Наши сердца больны от любви

      Если Габриель повезет ее в шикарный ресторан, она выпрыгнет из окна того места и никогда больше не появится в чьей-либо жизни. Умереть от голода на второй день или от суицида во время ужина с Габриелем — какая из новостей стала бы более скандальной для прессы?       Маринетт бинтовала ноющие руки, упихивала себя в один из бесконечных безразмерных немного колющихся свитеров, натягивала ниже капюшон, не представляя, как будет есть. А потом случайно мазнула по стене взглядом и замерла, расплывшись в довольной улыбке. Около полугода назад она грезила странными мыслями о костюмах для супергероев, но за неимением таковых и нежеланием тратить много времени на обтягивающие трико Маринетт сделала шесть масок, вылепленных по глиняному слепку с ее лица и лиц близких друзей.       Идеально подходящие и сидящие маски. Можно попрощаться с капюшоном. И поесть.       Шатающиеся ноги и громко урчащий желудок, деревянной ложкой мешающий органы голодом, довольно затряслись сильнее, представляя скорое получение пищи.       Внимательно осмотрев каждую из масок, но остановив внимание на красной в горошек — героиня по задумке должна была быть чем-то вроде божьей коровки, очень маневренной, сильной и элегантной — нацепила ту на лицо. Благодаря агрессивно яркому цвету даже внимание самой Маринетт начинало плутать между ровными, как зияющие дыры, черными точками над-под глазами, на переносице и около висков. От зеркала надо отойти, не то затошнит пустым желудком.       Если Габриель сможет есть, сидя напротив, и не испытывать рвотные позывы, то может смело считать себя еще одним героем. Вон та серебряная маска ему, скорее всего, хорошо подойдет к светлым волосам и всегда светлым костюмам.       Только характер, далеко не светлый, ему не шел. Или шел, но с каким-то уж слишком черным юморком матушки природы.       Да и форма бабочки на его лице смотрелась бы как жестокая шутка над вечно чеканно-холодным профилем фигуры.       Маринетт прикрыла рот ладошкой, чтобы не засмеяться, ибо голодное сознание уж очень четко начало вырисовывать мистера Агреста в каком-то непонятном обтягивающем костюмчике и серебряной маске. Только шапочки феи и развевающейся фаты не хватает, но это уже совсем психодел.       Пониже натянув на кулаки свитер и проверив устойчивость маски на лице, Маринетт глубоко вздохнула, поудобнее перехватила сумку с эскизами и вышла. Габриель вот-вот должен был ее уже ждать на указанном перекрестке.       Конечно, мистер Агрест никогда не ест в дешевых кафе, но сидеть в лучшем ресторане города рядом с людьми, чьи часы или серьги стоят дороже, чем твой спинной мозг, оказалось тяжелым испытанием для Маринетт, закованной в джинсы и повседневный свитер. Еще и эта маска! Она неловко мяла рукава, чувствуя десятки заинтересованных взглядов со всех сторон. Даже сам Габриель иногда с приподнятой бровью смотрел на ее экспромт с попыткой не рассекретить личность.       Цирк, Маринетт, полный цирк.       В руки меню Габриель девушке даже не дал. С ходу заказал по бокалу красного вина, сырную тарелку, легкий куриный суп для спутницы, салат для себя. Единственное, что уточнил мужчина у «мисс Мари», так это рыбу или мясо предпочитает Дюпен-Чен.       Маринетт, с наслаждением поглощая нежнейший бульон, сразу ответила, что из предложенного уважительнее мясо для пустого желудка, раззадоренного и запущенного супом. Габриель понимающе качнул головой и сделал еще один заказ.       – Приятного аппетита, – с восторгом прошептала Маринетт, как только перед ней поставили тарелку с удивительно пахнущим куском стейка средней прожарки. На этом ужине, ломая всякие стереотипы, вместо девушки сам Габриель увлеченно жевал рукколу, ожидая свой рыбный деликатес, пока Дюпен-Чен приступала к своему идеально пахнущему куску мяса.       Никакой элегантности, юная Леди Божья Коровка.       Это мысль заставила новичка-модельера хихикнуть в рукав, а потом все сознание затопила слюна. К середине стейка Маринетт хотелось только икать, спать и задумчиво водить пальцами по эскизам.       – Многовато для мисс Мари? – в первый раз обращаясь к своей спутнице именно не по делу, подал голос Агрест, элегантно вкушающий свой матлот. Он многозначительно указал взглядом на почти умирающую от обжорства Маринетт и ее далеко не пустую тарелку.       Взяв в руки бокал с вином и не думая о том, что, наверняка, наела тут на месячный взнос за мастерскую, девушка мягко улыбнулась:       – Боюсь, мистер Агрест, что на пустой желудок никто много съесть не в состоянии — слишком быстро приходит чувство насыщения. Ничего уж с физиологией не поделать, – она качнула головой. Ничего есть и правда больше не хотелось. Было тепло, сыто, очень приятно пахло специями и мясом, за окном виднелись ночные огни Парижа, а перед лицом – руку протяни и до носа коснешься – сидел Габриель Агрест собственной персоной. – Но, спорить выше моих сил, все здесь невероятно вкусно для неискушенной меня.       Агрест-старший спокойно кивнул, принимая завуалированную благодарность.       Вечер был странным, но уставшую Маринетт все полностью устраивало. Она молча смотрела то в окно, то на задумчиво евшего Габриеля. Мужчина на девушку не смотрел. Хорошо, что этот столик самый отдаленный. Даже это профессиональный кутюрье продумал, бронируя место.       Как только официант забрал тарелки и вновь восполнил бокалы, Агрест попросил показать эскизы.       Если бы Маринетт кто-то в жизни сказал, что она почти в голос станет спорить со светилом всей парижской богемы из-за цвета пуговиц на платье с запàхом, она бы назвала его идиотом, а потом рассмеялась бы.       Сейчас же, уже полчаса как, между двумя людьми шел жаркий спор о необходимости убрать одну нижнюю юбку и добавить дополнительный слой кружев на топе на одном из эскизов. Обычно холодный Габриель проявлял непривычную горячность, проявляющуюся в чуть большей скорости излагать мысли и в чуть меньшем количестве сарказма. Да и глаза были чуть теплее.       Совсем чуть-чуть.       В них смутно виднелась искра, наверняка являющаяся жутчайшим внутренним пожаром. Если судить по Дюпен-Чен, конечно же.       Маринетт тогда с удивлением обнаружила, хотя странно было бы, не имей этого старший Агрест — что знаменитый модельер такой же помешанный на деле всей жизни. От мысли, что между Маринетт и самим Габриелем есть сходство в полете мысли и складе ума, хотелось широко-широко улыбаться.       В итоге кружева решили воспроизвести в большей доле от начального, а вот от третьей юбки Маринетт с честью отказалась, приняв аргумент, что такой объем забьет легкий верх и вовсе не создаст ощущение контраста, а просто уничтожит образ. Обидно, но правдиво.       Все-таки слово «профессионал» Габриеля описывало в большей мере, чем кого-либо другого.       Как только каждый набросок был досконально разобран, а необходимые поправки остались на бумаге, Агрест показал пять эскизов, что создал сам за этот день.       Маринетт в который раз пришлось задохнуться, поперхнуться воздухом и дрожащими руками перенять из рук самого Габриеля эти тонкие листы. Хоть она и он думали в одном направлении, но такой утонченности и выверенности каждой случайной линии она не видела нигде.       Это был не набросок, это была законченная картина, которую необходимо было бы повесить в рамку. И молиться, поставив в красном углу.       А самое удивительное было то, что этот стиль очень напоминал направление, в котором творила Маринетт. Девушка, изумленно просматривающая эскизы, четко для себя вдруг поняла, что он анализировал ее работы, творил в этом направлении, развиваясь над самим собой и пробуя нечто новое. И, не будь того приступа пьянящего вдохновения, никогда бы ей не тягаться идеями и образами с этим человеком.       Восхищаться чужой готовой работой, такой как проведенный показ или выставленная картина, легко, как дышать. А увидеть этот процесс, этот поиск, это преодоление себя обычного — от такого уши закладывало, как от широких виражей на американски горках.       Габриель был гением. И если он протянул руку Маринетт, то та костьми ляжет и в землю вгрызется, чтобы доказать свою возможность стоять на одной ступени. Пусть хотя бы только на этом небольшом пробном показе.       – Что ж, – часа в три ночи, когда Маринетт и Габриель были единственными посетителями заведения, а опытные официанты и думать не могли, чтобы напомнить о закрытии два часа назад, Агрест-старший плавно поднялся со своего места, собрал все эскизы и протянул руку Маринетт. – Завтра я передам все эскизы в разработку и команда начнет пошив. Над каким из них Вы будете работать самостоятельно? – девушка, приняв руку помощи, аккуратно встала и вытянула один лист из общей кучки.       – Да и не завтра, а уже сегодня, – с улыбкой поправила она, чувствуя, как жутко клонит в сон и как совсем не держат ноги.       Габриель с неким интересом отметил, какой именно эскиз выбрала девушка, а потом тихо ответил:       – Да, можно считать, что уже сегодня. Что ж, разрешите подвезти до дома? – Маринетт закусила губу, чтобы не рассмеяться. Тот же чертов вопрос, то же ощущение загнанной в угол мышки, а отказаться возможности в этот раз никакой.       – Если мсье настаивает, – она кивнула головой, указательным пальцем поправляя маску. – Адрес напомнить?       – Не стоит, помню, – Агрест кивнул и пошел на выход из ресторана. Кажется, или уставшие официанты с явным облегчением провожали посетителей? Маринетт лишь пожала плечами и шагнула следом.       На душе было легко, никаких противоречий из-за довольно серьезных споров по поводу эскизов кузнец судьбы не ощущала. Она даже с Альей соус к пицце выбрать не могла обычно, чувствуя себя после, казалось бы, несложного процесса обсуждения вкусов немного паршиво.       Так легко не было давно.       Во-первых, она около пяти раз переспорила самого Габриеля Агреста. Во-вторых...       Она бы с радостью повторила этот молчаливый ужин и холодный спор, на грани извержения вулкана.       Было в этом что-то такое, из-за чего мысли в голове вместо ровных рядов начинали медленно плыть в разные стороны.       Сжав край свитера поудобнее, Маринетт, отказавшаяся от помощи, накинула на плечи свое пальто и направилась вслед за Агрестом в лифт.       Главное, не отрубиться в его машине.       Сказать, что кузнец судеб немного закрутилась, это не сказать ничего ровным счетом про то, с какой страстью она выжигала каждый новый день у себя на сердце.       С восьми утра и до семи вечера она высиживала в своей мастерской, выкалывая на пальцах причудливые узоры от капризно сбивающихся игл. Иногда душа била такой ритм, что тело не успевало понимать, что именно происходит вокруг.       Что такое нормальное питание Маринетт забыла и вспоминать не хотела, вообще не понимая, как на это можно тратить столько времени. По ночам, вылавливая полумертвую дочь из ее комнаты, миссис Чен долго и упорно пыталась вложить в ее голову хоть зачаток интеллекта, а в желудок — десятилитровую кастрюлю супа. Странно, но ни первое, ни второе упорной женщине пока не удалось.       Юный кутюрье пропадала днями в работе, часами — в себе. Вместо привычных мыслей в голове роем битого витража кружились образы, настолько резкие и яркие, что девушка теряла возможность разговаривать, выныривая из слепящего мира себя.       Платье Мишель с каждым часом становилось все совершеннее и утонченнее. Оно обрастало слоями ткани, утяжелялось деталями и с каждым новым утром все чаще доказывало, насколько Маринетт не приблизилась к тому, что сочла бы недостойным боле никаким правкам. Ведь чем лучше получалась работа, тем сильнее было желание коснуться и пройтись иглой по нему еще раз, доводя до совершенства каждую деталь, просмотренную до этого.       Ничего идеального не существует. Но своей работой модельер пыталась доказать, что к этому можно стремиться настолько материально, насколько по-настоящему под пальцами скрипит ткань и колются иглы.       Но, что такое боль, Дюпен-Чен не забывала никогда. Прятать такое количество смазанных в запекшейся крови пеленок Маринетт уже не успевала. Розы переплетали кисти, каждым шипом впиваясь в тонкие пальцы. Калеча и насилуя несчастные ладони.       Впервые за всю ее жизнь поднимались выше, чем рельефная линия костяшек.       Грязные перчатки, скользкие от теплой и липкой крови, были отвратительны, но только так девушка могла не волноваться о сохранности и качестве ткани. Слишком много души было в каждом стежке, прошитом через трясущиеся пальцы. Это уже больше походило на вызов, ради успешного решения которого Маринетт была готова под конец работы хоть фаланги себе отгрызть, лишь бы сейчас они справлялись.       По вечерам, когда получасовой перерыв с семи до полвосьмого заканчивался пустой небьющейся чашкой еле-теплого-сладкого-не-любимого чая, мисс Мари вытаскивала из шкафа один из многочисленных свитеров, шипя влезала в чуть колючие плотные рукава и пуховик и направлялась в филиал модного дома Габриеля Агреста.       На входе, всегда вежливо кивая охраннику, она мягко обходила поручни, не обращая внимание на необходимость подтверждать личность, и шла уверенным шагом в большой зал, где трудилась команда. Зал, конечно же, уже пустой, но со всеми работами.       И здесь Маринетт тратила последнюю энергию, отдаваясь до полного изнеможения. Просто оставлять записки касательно того или иного костюма не представлялось возможным даже на моральном уровне. Кузнец судеб перешивала, немного изменяла детали, поправляла и направляла в дальнейшей работе каждый из комплектов. А после того, как трясущиеся руки доходили до тремора и были уже неподвластны к использованию, Маринетт с помощью функций автонабора по голосу продиктовывала все указания по поводу следующих шагов и каких-либо своих изменений на файл, который той же ночью, придя домой, правила и отправляла на рабочую почту.       Сегодняшний день исключением быть не должен был, если бы Маринетт просто не потеряла сознание. Прямо в кабинете Габриеля Агреста. А потом получила по мозгам. Трижды.       Вот только родители и Алья оповещены были позже, гораздо.