата вихрями кружили по кабинету в такт каждому его размашистому шагу. Он бы и дальше ежеминутно растил свою злость, упорно вскармливая её с очередным окровавленным бинтом, если бы Мари вдруг, почуяв его недуг, не ухватила за руку, заставив всмотреться в свои пугающие глаза. Заплаканные, покрасневшие от лопнувших змеек-капилляров, но кристально-ясные глаза, в которых физических страданий (уж Северус то знал, как они могут плескаться в радужках и зрачках) ни на гран. И Северус отчего-то задержал свои пальцы в её маленькой ладони. – Профессор, бросьте вы, мне не больно. Это Эдди больно. Профессор, он же чуть его не убил. Если бы не вибрации, ах если бы не эти вибрации... я почти могла опоздать! Жаль, что вы тогда не сразу меня поняли, но это ничего. Вам тоже впору ошибаться, я на вас ни капли не... - и она вдруг остервенело дёрнула его руку на себя, царапнув острыми ногтями бледные костяшки, и Северус почти прошипел какую-то колкость, но отчего-то сдерживался - проглотил стекло внутрь себя почти не морщась. – А ну!.. Я не профессор, Мари... - лишь задумчиво пробормотал в ответ. А она здоровой рукой принялась вырисовывать непонятные загогулины в воздухе, словно кистью по художественному полотну. И всё звенела своим фальцетом о вибрациях, спасших Эдди, так что Снейп, сквозь густой слой тишины, плотно заполнившей врачебный кабинет, вдруг почувствовал. Прямо по шее - будто тепло из вен вынули. Мари увидела. И тогда замолкла.***
Он заглядывал в палату каждый час, то зачем-то то с недовольством цапая со стола стетоскоп, то, хмурясь и что-то бормоча под нос, отыскивая на столе какие-то несуществующие бумаги. А сам всё глядел и глядел сквозь свои стальные завесы на девчонку, клубком свернувшуюся под старым и заштопанным, непомерно большим одеялом. – Профессор! А я вас ждала! Как здорово, что вы вновь пришли меня навестить, когда я не сплю. И глаза у неё мягкие и талые, а губы бледно-улыбчивые, и Северус глупо краснеет, чувствуя себя по-детски уязвлённым. – Зачем ты зовёшь меня профессором, Мари, когда я доктор? – Если пообещаете навестить меня вечером, я объясню. Это несложно, но вы не догадаетесь. – У меня много работы, я не могу приходить по каждой просьбе, подобно мальчугану на побегушках. - И издроби слов будто метят в самую девчоночью грудь, но отчего-то промахиваются - хоть и расстояние в пару футов. – Ничего, - Луна улыбается, – у меня хорошая память на важные вещи, я расскажу вам потом. Северус быстро уходит, не прощаясь.***
– ...Мало кто знает, что существует множество возможных миров, в каком-то из них точно нет ни вас, ни меня. Но даже в тех из них, где нет ничего, где есть только страдание, безвыходность и безысходность, вы - профессор, а я - луна. Северусу немного за тридцать, и белые полоски шрамов плотно опоясывают его худое, как будто постаревшее раньше времени лицо, и чёрные глаза давно перестали быть цвета хищного антрацита, и довоенные исследования с химикатами давно затянуты пеленой новых забот. И Северус Снейп думает, не о настоящем ли мире говорит маленькая Мари. Смотрит на цветочный ободок в солнечных волосах и понимает, что (для неё) точно нет. – Это всё сказки, мисс Лавгуд. Доктор сидит на кровати Мари и не может вспомнить, когда последний раз разговаривал столь упокоенно. – Свойство способно существовать и без объекта. Мы - всего лишь носители, понимаете. В этом нет волшебства. – Откуда же тебе всё это известно, ЛунА? - Снейп внутренне улыбается, зачем-то каверкая странную девчоночью прихоть - обзывать себя не своим именем. – Нет же, до лунЫ далеко, сейчас я просто ЛУна. А она серьёзна как изваяние. И Снейпу думается, что он почти понимает.***
– Какая же несносная девчонка, куда ты! - И отец толстыми пальцами впивается в тощие девчоночьи рёбра, перехватывая хрупкое тело на самом верху лестницы, ведущей на чердак. Он не кричит, скорее легонько журит её за детскую непокорность, но Мари всё равно. Она смотрит прямо в его лицо, но видит лишь серую тучу. Лицо её отца похоже на грязную пластилиновую массу, и Мари тошнит, она хватается за его толстые руки, стараясь отцепить их от своего иссушенного тела, но по итогу лишь еще больше льнёт к чужому теплу. Сил стоять никаких... – Я же велел тебе оставаться в постели, любовь моя. – У её отца темно-коричневые карие глаза и густые брови, всегда комично стоящие "домиком", но девочка сейчас видит лишь блестящий собачий оскал, медленно прорезающийся сквозь эту уже серо-буру массу, где нет ни скул, ни подбородка, ни носа. – Где же твоё лицо, папочка, - капризно стонет Мари. – Видишь, к чему приводит непослушание, моя маленькая, ты же больна до крайности, тебе срочно нужно в кровать и выпить лекарство, ты вся горишь, - мужчина нежно берёт девочку на руки, и та в ответ натуго обхватывает его шею, губами тянется к уху, чтобы из последних сил прошептать, что больше не хочет всего этого, что кости уже трещат от боли, а пожарище в лёгких больно давит на грудь изнутри. – Папочка, не хочу больше лечиться... – Я знаю, милая, с болезнью драться всегда сложно, но ты сильная, моя дорогая, ты справишься. - И отец широкой ладонью аккуратно придерживает голову дочери, неся её, тающую, в пушистую постель. – Мы справимся, моя нежная Луна.