***
«Это утро явно было проклято всей небесной канцелярией» — именно такой вывод сделала Гермиона, пронеся тост с клубничным джемом мимо рта и уронив десерт на пол. Всё началось с самого пробуждения. Девушке стоило нечеловеческих усилий просто подняться с постели, не говоря уж о том, чтобы удерживать себя хотя бы в относительно вертикальном положении и не врезаться во всё вокруг. Виной всему вышеперечисленному были тотальный недосып, простуда и, в самую-самую-самую последнюю очередь, события минувшего Зимнего бала. После ссоры с Малфоем, которую, впрочем, справедливо можно было бы назвать скандалом, гриффиндорка ещё несколько часов провела в Астрономической башне, тщетно пытаясь собрать прежнюю Гермиону Грейнджер из кусочков разочарования, опустошения, боли и неприязни самой к себе. Тем не менее, время шло, ночная температура в конце декабря стремительно падала, ветер усиливался, снежинки, когда-то плавно кружащие в воздухе, теперь будто иглами пронзали покрасневшую кожу, а пазл так и не собирался, разваливаясь и ломаясь каждый раз, когда Грейнджер пыталась найти внутри себя хотя бы намёки на спокойствие и самообладание. Вернувшись в спальню практически под утро, когда силы стоять на ногах окончательно сошли на «нет», а предпосылки к появлению температуры наоборот появились, Гермиона безвольно упала на кровать, уповая на то, что усталость и назревающие проблемы со здоровьем возьмут своё и заставят её уснуть, но и тут потерпела сокрушительное фиаско. Каждый раз, когда мозг был предельно близок к состоянию сна, подсознание бесстыдно вбрасывало ему новую пищу для размышлений, из-за чего волшебница за ночь успела рассмотреть под другим углом все, что связывало её с Малфоем. Если вдуматься, то в каждом его поступке действительно можно было найти личные мотивы, спрятанные под толщей благих устремлений. Слизеринец поговорил по душам? Нет, он просто отвлекал внимание. С чувством поцеловал? Не надейся: ему нужны были лишь эмоции, чтобы прочно привязать тебя к себе. Помог? Втирался в доверие. Тот момент, обдумываемый ею на последнем уроке Зелий, когда Гермиона осталась наедине с Драко в кабинете Макгонагалл, наглядно иллюстрировал всё то, что на самом деле происходило между слизеринцем и гриффиндоркой. Она — наивная-дура-Грейнджер — думала, что молодой человек её вот-вот поцелует, а он — чёртов-интриган-Малфой — подошёл непозволительно близко и сказал доставать свитки, после исчез в камине. Удивительно, как в один и тот же момент Гермиона могла быть полностью поглощенной своими чувствами, а Драко — стремлением к собственной выгоде. Невероятно показательный пример! Подобную подоплёку можно было найти во всём, и именно это особенно причиняло боль. Гермиона призналась себе, что влюбилась, в самой глубине души лелея надежду на ответные чувства, а в это время ей нагло пользовались, без зазрения совести вытирая об неё, как об половую тряпку, ноги. Большее унижение и представить трудно! Грейнджер, гиппогриф Малфоя раздери, являлась лучшей студенткой Хогвартса, обладательницей Ордена Мерлина первой степени в семнадцать лет, героиней войны, основательницей такого важного движения как Г.А.В.Н.Э., девушкой, в ком зародилась магия не из-за генов, а из-за ума и характера, другом всему живому, и неужели какой-то трусливый Хорёк, ничего не добившийся за всю свою жизнь, смеет так себя вести по отношению к ней?! Недопустимо! Эти аргументы вкупе с задетыми гордостью и чувством собственного достоинства привели Гермиону к выводу, что, во-первых, светлые чувства к белобрысому засранцу были ни чем иным, как временным помешательством из-за затянувшегося одиночества, во-вторых, она не позволит себе ни разу заплакать из-за Малфоя, ведь он этого не стоит, и, в-третьих, если для скользкого слизеринца всё было игрой, то уж для неё тем более, следовательно, с этой самой минуты она напрочь забудет о его существовании. Да! Так и надо! — Гермиона, все хорошо? — вкрадчивый голос Джинни вывел гриффиндорку из омута мыслей, призванных оторвать от плинтуса самооценку. — Ты уже десять минут читаешь одну и ту же страницу и даже не заметила, как уронила тост. Карие глаза инстинктивно опустились вниз, без труда обнаружив поджаристую булку и когда-то аппетитный джем на полу в потенциальной близости к туфлям. Годрик милостивый, неужели из-за Хорька — не Драко, ни в коем случае не Драко — гордость школы Гермиона Джин Грейнджер скоро начнёт есть так, как это делал Рон в первые годы их знакомства! Рука дернулась от желания то ли ударить себя по лбу, то ли запустить «Расширенным курсом по Трансфигурации» в голову одному змеёнышу. О, определённо второе. — Просто не выспалась, — девушка слабо улыбнулась. Отчасти сказанное было правдой. — С кем не бывает! — нарочито громкий смех завершил беззаботный образ и привлёк внимание близсидящих. — Да, я заметила, — подтвердила младшая Уизли. — У тебя глаза красные, — продолжила гриффиндорка, слегка наклонившись через стол к подруге, словно ожидая услышать что-то секретное. Гермиона рассеянно пожала плечами, возвращаясь к чтению и борясь с желанием сдавленно застонать. Да, это определённо будет невыносимо долгий день!***
Идти на завтрак без Блейза и Теодора было странно. Во всяком случае, непривычно. Драко бросил ещё один подозрительный взгляд на сидящую рядом с ним Пенси, старательно делающую вид, что всё нормально и ничего из ряда вон выходящего не происходит. Тем не менее, волшебник практически кожей чувствовал: брюнетка что-то скрывает. Слизеринка сидела напротив него между Забини и Ноттом столько, сколько Малфой себя помнил, поэтому сейчас какая-то часть его подсознания отказывалась воспринимать отсутствие двух однокурсников и девушку на соседнем месте, с присущими ей манерами разрезающую тост. Более того, впервые за восемь лет обучения в школе Драко пришёл в Большой зал к самому началу завтрака, что априори считалось странным. В кои-то веки слизеринский принц оказал всему Хогвартсу такую честь! Чем же, интересно, студенты во главе с Макгонагалл её заслужили? Молодой человек всячески убеждал себя в том, что подобная пунктуальность не имела никакого отношения к Грейнджер, но не верил сам себе: Малфой действительно пришёл сюда так рано только потому, что появись он здесь в обычное время, Гермиона обязательно обернулась бы на шум открывшейся двери — гребаная грейнджеровская привычка, пронесенная через войну — и встретилась бы с ним взглядом. Драко не хотел даже предполагать, что мог прочесть в её глазах, почти боялся реакции гриффиндорки, будто бы она могла разрушить его хрупкую уверенность в собственной правоте, из-за чего с превеликой радостью наплевал на старую слизеринскую традицию приходить в Большой зал вместе, и, не дожидаясь Тео и Блейза, в спешке покинул подземелья. Теперь, после того как ему воочию довелось наблюдать появление бледной и какой-то чересчур заторможенной Гермионы, Малфою оставалось лишь откровенно пялиться на её затылок и прожигать дыру в и без того худой спине. Потрясающая перспектива! Между тем, то, почему Пенси пошла вместе с ним, все ещё оставалось загадкой. Девушка продолжала разрезать тост — почему-то Драко казалось, что она хочет распотрошить свой завтрак, а вовсе не поделить на части, — уставившись взглядом в тарелку и полностью абстрагировавшись от всех. Странно. Более того, это непонятное надругательство над едой волшебница совершала молча и абсолютно безэмоционально. Очень странно. Конечно, Паркинсон и раньше отличалась манерами и превосходным воспитанием, а потому не болтала без умолку за столом, как часто делают девчонки, но уж в чём, а в отсутствии всякого интереса к жизни и нежелании общаться с друзьями её упрекнуть было нельзя. Сейчас же слизеринка своей апатией подозрительно напоминала Грейнджер: та с омертвелым выражением лица сидела за столом, согнувшись над книгой, и — святой Салазар! — даже не заметила, как её тост ловким маневром пикировал прямо на пол. Драко сморщился: пока подобная участь не настигла Паркинсон, нужно что-то сделать. — Пенси, что-то не так? — вопрос прозвучал спокойно и почти равнодушно, так, словно задавший его интересовался погодой или курсом валюты в Британии, а не эмоциональным состоянием живого человека. Впрочем, другого ожидать и не стоило: «змеи» никогда не будут гладить по волосам, участливо заглядывая в глаза и полушепотом вопрошая: «Ты в порядке?». «Спрашивает ли кто-то у Грейнджер о её самочувствии? Хватит ли Золотому мальчику и его Рыжей собачонке ума, чтобы заметить, что с самым адекватным человеком в их пресловутом трио что-то произошло или все ещё происходит? Догадаются ли идиоты элементарно спросить? Что Грейнджер им ответит?» — Забини, — тяжело выдохнула девушка, прекратив безжалостно кромсать пищу и отложив нож. Темно-зелёные глаза сосредоточили свой то ли убийственный, то ли затравленный взгляд на содержимом чашки с кофе без сахара, так и не сумев подняться к лицу собеседника. — Мы поругались прошлой ночью. «О, Пэнс, ты даже не представляешь, насколько мне знакома эта история, и как я тебя понимаю! Неужели все решили устроить кому-то скандал на том идиотском балу?! К слову, об идиотах. Наверное, если бы Поттер всё же поинтересовался умонастроением своей подружки, она, должно быть, точь-в-точь как и ты, Пэнс, выдохнула «Малфой», и опустила бы взгляд.» — Что наш идиот сделал на этот раз? — Драко не был удивлён. По закону жанра в любом условном объединении людей всегда находятся двое, между кем часто возникают конфликты, но они все равно почему-то вместе, так вот, в их собственном платиновом трио этими двумя были Паркинсон и Забини. Малфой примирился с подобным положением дел ещё на шестом курсе, а потому сейчас, на восьмом, он уже не ожидал от слизеринки иного ответа. «Что идиот сделал на этот раз?» — тем же самым тоном спросил бы у Грейнджер Поттер, в процессе перебирая в уме все известные ему боевые заклятия, и Гермиона пожаловалась бы ему на меня-такого-сякого-нехорошего-Малфоя. Да, пожалуй, так вполне могло бы быть. С той лишь разницей, что вместо того, чтобы подставлять плечо под водопад грейнджеровских слёз, Шрамоголовый сидит в полуметре от неё и гогочет во весь голос на пару с Вислым. Наверное, если Гермиона однажды придёт в Большой зал голой, они даже не заметят.» Случайная мысль о не совсем одетой — полностью обнажённой — гриффиндорке практически заставила Драко подавиться завтраком, а мгновенно разыгравшееся воображение принудило подняться — встать — не только ком в горле, но и кое-что ещё, из-за чего в узких брюках стало мучительно тесно. Блядь, Мерлин, какого чёрта, почему сейчас?! — Я хотела с ним поговорить, но он не дал мне сказать и почему-то разозлился. Драко, я действительно не знаю, из-за чего! — Паркинсон красноречиво взмахнула руками, как бы стараясь донести до слушателя всю степень своего негодования. — Мы стали ругаться, и Блейз сказал…столько всего! — послышался тихий всхлип. «Дежавю. Чёртово дежавю. Слишком похоже. Это ненормально! Грейнджер ТОЖЕ собиралась о чем-то рассказать. Я ТОЖЕ не стал слушать. Она ТОЖЕ не понимала, в чем дело. Я ТОЖЕ вылил на неё столько дерьма, что она полжизни будет в нем захлебываться. Не вечер, а одно сплошное «ТОЖЕ»! Видимо, нам всем пора в Мунго: коллективное помешательство ещё никогда не приводило ни к чему хорошему.» — Потом Блейз ушёл. Он… он не любит меня? — прозвучало тихо, полушепотом. Так говорят, когда очень сильно боятся заплакать, считая обычное выражение эмоций высшим проявлением слабости. Впервые за весь разговор Пенси посмотрела сокурснику прямо в глаза, и в её темно-зелёных радужках волшебник видел другие, золотисто-карие, наполненные обидой и непониманием, те самые, взгляд которых застрял у него под корой головного мозга. «Если бы Грейнджер сказала это, то… Чёрт! «Потом Драко ушёл. Он… он не любит меня?» — Аваду мне в голову в этом случае, пожалуйста. Двойную. Для точного результата. Мерлин, Грейнджер даже не нужно ничего произносить, чтобы я это услышал.» — Пенси, — начал Драко, все ещё не до конца понимая, говорит он это однокурснице или девушке, сидящей через несколько столов от него. — Кто тебе сказал, что тот, кто уходит, никого не любит? Паркинсон ничего не ответила, а Малфою показалось, что он словил внезапный приступ асфиксии то ли потому, что осознал, что лично послал ко всем чертям Грейнджер и только что признался вслух в своих чувствах к ней, то ли потому, что Гермиона поднялась со своего места и ушла, бросив едкий взгляд в сторону «змеиного» стола. Железобетонная уверенность в здравом рассудке, наличии логики и правильности совершенного прошлой ночью поступка дала крупные трещины.***
Гермиона всегда искренне уважала медицину, причём не только магическую, но и маггловкую, с интересом изучая виды, специфику и историю лечения самых разных недугов. В работы учёных и докторов по психологии и психиатрии девушка вчитывалась с особой любознательностью, с удовольствием находя в описанном материале что-то, что могло быть полезным и находило отклик в памяти или в воображении. В преимущественном большинстве случаев гриффиндорка полностью соглашалась с прочитанным, но не сейчас. Конкретно в данный момент, широкими шагами направляясь на урок Зельеварения, она могла довольно в грубой форме оспорить позицию доктора Элизабет Кюблер-Росс — магглы-психиатора, определившей пять стадий горя и описавшей их в своей научной работе. Почему-то именно этот труд внезапно всплыл на задворках подсознания молодой волшебницы, заставляя её искренне возмущаться и в праведном гневе разрезать руками воздух. Упомянутая мисс Кюблер-Росс рассказывала о следующих эмоциях после сильного стресса: об отрицании, злости, торге, депрессии, принятии. Это и вызывало внутри Грейнджер негодование, ведь её собственный пример разительно отличался от написанного в книге, а именно там она рассчитывала найти разумное объяснение своим переживаниям. «Ночь в Астрономической башне — это стадия отрицания, — на ходу анализировала свои чувства гриффиндорка. — Я не могла смириться с подлой сущностью Малфоя и с тем, что моменты, о которых я так много думала, являлись лишь частью какого-то зловещего змеиного плана. После этого, минуя логическую последовательность, у меня наступил сразу третий этап — торг. Это слово лучше всего описывает мои бесполезные попытки оправдать слизеринского гада предположениями, что, возможно, той ночью он преследовал какую-то цель, а вовсе не хотел унизить меня, — неприятная мысль заставила гриффиндорку непроизвольно топнуть, спускаясь по лестнице в подземелья. — Всё утро, начиная с моего возвращения в спальню и заканчивая завтраком, можно ознаменовать четвёртой стадией, то есть непосредственно депрессией. Хвала Мерлину, что мне хватило ума и гордости не разреветься прямо на первой же лекции! Впрочем, это было бы более чем объяснимо: очень больно и обидно осознавать, что я поверила Малфою — мальчишке, мешавшему нам с Гарри и Роном во всех делах на протяжении школьной жизни. Даже после полного краха семьи змееныш умудрился выйти из ситуации победителем. Придурок! — преодолевая очередную ступеньку и осознавая, что до начала лекции осталось неприлично мало времени, девушка перешла на бег, в процессе всячески коря Элизабет за неправильный порядок расположения стадий. — Сейчас же очередь дошла до второго этапа — злости. Да простит меня Мерлин, но если Малфой выкинет хоть какую-то дурацкую шутку на Зельях, я припечатаю его к стене Петрификусом и даже не вспомню, что урок ведёт его дорогой дядюшка Снейп! Хорёк очень постарался, чтобы заслужить такую участь, и у него получилось, поэтому пусть этот белобрысый идиот держится подальше ради своего же блага, иначе я…» Размышление было дерзновенным образом прервано, причём ни чем иным, как твёрдым деревом двери в кабинет Снейпа, а после — ударом о пыльный пол, вспышкой боли и минутным помутнением в глазах. С трудом оторвав голову от холодного кафеля (что, к слову, было даже сложнее, чем попытки подняться с постели утром), Гермиона наткнулась на расплывчатое светлое пятно, предположительно, чью-то макушку, но зато с предельной ясностью различила пронизывающий взгляд ледяных серых глаз. Очевидно, возвышавшийся над её распластанным на полу телом Малфой и был этим самым «пятном». До ушей невнятно доносились голоса сидевших в классе слизеринцев и гриффиндорцев, видевших, скорее всего, её фееричное падение, но Гермионе было глубоко всё равно. Плевать, что она валяется, как сломанная кукла — кем она, впрочем, и является с прошлой ночи — на грязном полу, безразлично, что юбка могла задраться, не волнуют ни боли в затылке, ни в целом откровенно глупый вид. Хотелось просто проткнуть себе грудь острым взглядом серых с голубоватым оттенком глаз или найти в них что-то, что напрочь перечеркнуло бы всё сказанное в её адрес их обладателем. Что-то, что помогло бы собрать её душу по кусочкам. Совершенно внезапно вспомнились слова мамы: «хрусталь не склеишь». Интересно, относится ли это правило к целостности внутреннего мира? Неожиданно захотелось плакать. Просто взять и громко разрыдаться, как тогда, над свитком в холодном туалете, потому что эмоции берут верх над рациональным мышлением, а делать вид, что всё в порядке, становится гораздо труднее с каждой невыносимо долгой секундой. Всхлипывать так громко, чтобы у белобрысого ублюдка заложило в ушах. Размазывать по покрасневшим щекам слезы, полулёжа на грязном полу, чтобы Малфой видел, до чего могут довести его бесчеловечные игры, знал, что ей чертовски больно и обидно, понял, наконец, какого это: когда никто из твоих друзей не замечает, что ты разбит, вдоль и поперёк переломан. — Мисс Грейнджер, если Вам ещё не надоело валяться на полу, как на маггловском курорте, то для Вас, как и для всех остальных, я повторю, что идёт урок, — как бы невзначай напомнил Северус таким ядовитым тоном, что Гермиона, вздрогнув, неожиданно вернулась в реальность и обнаружила вокруг себя Гарри, Рона, Джинни, Невилла и ещё нескольких гриффиндорцев. Однокурсники наперебой что-то спрашивали у неё, но их слова доносились до Гермионы будто сквозь толщу воды. С ней определённо что-то было не так. —Да-да, конечно, профессор, — опираясь на протянутые друзьями руки, пусть и не до конца понимая, на чьи конкретно, пробормотала гриффиндорка, поднимаясь с пола под пристальным надзором колючего малфоевского взгляда. Слизеринец не обернулся ей вслед (ещё чего, размечталась!), когда девушка сделала несколько неуверенных шагов к своему столу, и не проронил ни слова, лишь презрительно хмыкнув и отвернувшись в сторону, но Гермионе почему-то показалось, что от этого жеста веяло фальшью за версту. Слишком неубедительно. Хорёк то ли терял свою снобистскую сноровку, то ли что-то скрывал. Логические цепи начали выстраиваться сами собой, аналитический ум пришёл в действие, и, находясь в шаге от поразительного открытия, Грейнджер почувствовала, что у неё очень сильно болит голова. Гарри говорил что-то про то, как он беспокоился о том, где пропадала подруга за минуту до начала лекции, Рон про «я набью этому слизняку морду, чтобы научился нормально открывать двери, а не распахивать их с ноги», но всё это сливалось в один непонятный шум, отзывалось острой болью в висках и в результате обращалось в жар во всем теле. — Мистер Малфой, если Вы не планируете и дальше ударять студентов дверьми, то сядьте на свое место, — процедил Снейп, явно недовольный тем, что из-за подобных непредвиденных обстоятельств лекция откладывается на ещё более долгий срок. Его принципиально не волновало, кто кого и чем с размаху отправил в нокаут, а потому вся эта шумиха вокруг и без того чрезмерно зазнавшейся девчонки его порядком раздражала. — Вы лично разрешили мне выйти, профессор, до того как она… — слизеринец выдержал театральную паузу, — с разбегу впечаталась в дверь. «Она» — простое местоимение, поразительно тонко намекающее на то, что упомянутая особа не достойна произношения её имени вслух, тут же напомнило гриффиндорке о том, почему она так неслась в кабинет в порыве гнева. Малфой. Этот мерзкий таракан вывел её из душевного равновесия даже не всем своим поведением, а одним-единственным взглядом. Уходя с предыдущего урока, если бы он не посмотрел на неё вообще или наградил колючим прищуром, гриффиндорка даже не удивилась бы, но Драко прибегнул к своему любимому методу — унизительному созерцанию сквозь человека. Этот его я-смотрю-на-стену-через-твою-переносицу взгляд приравнивал жертву малфоевского эгоизма к пустому месту, а её, Гермиону, заставил всю перемену просидеть в библиотеке, тщетно пытаясь подавить приступ нахлынувшей ярости и побороть желание наслать на высокомерное бледное лицо летучемышиный сглаз, а после, опаздывая, нестись, как бешеная фурия, на урок, и в итоге врезаться в открывшуюся дверь. Да, пожалуй, Грейнджер действительно есть за что вновь возненавидеть слизеринского придурка! Вздохнув так, будто он находился в шаге от того, чтобы проклясть всех присутствующих за непомерную и непроходящую тупость, Снейп открыл рот, приготовившись ответить на реплику крестника, до сих пор стоящего в дверях, когда зельевара буквально на полуслове опередил Невилл: — Профессор, Гермионе нужно в Больничное крыло! Она сильно ударилась и могла получить травму. Вдруг у неё вывих шейного позвонка? Или сотрясение? На это заявление Драко лишь закатил глаза, внутренне поражаясь тому, насколько осмелел робкий гриффиндорец после войны, а сама «виновница торжества», то есть Гермиона, сильнее укуталась в мантию, будто замёрзла. Это и правда очень странно. На долю секунды в чёрных, как уголь, глазах профессора промелькнула эмоция, которую было сложно описать в словах, но она подозрительно напоминала Драко то чувство, которое в детстве испытывал он сам, когда делал какую-то изощренную подлость Поттеру или Вислому. — В таком случае, раз уж мистер Малфой так хотел выйти, он проводит мисс Грейнджер до лазарета, — безапелляционно отрезал Северус, наслаждаясь произведённым эффектом, а именно гробовой тишиной и подавившейся воздухом гриффиндоркой. — Итак, откройте страницу триста девяносто четыре…***
— Ты можешь идти тише, Грейнджер? Драко злился. Его до жути бесили даже не отвратительная шутка Снейпа и шаркающие позади шаги гриффиндорки, а собственные слабость и противоречивость. Спрашивается: что с ним, чёрт возьми, не так? Хотел напрочь вычеркнуть любопытный вездесущий нос Грейнджер из своей жизни — сделал это, так почему чувство, что у него взяли и живьём вырвали весомый кусок жизни, не покидало? Да, слизеринец проснулся в довольно спокойном расположении духа и наивно решил, что события прошлой ночи никак не затронули его, но стоило ему покинуть порог собственной спальни, как жестокая реальность тут же навалилась на плечи и унесла в водоворот сомнений, а потом, когда он увидел гребаную нездорово-бледную грязнокровку за завтраком, осознание глупости совершенной ошибки тяжёлой дубиной приложилось по его затылку. Драко почти сожалел о содеянном. Нет, не так. Драко, блядь, Малфой о чем-то жалел! Уму непостижимо! Всё это с самого завтрака сжимало глотку липкими пальцами настолько, что темнело в глазах, а гриффиндорская идиотка продолжала шаркать по полу так громко, будто задевала носками своих уродливых туфель не кафельные плиты, а его — Драко — оголенные нервы. — Вот уж не думала, что под конец учебного дня ты заметишь моё присутствие, Малфой! Гермиона жутко гордилась тем, как парировала слова слизеринца: язвительным тоном и с тенью лёгкой насмешки. Так, как делал это сам Драко. Идеально. Вспомнилось, как говорят магглы: «Его же оружием». Поразительная ирония! Тем не менее, саркастическую реплику гриффиндорки однозначно портил хриплый голос. Девушка ещё утром заметила небольшие боли в горле, сейчас же говорить было достаточно больно. Кроме того, появлялись явные признаки озноба. Думать о том, какие ещё негативные для её здоровья последствия принесут часы, проведённые ночью в Астрономической башне в одном бальном платье, не хотелось. — Если будешь топать ещё громче, то даже Волдеморт из могилы заметит! — Соскучился по старому лидеру, Малфой? Мне казалось, ты ждал его кончину. — Не больше, чем твою, Грейнджер. Вот и всё. Гермиона презрительно сощурилась и с гордо поднятым подбородком прошла вперёд, демонстративно задев обидчика плечом, а Драко показалось, что его не просто толкнули, а с размаху нокаутировали лицом об кафель. Малфой снова унижал гриффиндорку, втаптывая её в грязь и выплевывая ей в лицо омерзительные вещи, но чувствовал, как кубарем катится ко дну сам. Идущая впереди девушка в бессильной злости сжимала кулачки, оставляя на нежной коже ладони отметины от ногтей, наверняка прокручивая в голове услышанное, а слизеринец, манерно вышагивающий немного позади, почти буквально слышал, как с каждым произнесенным им словом по одной трещат кости его рёбер. Малфой ненавидит себя. Просто ненавидит. За то, что позволил отцу ввязать себя в эту дерьмовую эпопею с Лордом, за то, что не сумел защитить мать, за то, прятался по углам, когда все шли в бой, за слабость перед Империусом, повлекшим смерть Люси, за мёртвых магглов, чьи стоны навсегда запомнят стены подземелий мэнора, и за каждую слезу, которую хотя бы однажды уронили орехово-карие глаза по его вине. В пустом коридоре было по-прежнему тихо — студенты и профессора до сих пор находились на лекциях, — и когда тихий всхлип эхом разбился о каменные стены и резные рамы окон, Драко почувствовал, что ему окончательно сносит крышу. Мерлин милостивый, не хватало ещё, чтобы Грейнджер зарыдала прямо посреди замка! Здесь, при своём злейшем враге! Какого чёрта она вообще распускает сопли и злится? Он — Малфой — лишился первого и последнего луча света, озарявшего мрак его будней, наскоро распрощался с единственным источником тепла, с ней, грязнокровкой, заставлявшей его хоть что-то чувствовать, но в роли жертвы почему-то предстала именно Грейнджер. Драко спас этой тупой суке с комплексом матери Терезы жизнь, а она смотрит на него таким взглядом, после которого хочется то ли лезть в петлю, то ли приложить дуло пистолета к виску, и плевать, что оба способа маггловские. За всхлипом последовали ещё два шмыга носом, и Малфой уже почти на уровне рефлекса собрался бросить волшебнице в лицо что-то вроде: «шла бы ты к чёрту со своими рыданиями, Грейнджер», когда она неожиданно согнулась пополам и, ухватившись за висящий на стене портрет, начала громко кашлять, сотрясая приступами воздух. Драко нахмурился. Гадкая тварь, кем-то ошибочно названная внутренним голосом, шипела на ухо, царапая кожу, что девушке плохо исключительно по его вине, а отголоски разума убеждали, что ни столкновение с дверью, ни удар об пол не могли вызвать такую реакцию. Пожалуй, в коллекцию к паранойе, паническим атакам, ночным кошмарам и постоянной агрессии на внешний мир стоит добавить раздвоение личности. Прекрасно, Малфой! К восемнадцати годам для тебя будет забронирована именная койка в Мунго! — Если ты решила сдохнуть, Грейнджер, то будь добра, прибереги это зрелище для Помфри, а не для меня, — мысленно выругавшись так, что услышь его брань Нарцисса, женщина лишила бы сына наследства, Драко все же сделал несколько чересчур торопливых шагов к гриффиндорке, при этом наступив на горло собственной попытке держаться на расстоянии и вдоволь на ней потоптавшись. Великолепно! Осталось только броситься к ногам Грейнджер и начать слёзно умолять простить его. Тем не менее, Гермиона продолжала кашлять так, будто всерьёз планировала избавиться от собственных лёгких этим не слишком уж гуманным способом, а в голове у слизеринца сам собой родился вопрос: что бы он сделал, если бы Грейнджер осталось жить буквально пару минут? Ничего, наверное. Хотел ли он сказать, что жалеет о многих своих поступках? Определённо, да. Нужно ли им обоим знать это? Определённо, нет. Гриффиндорка продолжала небольшими шагами идти вперёд, постоянно останавливаясь из-за сильного кашля и дрожи во всём теле, но подгоняемая малфоевским: «Если ты вырубишься прямо здесь, я оставлю тебя умирать посреди коридора». С ней абсолютно точно что-то происходило, но это не имело никакой связи с недавним ударом. В конце концов, ещё никто не начинал неконтролируемо трястись, врезавшись в дверь. В таком случае, из-за чего это всё? Как бы то ни было, ситуацию омрачала ужасная головная боль. Неожиданно краски мира вокруг смешались в одно сплошное серое пятно, и гриффиндорка почувствовала, что сползает по стенке, на которую опиралась всего пару мгновений назад, а ноги больше не держат её. Прежде, чем с губ сорвалось хриплое «Малфой», а пальцы упомянутого волшебника сомкнулись на локтях девушки, она провалилась в пустоту. — Грейнджер? Грейнджер! — Драко сглотнул ком в горле, глядя на распластанное на полу тело. Слизеринский принц нервно тряс гриффиндорскую принцессу за худые плечи, но та все ещё оставалась безмолвной и нездорово-горячей. Который раз за сегодняшний день девушка беспомощно валяется перед ним? Видит Салазар, ещё год назад Малфой бы многое отдал, чтобы наблюдать за принципиально-гордой дрянью с «львиного» факультета у своих ног, но сейчас… Предполагаемое удовольствие сгорело в Преисподней в тот самый день, когда мозг напрочь отказался соображать, а губы сами впились в другие, грейнджеровские, приковав их к себе во тьме школьного холла. — Гермиона? Рациональная часть сознания истошно вопила, что для поддержания эффекта, произведенного на гриффиндорку прошлой ночью, стоит либо позвать профессоров и при первой же возможности ретироваться отсюда, ничем не показав заинтересованность в дальнейшей судьбе пострадавшей, либо, дабы и вовсе не пачкать руки, левитировать тело к Помфри, по пути не приближаясь к нему ни на метр, однако чувственная часть с высокой колокольни плюнула и на логику, и на то, что подобный поступок будет противоречить всему сказанному девушке в Астрономической башне, а потому пару мгновений спустя Драко уже резво шагал в сторону Больничного крыла, держа на руках подозрительно-румяную Гермиону, и чуть ли не срывался на бег. Почему очкастый придурок и рыжий тупица с сестрой не заметили, что их подруге плохо? Даже сохраняя самую большую из всех возможных дистанций, Драко отчётливо видел, что самочувствие гриффиндорки явно не в норме, и виной тому вовсе не недосып или скверное настроение, однако Золотому мальчику и его плешивой нищей псине, вероятно, нужны телескопы, чтобы понять, что с Грейнджер что-то не так. Матеря на чём свет стоит двух остолопов, даже более глупых, чем Крэбб и Гойл, Малфой с ноги распахнул двери в лазарет — видимо, это уже становится привычкой — и вручил Гермиону, которая, кажется, начала приходить в себя, прямо в руки Помфри, а после исчез ровно за мгновение до того, как гриффиндорка открыла глаза. Жадно втягивая носом прохладный воздух и слыша, как раздаётся удар часов, оповещающий об окончании урока, Драко с силой сжал хрустнувшие челюсти. Видит Мерлин, если Грейнджер не явится на ужин, к утру в гостиной Гриффиндора найдут хладные трупы двух идиотов со свернутыми шеями.***
— О, дорогая, наконец-то ты проснулась! Давай, выпей это зелье! Не успела Гермиона открыть глаза, оглядеться вокруг и определить своё местоположение, как у неё во рту оказалась ложка с некой субстанцией с отвратительным запахом и ещё более тошнотворным вкусом. С трудом преодолев рвотный рефлекс и все-таки удержавшись от того, чтобы выплюнуть жидкость прямо в лицо тому, кто её дал, волшебница проглотила лекарство, зажмурившись, а после, открыв глаза, обнаружила напротив себя добродушную, но крайне взволнованную Поппи Помфри. Целительница смотрела на пациентку строго, но все равно буквально источала ауру доброты и почти материнской заботы. — Мадам Помфри, — начала Грейнджер, но тут же была перебита напором нравоучительных нотаций. — Мерлиновы панталоны, Гермиона, где, скажи мне, ты умудрилась подхватить такую высокую температуру?! Так и до пневмонии недалеко! — искренне недоумевала волшебница. — Мало того, что у тебя насморк и больное горло, так ещё и жуткий кашель! Почему ты не пришла ко мне ещё утром? Как вообще можно было учиться в таком состоянии? О, милая, ты совсем себя не бережешь! — причитала Поппи, пока лежащая на кровати с белоснежными простынями девушка пыталась сосредоточиться и вспомнить, как именно она оказалась в Больничном крыле. Сначала Гермиона спешила на урок, потом врезалась в дверь ровно в тот момент, когда её открывал Малфой, дальше гриффиндорка встала, дошла до своего места, затем Невилл убеждал профессора Снейпа отпустить ученицу в лазарет, чтобы проверить, не слишком ли сильно та ударилась, а далее… Зельевар отправил Хорька проводить пострадавшую! Точно! Значит, это Драко помог ей? — Мадам Помфри, могу я поинтересоваться, кто доставил меня к Вам? — услышав, насколько хрипло звучит её собственный голос, гриффиндорка отметила, что целительница была абсолютно права по поводу её состояния. По крайней мере, теперь, когда девушке озвучили её диагноз, всё становилось на свои места: и головная боль, и кашель, и постоянный озноб, и неестественный цвет кожи. Видимо, всё вышеперечисленное — результат вчерашнего весьма продолжительного времяпрепровождения в Астрономической башне. Что ж, этого стоило ожидать. — Боюсь, тот, кто помог Вам, попросил, чтобы его имя осталось в секрете, — мадам простодушно развела руками. — Только не расстраивайтесь, мисс Грейнджер. Лучше посмотрите, сколько приятных сюрпризов оставили Вам друзья! — полная рука указала на тумбочку, на которой нашли свое место несколько букетиков цветов, две «Шоколадные лягушки», какая-то книжка и её — Гермионы — сумка, опрометчиво оставленная на Зельях. «Малфой в роли героя, анонимно спасающего магглорожденных? Даже звучит смешно! Если бы он и сделал нечто подобное, то напоминал бы о своём невероятном благородном поступке до конца своих дней, — размышляла девушка, рассматривая вечерний зимний пейзаж за окном. — С другой стороны, Малфой ведёт себя странно. Его ненависть выглядит как-то… не по-настоящему. Абсолютно неестественно. Все поступки не только подозрительные, но и противоречивые, будто Хорёк либо мечется между двумя крайностями, либо сам не знает, чего хочет. Может ли это означать, что Драко снова что-то планирует? Неужели нечто куда более серьёзное и опасное?» — Может, Вы сделаете хотя бы намёк на личность таинственного спасителя? — с надеждой попросила Гермиона, вглядываясь в сияющие добротой светло-голубые глаза женщины. Червь сомнения, упрямо утверждавший, что она — Гермиона Джин Грейнджер — надеется, что «героем» все-таки окажется Драко, заставил девушку подавиться очередным лекарством. Видимо, температура ещё не прошла. — Я действительно не могу, — со вздохом ответила целительница, заставив пациентку на долю секунды предположить, что Драко стёр Поппи память или и вовсе наложил Империус. — Не огорчайтесь, мисс Грейнджер, лучше уделите больше внимания своему здоровью. Может, Вам удастся выписаться уже через пару дней. С этими словами мадам Помфри удалилась, а Гермиона, до той минуты сидевшая на постели с дотошно-прямой спиной, безвольно откинулась на подушки. Чем ей, спрашивается, заниматься в Больничном крыле ближайшие несколько суток? Безусловно, можно было почитать книгу, так любезно оставленную здесь кем-то из гриффиндорцев, но подобное занятие привело бы к головной боли, а Грейнджер и так весь день мучилась от этого недуга. Решив, что перспективы лучше все равно не предвидится, девушка поднялась с постели и босыми ногами неспешно прошлась по лазарету, осматривая обстановку вокруг. В помещении царила атмосфера кристальной белизны и стерильной чистоты, характерная для такого рода учреждений. Делая очередной мягкий шаг по полу, Гермиона почувствовала, что наступила на что-то шершавое или сухое. Находкой оказались несколько почти полностью сожженных лепестков белой лилии, а благодаря пристальному изучению помещения был обнаружен и сам букет — в мусорном ведре, в углу у двери, изрядно пострадавший от чьего-то Инсендио. Подняв один лепесток и сжав его в ладони, а после наблюдая за тем, как сгоревшая часть превращается в крошево, Гермиона сдула с уцелевшей белой поверхности остатки гари, и окончательно убедилась не только в том, что её спасителем и тем, кто принёс цветы, является один и тот же человек, чьё имя она знает наверняка без всякой записки, но и в том, что она больше не поверит ни единому слову Драко о его псевдоненависти и сама разберётся в том, что он скрывает.