August wave

      Этот «никто» с того вечера так и не выходил из головы, мучая Чимина мыслями, одновременно приятными и неприятными ему, и хотя на пляж он больше не ходил, как и пообещал себе, все равно душой как будто и не уходил оттуда и проводил целые дни в размышлениях и мечтаниях, наполненных соленым запахом моря, шумом волн и теплом песка под ногами. Не то чтобы он хотел думать обо всем этом, иногда даже по кругу об одном и том же моменте, просто образы и воспоминания сами вставали перед глазами и отказывались уходить. «Совершенно невероятно!» — думал Чимин каждый раз, когда попытка отвлечься на что-нибудь обычное, привычное и не тревожащее сердце, заканчивалась полным провалом и тихим смешком Юнги в голове. Одна злорадная, гадкая частичка его сознания все время так и норовила заставить подумать о том, что этот смешок — это насмешка, но другая, более подверженная романтике, более наивная часть просто отказывалась верить, что с такой милой, немного стеснительной улыбкой и добротой во взгляде в принципе возможно насмехаться над кем-либо. Да еще те слова…       Те слова застревали в голове Чимина едва ли не чаще, чем сам по себе Мин Юнги, его образ в розовых отсветах закатного неба. Конечно, он был прав, прав во всем, что сказал тогда о мечтах, о достижении цели, но, как ни старался, как ни прокручивал в голове, Чимин никак не мог принять эти слова за истину. Не потому, что считал их неверными, а потому, скорее, что они слишком верны. Слишком сильная и очевидная правда, чтобы вот так запросто взять и принять ее, когда буквально за несколько минут до того, как услышать ее, ты зарывал сам себя в чертовски приятное, теплое болото самоуничижения и жалости к себе, раскидываясь обещаниями бросить, положить на все самый огромный болт и честно сделать вид, будто тебя это все ни разу не волнует. Ну было и было, что с того? Есть люди, которые знают, что он занимался серфингом, но плевать, Чимин легко скажет им «мне надоело» или «просто перехотелось заниматься», и ничего в его душе не вздрогнет, никакая совесть не кольнет от произнесенной небольшой и все же лжи. Только вот теперь, смог бы он так же легко сказать то же самое Юнги? Чимину не нужно было даже думать, он и так знал, что нет. А «почему?» — вот этот вопрос уже нещадно игнорируется и остается без ответа.       Они говорили с ним в целом не больше часа, только-только познакомились, и, спрашивается, с чего бы Чимина так волновал тот факт, что именно Юнги узнает, что он собирается бросить серфинг? Только ли из-за тех ободряющих слов? Раз за разом подобные вопросы заводили его размышления в тупик, темный и пугающий. Тупик с дверью, которую он почему-то боялся открыть. Потому возвращался обратно снова и снова туда, где ждали никак не надоедавшие воспоминания последнего вечера на пляже. И в последний день каникул Чимин вдруг осознал, что чертовски сильно хочет его повторить: увидеть горящее в закате небо, почувствовать запах моря и увидеть неловко улыбающегося Мин Юнги, говорящего ему слова гораздо более теплые, чем все летние дни вместе взятые. Но каждый раз, когда он выходил на задний двор и видел там свою, уже немного запылившуюся, доску для серфинга, чувствовал, как внутри вырастает непреодолимая стена, и не мог даже прикоснуться к ней, тут же припоминая себе те падения, следовавшие одно за другим, медленно убивавшие веру в себя и в тот вечер окончательно прикончивших ее.       И все же мысли обо всем этом не давали ему покоя, волнуя душу и порой даже сбивая дыхание, что удивляло больше всего остального. Нужно было что-то с этим делать, иначе он не знал, как долго это продлится и получится ли у него справиться с собственными необъяснимыми, жутко странными новыми чувствами. Поэтому, пусть и совершенно неосознанно, не имея никаких намерений, в последний свободный день каникул Чимин вышел из дома ближе к вечеру и направился к пляжу. Серфить он не собирался, да и вообще только на полпути обнаружил, что направляется именно туда, при том что думал, идет просто пройтись.       Дневная жара уже спала, хотя воздух все еще оставался душноватым. Солнце лениво клонилось к горизонту, и все вокруг отбрасывало длинные четкие тени. Ветра почти не было, так что, приближаясь к морю, Чимин подумал: «Волны сегодня не подходят для серфинга», — и эта мысль его успокоила, ведь он шел на пляж без доски, не как всегда, и теперь у него точно есть хорошая, правдоподобная отговорка. Многие шли с работы ему навстречу, но он не замечал никого, застряв где-то между реальностью и своими сладкими фантазиями, все думая и думая о том, как, может быть, встретит там снова Юнги, они поговорят о чем-нибудь, не важно, о чем именно, просто поболтают, и на душе после этого станет легче и теплее. Может быть, обменяются номерами и продолжат общение. Может быть, у него наконец-то появится друг здесь, в Пусане, ведь единственного интернет-друга, Тэ, ему чертовски не хватает, одиночество все равно пожирает изнутри, изнуряет тишиной и пустотой вокруг. Может быть… И в какой-то момент Чимину вдруг стало немного страшно и больно. Потому что может быть и так, что он больше никогда не встретит на пляже Мин Юнги и никогда не сможет еще хотя бы раз поговорить с ним. А ведь он ему… понравился.       Светофор загорелся красным в то самое мгновение, когда Чимин, не заметив его, сошел с тротуара на дорогу, и какая-то женщина резко дернула его за короткий рукав рубашки, воскликнув:       — Куда идешь на красный?!       Пролетевшая мимо машина раздраженно просигналила, заглушив невнятное бормотание смущенного парня. Он почувствовал, как его щеки горят, и от этого стало еще хуже, так что захотелось провалиться под землю, исчезнуть прямо сейчас. Сердце, пропустившее удар, забилось в два раза быстрее. Чимину стало очень жарко и не по себе, пока он стоял среди остальных пешеходов в ожидании зеленого света, чтобы перейти дорогу. До пляжа осталось совсем ничего, но все его мечтательное настроение растворилось в горячем воздухе середины августа, оставив после себя лишь далекое, немного горькое послевкусие, испорченное неприятным происшествием. Мысли остановились, словно поставленные на паузу, на последнем образе, который он увидел перед мысленным взором. Этим образом были глаза Мин Юнги, смотревшие вдаль на вспененные у самого берега морские волны, и Чимин шел с ним до самого пляжа, где не оказалось ни души.       Пройдя через парковку тем же неспешным шагом, каким шел весь путь от дома, он подошел к краю, где тонкая полоса земли, поросшая сухой травой, переходила в небольшой обрыв, где начинался мелкий песок, за день нагретый солнцем, и осмотрелся. Соленый запах моря отвлек его от осознания, что того, кого он так ждал встретить, здесь нет. Никого уже не было, только мужчина в одних пляжных шортах шел вдалеке с крупной белой собакой на поводке от воды к дороге, собираясь возвращаться домой. А волн и правда почти не было, вода тихо и медленно только наступала на берег и с тихим шелестом уходила назад. Чимин посмотрел на часы — до того времени, в которое Юнги в прошлый раз подошел к нему познакомиться, оставалось еще около сорока минут, так что он решил подождать. Спустился ближе к воде, ровно на то же место, что и тогда, сел на теплый песок и уставился на море, уперев подбородок в сложенные на согнутых коленях руки.       На самом деле, Чимин мог бы прождать так целую вечность, если бы только знал, что Юнги обязательно придет и снова сядет рядом, снова улыбнется и скажет что-нибудь ободряющее. Но он не знал. И поэтому, просидев там почти два часа, почувствовал, что чертовски устал, и с тяжелым вздохом поднялся, решив пойти наконец обратно домой, уже не мечтая так самозабвенно и не решаясь признаться самому себе, насколько сильно расстроился из-за неоправданных ожиданий. Потому что умом все же понимал — шанс на такую встречу изначально был слишком мал, не стоило и надеяться. И все равно он надеялся, мечтал, а теперь возвращался домой, будто бережно неся в руках мелкие осколки всех тех мыслей, терзавших его после встречи с Юнги. Зато теперь они больше не волновали душу. Больше Чимин не ждал ничего, и в какой-то мере ему стало даже легче.       А если бы Юнги знал, что кто-то ждет его, что кому-то, нет, Пак Чимину без него грустно, он бы без раздумий оставил дела и пошел на пляж. Но откуда ему было знать, верно? После того, как на следующий день после той их встречи друзья уехали обратно в Сеул, он решил, что пора бы уже заняться учебой, все-таки ему сдавать экзамены и поступать весной, и перестал ходить на площадку играть в баскетбол со знакомыми из школьной команды. Хотя, как бы он ни хотел поступить в университет в столице, что-то так и мешало начать готовиться, и каждый день, просыпаясь ближе к вечеру, Юнги садился не за учебники, а за компьютер и писал музыку, думая по большей части в основном об одиноком серфере, потому что тот не хотел выходить из его головы. «Похоже, у парня совсем пропала вера в себя», — думал он, вспоминая, как Чимин расстроился из-за вопроса о серфинге. Мину хотелось помочь ему, очень, но он не знал как. И все время возвращался мыслями к этому, а потом, через пару дней, вдруг понял, что написал песню, которая могла бы вдохновить кого угодно и на что угодно, но главным образом — именно Чимина, ведь целиком и полностью она посвящена ему одному и никому больше.       По правде говоря, Юнги еще никогда не ловил себя на написании песни, посвященной кому-либо. Все они раньше получались о каких-то общих вещах, знакомым многим, ничего слишком личного, и его это вполне устраивало. И все же после встречи с Чимином, он заметил, что получаться стало лучше, как будто он, сам не заметив, нашел нечто, чего всегда не хватало в его творчестве, а это не могло не радовать. Даже друзья, когда он скинул им новый трек, заметили это.       «Знаешь, звучит как-то по-другому», — написал Джин сразу, как послушал запись.       «Пробуешь новое? — ответил Намджун, соглашаясь с другом. — Мне нравится, даже негатива нет, как обычно».       «Хочешь сказать, тебе не нравился мой негатив?!» — спросил Юнги, в шутку добавив в конце еще и злой эмоджи, хотя обычно так не делал, но в тот день у него было хорошее настроение.       «Да нет, все ок, просто ты, похоже, взял немного другое направление? Что-то особенное случилось?»       Распространяться об этом особенном событии Юнги, понятное дело, не стал, и не потому, что не доверял достаточно друзьям, а только потому, что сам еще не был уверен во всем. В том, что именно та встреча повлияла так на его творчество, что именно та встреча стала в каком-то смысле особенной, что, в конце концов, именно Чимину он и написал эту песню на самом деле. Парни допытываться не стали, хотя подозрения сразу закрались им в голову, а Юнги и без того начали одолевать странноватые мысли. Например, в ту ночь, или уже утро, когда он пытался уснуть, ругая себя за сбитый к чертям режим сна, между многими пространными и полусонными размышлениями ему вдруг пришла в голову мысль о том, что, может, нужно дать Чимину послушать новую песню? Ведь, черт возьми, на самом-то деле он написал ее, пусть и подсознательно, с таким намерением, чтобы помочь ему — парню, собравшемуся бросить дело, которое нравится, только из-за того, что не получилось сделать что-то. Как только мысленный поток Юнги дошел до этого умозаключения, он аж сел на кровати, совсем прогнав только-только наметившийся сон, и его лицо ясно выразило в полутьме комнаты мысль: «Какого хрена?»       За окном изредка проезжали автомобили, с тихим шорохом проскальзывая мимо. Ночь стояла теплая, немного душная, ветер едва ли дул в открытое настежь окно, тревожа светло-голубого цвета легкие занавески. Где-то далеко лаяла собака, и ее лай отражался эхом от стен домов, но Юнги совсем его не замечал. Тишина наступающего утра обычно успокаивала его после долгой ночи работы над новой музыкой, всегда напрямую отражавшей его собственное состояние на момент создания, а в этот раз не помогала совсем, только давала больше свободы воспоминаниям и мыслям о Чимине. Все это заметно тревожило Юнги, и все же он заставил себя лечь обратно и перестать думать вообще обо всем. Чтобы уснуть, ему нужно было либо адски устать, вымотаться совершенно до предела, либо войти в гармонию с собой и полное отсутствие каких-либо вещей, идей, способных положить начало новой цепочке размышлений. Ничего из этого не оказалось в итоге, и ему пришлось лежать еще целых три часа, прежде чем организм согласился с тем, что уснуть в целом не было такой уж плохой идеей. Уже птицы пели под окном, удобно устроившись на ветвях вишневого дерева, росшего в их саду перед домом, и солнце не спеша выползало из-за горизонта. Мир просыпался в ожидании нового дня, а Мин Юнги засыпал с единственной мыслью о Чимине и море, которого они оба как будто немного боятся сквозь огромную и привычную с детства любовь. «Почему мы не встретились раньше? — подумал Юнги и, прежде чем окунуться в неясное, туманное сновидение, ответил шепотом в собственных мыслях: — Потому что время пришло лишь сейчас».       Чимин, Чимин, Чимин. Человек, мысль о котором последняя в твоей голове прежде, чем ты засыпаешь, — тот самый важный для тебя сейчас. «Юнги, Юнги, Юнги» — думал Чимин в ту же самую ночь и каждую после, засыпая прямо за столом перед экраном с пустой страницей браузера на нем, и восходящее за домами солнце уносило необдуманные мечты вдаль с каждым новым наступавшим днем.       В тот вечер, когда Чимин сидел один на пляже в ожидании невозможного, Юнги мучился от вязкого ощущения себя очень «не на своем месте» и не знал, в чем причина. Им обоим в разной степени было жаль, что они так и не встретились снова, но все же в темноте ночи и запахе цветущей полыни, доносившемся откуда-то с гор, когда ни один из них не мог уснуть, казалось витал чуть ощутимый кожей призрак будущего, в котором они оба видели рядом с собой друг друга. И это была чистая правда, ведь не успело закончиться лето, как их взгляды вновь встретились спустя всего лишь одну бессонную ночь перед первым днем учебы, проведенную в мыслях о той обычной встрече у моря, которым не было конца и края. Как будто ими они просто, черт возьми, вынуждали судьбу свести наконец их снова, чтобы волны в душе взволновались вновь. Так обычно не бывает, и все же судьба вдруг почему-то ответила согласием.