6
26 февраля 2019 г. в 23:18
Из-за того, что Чимин выбрал фруктовый лед, Юнги не мог перестать на него пялиться в то время, как его пломбир все таял, размягчая вафельный рожок и стекая на пальцы, он заметил это, только когда холодное мороженое капнуло на колено. Они сидели на безлюдной детской площадке недалеко от школы и лениво покачивались на качелях. Их ритмичный скрип и шуршание обуви о песок, каждый раз, когда парни синхронно отталкивались от земли, создавали музыку, соединяясь с шумом ветра и причмокиваниями Чимина, слизывавшего капельки сладкого сока, чтобы не дать им запачкать пальцы, иначе потом они будут липкими. От всего этого у Мина кружилась голова, еще солнце припекало затылок, и он подумал, хотя мысли шли очень медленно и с трудом, что нужно о чем-то поговорить, иначе его шарики точно заедут за ролики.
— Как дела с серфингом? — спросил он и наконец вернулся к своему пломбиру, съедая треть за раз.
— Нормально, — соврал Чимин, но не очень уверенно. Ему совсем не хотелось признаваться Юнги, что он сдался еще в тот день, когда они встретились на пляже.
— Просто нормально? Есть какие-нибудь успехи?
— Нет, все так же…
— Знаешь, я всегда, когда видел серферов там, думал, что это так круто выглядит, — Юнги продолжал говорить в попытке отвлечь самого себя и не заметил, что переборщил, потому что не увидел, как изменилось выражение лица Чимина, — но вот не понимаю, как именно вы это делаете? Типа, просто подплываете к волне, встаете на доску, и вода сама вас несет вперед? И не страшно, когда вода вот так в трубу заворачивается?
— Юнги, пожалуйста, не надо! — Чимин все-таки не выдержал и вскочил, как будто чтобы только выкинуть палочку от мороженого, но на самом деле в порыве сбежать от такого сильного оптимистичного энтузиазма от серфинга, какого он сам не ощущал уже очень давно и ругал себя за это.
— Не надо…
— Говорить об этом, пожалуйста, я не хочу.
Чимин вернулся обратно, стыдливо опустив взгляд, но все равно чувствовал, как Юнги смотрит на него и видит насквозь.
— Ты бросил его, да?.. Почему?
— Потому что потому, мы можем забыть об этом? — казалось, Чимин в самом деле готов расплакаться, хоть и выдавил из себя нервную улыбку.
А Юнги больше ничего не стал спрашивать и говорить, с сожалением наблюдая, как Чимин борется с собственными эмоциями, как его щеки краснеют, а губы подрагивают, не в силах улыбнуться снова. «…помочь ему…» — пронеслось в голове, и Мин тут же зацепился за эти слова. Ему очень хотелось помочь, так что он достал телефон, наушники и, не говоря ни слова, дал их Чимину, включая ту песню, которую написал для него.
Как будто песня длилась несколько часов и одновременно всего мгновение, за которое выражение лица Чимина едва ли изменилось, только грусть сменилась серьезной задумчивостью. И когда он снял наушники, Юнги выжидающе посмотрел на него и сказал:
— Я написал эту песню. После того, как мы встретились в тот вечер. Она для тебя, если честно.
— Для меня? — Чимин нахмурился, как будто не веря и принимая его слова за не очень приятную шутку, на самом деле в душе просто не понимая и не принимая того факта, что кто-то может сделать такое именно для него.
— Да, — Юнги смотрел ему в глаза, не замечая, как краснеет понемногу от каждого сказанного слова. — Я бы хотел, чтобы она помогла тебе поверить в себя. Потому что, знаешь, я верю в тебя.
Наверное, с минуту Чимин молча рассматривал Мина, обдумывая все его слова и текст песни, которая ему очень понравилась, хоть он и не показал этого, а потом лишь вздохнул, бросив:
— Ты меня не знаешь, Юнги. — И совсем не выглядел воодушевленным или хотя бы приободренным. Он встал с качелей, закинул рюкзак на плечо и махнул Мину. — Скоро урок кончится, пора обратно.
— Разве это мешает мне верить в то, что ты можешь достичь своих целей? — парень вскочил и быстро догнал его.
— У меня нет целей, — сказал Чимин, не оборачиваясь, и задумался: сказал он сейчас правду или же ложь?
Юнги хотел задать еще сотню вопросов, хотел переубедить его, подбодрить, вдохновить, но… не стал. До самой школы он шел молча рядом с ним, обдумывая все слова и то, как именно Чимин произносил их, полностью понимая его настроение и причины таких слов. Ведь, по правде говоря, такое было и с ним самим, и до сих пор есть это чувство, что ты не можешь сделать ничего достойного, а значит, смысла пытаться почти нет. Чувство голодной пустоты внутри, которая со временем начинает съедать твою душу ненавистью к себе же, и голос в голове говорит совершенно ужасные, обидные вещи, отбирая последние остатки веры в себя. Обычно Юнги просто терпел такие мысли, такое состояние в ожидании, когда станет чуточку легче и он снова сможет работать над музыкой, почти не замечая, какой хреновой, по его же мнению, она получается. Но по отношению к кому-то другому, к Чимину, он ощущал чертовски сильное желание прогнать прочь всю ту темноту, окружающую плотным облаком и не позволяющую увидеть, что ты действительно чего-то стоишь. Как будто он сам может позволить себе пропадать в таком облаке, а Чимину — ни за что, ему нельзя там быть ни в коем случае. Потому что Юнги знает, к чему это может привести.
— Чимин-а, — сказал он, внезапно вынырнув из омута размышлений, когда они уже подошли ко входу школы, а Чимин уже быстрым шагом поднимался по лестнице, не собираясь ни прощаться, ни оборачиваться, — дай мне свой номер?
— Зачем? — парень вдруг остановился и недоумевающе посмотрел на Юнги, будто забыв обо всем, о чем они говорили до этого.
— Как зачем? — Мин усмехнулся, подходя ближе и доставая телефон. — Чтобы общаться.
Чимин странно посмотрел на него, прищурившись, будто внезапно перестал доверять, но спокойно продиктовал ему свой номер и даже едва заметно улыбнулся уголком губ какой-то проскользнувшей мимо мысли. Возможно, она была о том, что Юнги напишет что-нибудь сегодня вечером, и Чимин будет этому ужасно рад, но сейчас он дал номер и быстро попрощался, хотя на урок спешить не было необходимости: до звонка пять минут, а потом еще десять — перемена. Ему просто хотелось уйти, потому что рядом с Юнги в какой-то момент стало тяжело находиться лишь от того, что он не мог сделать или сказать что-то, из-за одной единственной преграды в собственной голове — огромной, выстроенной им самим стены неуверенности. А Мин смотрел ему вслед, уже обдумывая сообщения, которые напишет. Чимин казался ему странной, но так и притягивающей к себе загадкой, которую он поклялся разгадать.