Змеиное гнездо

Магическая Британия пребывала в состоянии полнейшего хаоса в течение последних недель: смерть двух особо опасных Пожирателей Смерти повлекла огромное количество слухов и широкий общественный резонанс. Если раньше главным злом в представлении людей были приспешники Тёмного Лорда, то кто теперь? Предположений было море. Вероятно, тот (или те), кому оказалось по силам уничтожить профессиональных убийц, представляют куда более серьёзную угрозу, что только усугубляет ситуацию. Волшебники не знали, чего им остерегаться и против кого сражаться на этот раз, а потому не могли сопротивляться нарастающей панике. Подобное настроение царило и в Хогвартсе. Ученики собирались в группы и, озираясь по сторонам, обсуждали то, что где-то услышали или прочитали, надеясь понять, к чему им готовиться, однако это занятие только раздувало до гигантских размеров страх: никто достоверно не знал, что на самом деле произошло, а потому противоречивость слухов и мнений лишь возрастала. По официальной версии Министерства Магии Антонин Долохов и Торфинн Роули пострадали во время операции по их захвату от рук авроров. В «Пророке» особое внимание уделялось тому, что: «Пожиратели Смерти использовали против бравых стражей безопасности смертоносные заклинания, а потому у героических защитников Британии не было иного выхода, кроме как применить к злодеям специальное заклинание». Эта версия тщательно распространялась по всей стране, но никто в неё не верил. Слишком уж натянуто и громко звучало подобное заявление. Кроме того, Министерство не ответило на вопрос, какие конкретно чары применяли авроры, и от дальнейших комментариев на эту тему оно тоже отказалось. Именно эта недосказанность и привела к появлению множества теорий и предположений о том, что же случилось на самом деле. — Никто не верит, что авроры вообще там были, — оторвавшись от игры в магические шахматы, высказался Рон. — Я тоже, если честно, сомневаюсь в этой версии. Выглянув из-за книги, Гермиона проследила за тем, как белый конь Уизли проскакал про клетчатому полю и остановился в опасной близости от чёрного короля Гарри. Услышав мнение друга, парень нахмурился и, прикрыв веки, начал напряжённо массировать виски. Гриффиндорке было искренне жаль друга: она знала, как сильно тот желал оставить военные ужасы в прошлом, а потому прекрасно понимала, насколько тяжело Поттеру видеть, как то, с чем он давно попрощался, возвращается в реальность не только его самого, но и его близких и друзей. — Согласен. Авроры сначала несколько месяцев не могли выследить Пожирателей, а потом внезапно не только нашли их, но и прикончили сразу двоих. Звучит ни на сикль не правдоподобно, — черная пешка Гарри сделала шаг вперёд и встала совсем рядом с белой ладьей. — Кроме того, непонятно, как вообще убили Пожирателей. На них явно не Аваду испытывали. Это тоже была правда. Грейнджер судорожно сглотнула, воскрешая в памяти колдографии погибших, опубликованные в одной из газет. Увиденное действительно поразило не только её, но и всё магическое сообщество. Во-первых, волшебники лежали в довольно странных позах, будто они шли и внезапно упали, как бывает, например, при инфаркте. Это было весьма подозрительно. Во-вторых, тела Антонина и Торфинна были полностью обескровлены. Совсем. Мужчины на снимках стали бледны настолько, что выглядели совершенно неестественно и напоминали фарфор. Однако, ужас состоял не в этом. Трупы, ставшие похожими на кукол, были расколотыми и абсолютно полыми изнутри. Будто всё, что находилось внутри них, включая органы, полностью высохло. Фигурально выражаясь, от волшебников остались лишь их оболочки, пустые сосуды. Словно две дорогие статуэтки упали и треснули пополам. Тем не менее, при настолько странных обстоятельствах тысячи вопросов, связанных с убитыми, не заканчивались. Этого не могло произойти хотя бы потому, что колдомедики пришли к выводу, что волшебники умерли с разницей в несколько суток. Иначе говоря, после смерти Долохова, Роули, скрываясь в лесу, ещё пару дней таскал труп за собой. Зачем? Неизвестно. Более того, как заключили эксперты, на момент смерти оба Пожирателя были полностью лишены магических сил. Как и почему это вышло, также оставалось вопросом. Подобных прецедентов ещё не было в истории магического мира. Очевидно было лишь то, что даже Авада Кедавра — самое страшное из заклинаний, не давала такого эффекта. Так кто или что убило тех, кто когда-то убивал сам? — Может, Пожиратели решили устроить войну друг против друга? — предположил Рон, заодно размышляя над следующим ходом. — Знаете, такой вариант мне нравится больше всех. — Ну, чтобы думать как Пожиратель Смерти, нужно понять логику одного из них, — Гарри перевёл взгляд с друга, так и не решившего, какой фигурой ему «ходить», на сидящую на небольшом диване гриффиндорку. — Например, Малфоя. Что скажешь, Гермиона? Девушка вздрогнула. Как показал этот учебный год, когда в разговорах трио упоминалось это имя, они не заканчивались ничем хорошим. Даже в перспективе. Скажем, в прошлый раз, когда яблоком раздора снова стал Малфой, дружеская беседа переросла в конфликт, после чего Гермиона, так и не найдя слов в свое оправдание, выбежала из гостиной, не разбирая дороги добрела до холла, и встретилась со слизеринским принцем на самой последней лестнице. Тем вечером произошёл их первый поцелуй, и, как бы Грейнджер не умоляла всех святых, чтобы он стал последним, в небесной канцелярии её, очевидно, проигнорировали или попросту не услышали. Иными словами, последствия после произнесения: «Драко Малфой» в гриффиндорской гостинной были самыми непредсказуемыми и вполне могли претендовать на наглядную демонстрацию эффекта бабочки в жизни. — Гарри прав. Думаю, нам стоит проследить за Хорьком: мало ли, что он может скрывать, — долгие раздумия Рональда оправдались тем, что уже следующим ходом его королева столкнула с доски чёрную ладью. — Однажды мы уже варили Оборотное зелье, а значит, без труда сделаем это снова! Уизли завершил свою пламенную речь широкой улыбкой, а Гермиона подавилась воздухом. Как показал её недавний опыт использования обозначенного варева, приготовление зелья тоже может привести Мерлин знает к чему. По крайней мере, когда несколько недель назад Грейнджер помешивала кипящую в котелке жидкость, морально подготавливаясь к её скорому употреблению, ей и в голову не приходило, что уже спустя пару часов она будет страстно целовать того, против кого и был весь её план, и уж тем более она не предполагала, что когда жар и влечение возьмут своё, от фатальной ошибки её убережет лишь известие о смерти приспешников Волдеморта. Мысли о том, что произошло бы, опоздай сова хотя бы на пару минут, заставляли гриффиндорку предательски краснеть и кусать губы. — Это исключено. Во-первых, у нас нет ингредиентов для зелья, — оторвавшись от грязных размышлений чтения, девушка начала демонстративно загибать пальцы. — Во-вторых, приготовление займёт довольно много времени, и если Пожиратели, в том числе и Малфой, что-то планируют, то мы не успеем их остановить, — случайное предположение, что Гермиона вовсе не сопротивлялась бы так рьяно, если бы знала, что приготовь она зелье, дальнейшие события сложатся так же, как и в предыдущий раз, заставило её сжать в кулак свободную ладонь. — В-третьих, это не имеет абсолютно никакого смысла. Допустим, мы приготовим зелье, и что дальше? Кто-то из вас снова превратится в Гойла и пойдёт допрашивать Малфоя, не в курсе ли он, почему его братья по оружию начали так стремительно вымирать? Скептически поднятая бровь гриффиндорки довольно убедительно поставила под сомнение пригодность идеи Рона. Гермиона действительно считала, что снова применять Оборотное зелье бесполезно, — особенно после того, как совсем недавно его с провалом использовала она сама, — однако, её категорический отказ имел под собой основу из ещё одного факта: теперь она официально и, что важно, добровольно помогала Драко. После того, как слизеринец поднял газету и, прочитав заголовок, не самым цензурным образом высказал свое мнение, Грейнджер не смогла сдерживать всепоглощающее любопытство и тоже, ловко спрыгнув с парты, подошла к окну. Встав на носочки и взглянув на издание из-за малфоевского плеча, девушка ужаснулась, едва прочитав первые строки, чувствуя, как её неуёмная жажда знаний превращается в очень плохое предчувствие, скручивающее желудок. Мгновенно и былая злость на стоящего рядом волшебника за его отвратительные слова, и страсть, буквально выкачивающая кислород из лёгких, и желание мести, и стремление к справедливости — всё рухнуло к её ногам, пачкаясь о пыльный дощатый пол. Стойкое ощущение, что на неё только что вылили ведро ледяной воды, не покидало ни на минуту. «Ты знал?» — Гермиона не уточняла, о чем конкретно должен быть поставлен в известность Малфой: то ли о предстоящем убийстве, то ли о личности злодея, то ли о том, почему это вообще произошло. Она сама не до конца понимала смысл собственного вопроса, но почему-то была уверена, что Драко обязательно сможет уловить его суть. Мерлин, пусть хоть кожей почувствует, что именно она хотела сказать! Малфой молчал. Вчитывался во многочисленные мелкие строчки, хмуря тёмные брови, так необычно контрастирующие со светлыми волосами, и, кажется, всерьёз намеревался прожечь взглядом номер «Пророка». Видит Моргана, Грейнджер бы ни на сикль не удивилась, если бы бумага тотчас же воспламенилась, а после развеялась пеплом по комнате, как те сгоревшие лепестки лилий, которые постигла та же участь в лазарете. Тем не менее, волшебник продолжал молчать, игнорируя то ли заданный ему вопрос, то ли саму гриффиндорку. «Ты знал? — обойдя его полукругом и чувствуя, как кончики пальцев начинают нервно трястись от затянувшегося неведения, упрямо повторила Гермиона, внимательно всматриваясь в нечитаемое лицо. — Ответь мне, Малфой! Признайся!» И Драко поднял глаза. Просто смотрел, едва ли не впервые глядя не сквозь, а прямо на неё, не прячась от внешнего мира за колючими терниями и не скрываясь за привычной маской. Открывая то, что кромсало его душу, вгрызалось в сознание, терзало под черепной коробкой. Выпуская из груди всех тех демонов, что так долго резали её, исполосовывали острыми когтями предубеждений. В его глазах ломались айсберги былых установок, трещали, разваливаясь на бессчетные льдины целые снежные горы принципов и идеалов, ревело и бушевало Северное море долга и сомнений, наглядно показывая внутреннюю борьбу, развернувшуюся в голове Малфоя, истошно выли ветры, заставляя кожу девушки покрываться мурашками, и только через чёртову вечность, сплетенную, должно быть, из миллиарда секунд, Драко медленно выдохнул и покачал головой. Доверился. Почему-то такой, казалось бы, простой жест говорил Грейнджер о слишком многом, не произнесенном вслух. Драко ей поверил. Плюнул на то, что десятилетиями вдалбливали ему в голову представили его рода во главе с отцом, согласился поделиться чем-то, что было слишком личным, с ней, Гермионой, девушкой, с которой желал никогда не иметь ничего общего. Восьмой курс изменил слишком многое в их жизнях — оспаривать этот факт смысла не было. Только в этот момент гриффиндорка осознала, насколько сильно, несмотря ни на что, верит ему сама. После затянувшегося молчания, настолько тяжёлого и густого, что желание пробить в старом окне ещё несколько дыр, помимо уже имеющихся, чтобы в кабинете стало хотя бы немного больше воздуха, стало практически материальным, Малфой вопреки всем предположениям первым нарушил тишину, причём ничем иным, как серьёзным: «Нам нужно поговорить». Это «нам», подразумевающее такое слово как «мы», пробежало вереницей мурашек от шеи до поясницы Гермионы и так чётко прозвучало у неё в голове, что в какой-то момент она даже перестала сомневаться, что то самое «мы» было всегда и вовсе не исчезало. Неожиданно это стало таким значимым и важным, будто только что, здесь, в этом пустом полуразрушенном кабинете, после их обжигающе-горячих поцелуев случайная леденяще-холодная новость и последовавший за ней короткий разговор стали чем-то, что дало им, двум до одури похожим противоположностям, переступить некую черту, сделать шаг в их запутанных взаимоотношениях туда, где их давно ждала точка невозврата. Грейнджер хотела всё обдумать, рассмотреть многочисленные «за» и «против», но как-то неожиданно поймала себя на мысли, что неосознанно встала на сторону Драко ещё тогда, когда он открыл ей один из своих самых страшных секретов в вечно пустующей уборной третьего этажа. Именно там за последние две недели они успели встретиться несколько раз, ведь тогда, после принятого решения действовать вместе, оба понимали, что не в состоянии размышлять о чем-то ещё. Волшебники не обговаривали заранее время, не уточняли, удобно ли оно им обоим, просто, сталкиваясь взглядами за ужином, сразу понимали, где и с кем окажутся через пару часов, сразу после отбоя. Первая их встреча показалась Грейнджер самой странной из всех, что когда-либо у неё были. Студенты молчали, пытаясь найти внутри себя подходящие слова, и, пересилив нечто вроде самолично выстроенных барьеров, все-таки смогли начать говорить, хотя это и было сложно. Во второй раз диалог протекал значительно проще, пусть и до «нормального» ему ещё предстояло расти очень далеко, а в третий волшебники говорили почти так, будто все действительно было в порядке. Ничего необычного и из ряда вон выходящего. Просто магглорожденная гриффиндорка и чистокровный слизеринец ночью в замкнутом пространстве. Наедине. О, Мерлин! — Есть ещё какие-нибудь варианты? — Гарри по очереди осмотрел друзей, жестом заставляя черную пешку повиноваться и сделать шаг вперёд. Вариантов не было. Ни способов раскрытия тайн Пожирателей, ни методов их поимки, ни возможностей доказать причастность Малфоя к их делам. Последнее, к слову, почему-то очень радовало Гермиону. Она, как ни пыталась, больше не могла видеть в Драко врага, особенно сейчас, когда полностью убедилась в лживости сказанных им в Астрономической башне слов. Даже тогда, после бала, проклиная слизеринца за предательство и причиненную боль, Грейнджер, хотя и не признавалась в этом самой себе, понимала, что чувствует внутреннее опустошение исключительно потому, что ей не всё равно, потому, что подпустила его слишком близко. Мерлин, весь её хитроумный план, своими элементами схожий с определением «мести», только доказывал то, что поступки и поведение Малфоя пробуждают в ней, Гермионе, не лучшую ученицу школы, не надежду магического мира, не героиню войны и даже не подружку Гарри Поттера, а обычного человека. Такого же, как и все, наделенного достоинствами и недостатками, слабостями. Изощренно принуждая гриффиндорку к не самым благочестивым поступкам (на которые она, как ни иронично, соглашалась сама!), он заставлял её едва ли не впервые после войны чувствовать себя живой. Настоящей. Это поистине была магия. — О, это те самые шахматы? — появление солнечной и невероятно жизнерадостной Джинни Уизли вывело Грейнджер из анализа собственных чувств и эмоций, отвлекающего, между прочим, от чтения, а парней — из усердной мозговой деятельности, направленной не только на планирование предстоящих «ходов», но и на разрешение насущных и весьма опасных проблем. — Кто выигрывает? — коротко поцеловав своего молодого человека в щеку, девушка присела на подлокотник его кресла. — Пожиратели, — устало выдохнул Гарри, ссутулив спину и опустив голову, — а мы, увы, в проигрыше… — Поттер, начавший все чаще за последнее время страдать головной болью, стал снова массировать виски. Джинни ласково погладила его по голове. В этом невинном и самом простом жесте было столько поразительной нежности, что Гермиона почти почувствовала, как начинает колоть под подушечками пальцев лишь от того, что они не могут хотя бы невзначай коснуться белоснежно-платиновых волос. «Годрик, это уже помешательство!» Резко покачав головой, будто и впрямь рассчитывая вытряхнуть из неё безумные, абсолютно ненужные размышления, Грейнджер решила прервать внезапное, но уже затянувшееся молчание: — Джинни, мне показалось, или ты хотела нам о чём-то рассказать? — На самом деле, да, — как-то слишком нерешительно начала всегда боевая гриффиндорка, нервозно оглядывая всех друзей по очереди. — Но теперь это прозвучит неуместно, наверное… Гарри уверенным движением перехватил руку, которой девушка до сих успокаивающе поглаживала его по голове, и сжал её в своей ладони, без слов призывая продолжить. Почему-то Гермионе сразу же вспомнилось, как чуть больше месяца назад она тем же способом приводила в себя разбушевавшегося Малфоя, пытающего Круциатусом Джеффри Хупера, а после возвращала в реальность из омута призраков прошлого. — Как вы знаете, в начале учебного года поле для квиддича было полностью разрушено, поэтому всё это время команды тренировались недалеко от Запретного леса, — как-то совершенно неосознанно из недр памяти Грейнджер всплыли шесть игроков слизеринской команды, пересекающие внутренний двор школы, за которыми она однажды наблюдала из окна. Это был первый день, когда Драко исчез. — Так вот, мы встретились с профессором Макгонагалл по дороге в гостинную, и она по секрету сказала, что поле восстановлено практически полностью. Ближе к середине месяца даже состоится первый матч! Всё присутствующие заметно выдохнули. Да, думать о какой-то традиционной хогвартской забаве в тот момент, когда профессиональные убийцы, сбежавшие из Азкабана, погибают неизвестно от чьих рук, было странно и в некоторой степени безответственно, но, видит Мерлин, новость о квиддиче стала первым радостным известием за последнее время. Чувствуя, что былое напряжение заметно рассеялось в воздухе, Гермиона вернулась к чтению, поудобнее устраиваясь на ярко-красном диване. На шахматной доске белый король объявил «мат» чёрной ладье.

***

Делать домашнее задание было… странно. По крайней мере, непривычно. Подавив напряжённый вздох, Драко перевёл взгляд с учебника на огонь камина. Казалось, образ примерного ученика, с усердием конспектирующего параграф, совершенно не вязался с его видением самого себя. «Пожиратель Смерти, делающий домашку. Очаровательно! — мысленно усмехнувшись, слизеринец перевернул очередную страницу толстого фолианта, пытаясь вернуть концентрацию. — Хотя, стоит признать, это занятие неплохо отвлекает от лишних размышлений». Последний аргумент, по мнению Малфоя, являлся самым важным, ведь ему действительно было о чем задуматься, а последние события требовали своего скорейшего анализирования и изучения. Хотя слизеринец и не показывал этого, смерть Пожирателей стала для него настоящей неожиданностью, практически застала врасплох. Безусловно, он не питал к бывшим соратникам Тёмного Лорда каких-либо тёплых чувств, например, сострадания, но личность того или тех, кто расправился с ними с такой жестокостью, не могла не вызывать интереса. Драко, как и многие в Хогвартсе, не верил в тот вариант развития событий, так усердно пропагандируемый Министерством Магии, а потому искал свои. На его взгляд, если Аврорат и приложил руку к скоропостижной гибели Долохова и Роули, то вовсе не из-за трагической случайности, а в результате целенаправленных действий. Возможно, сотрудникам органа магического правопорядка настолько расшатали нервы сбежавшие из Азкабана, что они вместе с аврорами и во главе с Кингсли пришли к выводу, что если проблему решить нельзя, то от неё всегда можно избавиться. Случайное воспоминание о том, как эту же фразу проронил Волдеморт, посвящая Малфоя в свои ряды, а после сжигая заживо пятерых магглов, заставило слизеринца капнуть чернилами на чистый пергамент. О, Салазар! Тем не менее, как бы обоснованно и хотя бы относительно логично не звучала версия Драко, все равно нашлись те, кто был с ним в корне не согласен. Впрочем, те? Нет, не совсем так. Правильнее будет сказать: та. Грейнджер. Очевидно, спорить с ним было её перманентным состоянием, ведь иных объяснений тому, почему даже в этой ситуации гриффиндорка умудрялась с ним не соглашаться, не нашлось. Малфой и сам всё ещё не до конца понимал, как вышло так, что они договорились действовать вместе. Хотя, договорились? Абсолютно не так. Вряд ли этим миролюбивым словом можно описать действия людей, которые сначала орали во все глотки, напрочь забыв, что до сих находятся в школе, в общественном месте всё-таки, потом чуть не поубивали друг друга, почти устроив дуэль посреди заброшенного кабинета, а позже целовались до умопомрачения, и, видимо, зашли в этих ласках слишком далеко, потому что Драко даже сейчас, две недели спустя, поразительно живо ощущал нежную кожу девушки под своими ладонями, стоило ему лишь закрыть глаза и хоть на минуту отвлечься от насущных дел. Грейнджер крепко засела у него, Малфоя, в черепной коробке, и если за этот учебный год она и так появлялась в ней непозволительно часто, то теперь и вовсе не покидала эту клетку из костей и извилин ни на минуту. Более того, рядом с Гермионой Драко чувствовал себя удивительно спокойно, что само собой было чем-то невероятным, ведь это слово уже давно перестало ассоциироваться у слизеринца с описанием его внутреннего мира. В последние несколько лет ему в принципе не могло быть спокойно: Тёмный Лорд, война, пытки, сражения, семья, Визенгамот, Азкабан — всё это заставляло держаться в состоянии полной боевой готовности, обязывало не расслабляться ни на миг и следовало за Малфоем по пятам, но изредка встречаясь в маленькой комнатке с потрескавшимся кафелем и крошащейся штукатуркой с ней, Драко казалось, что удавка на его горле становится чуть свободнее, прошлое отступает, а липкие щупальца страха разжимаются. Магглорожденная гриффиндорская подружка Поттера — не человек, а одна сплошная совокупность всего, что Малфой когда-либо считал неправильным и чуждым, но Грейнджер Гермиона какими-то неведомыми путями, известными, разве что, одному Мерлину, делала жизнь слизеринского принца, давно потерявшего корону, непривычно-нормальной. Впервые к осознанию этого поистине волшебного факта молодой человек пришёл в том самом заброшенном кабинете, и когда эта мысль так резко, словно винт, просверлила ему висок, он посмотрел на девушку другими глазами. Казалось бы, в ней всё было тем же: неизменная угольно-черная мантия с логотипом факультета «львов», извечный взрыв темно-каштановых волос на голове, золотисто-карие зрачки, в которых, казалось, плескалось солнце поздним вечером в самом конце января, но было ещё нечто такое, что заставляло как никогда чётко осознать, что на восьмом курсе Хогвартса, которого и быть-то не должно по стандартной программе обучения, что-то всё же произошло. То ли в целом мире, то ли в самой школе, а может и между ними двумя. Только тогда в голове у Малфоя что-то щёлкнуло и, хотя этот процесс и был весьма болезненным, к тому моменту, когда слизеринец понял, что всматривался в поисках изменений в лицо провозглашенной им самим гриффиндорской принцессы подозрительно долго, он отвернулся с полным пониманием того, что верит ей. С того дня они встретились несколько раз, и, как бы странно это ни было и сколько бы недосказанности между ними ни электризовало пространство, эти несвидания всё равно становились тем, что будто выстраивало хрупкий мост, канатную дорогу над пропастью их противоречий. Драко, видимо, продавил каблуком дорогих лакированных туфель глотку собственной гордости, ведь после того, что и кому он рассказал, та просто никак не смогла бы даже частично уцелеть. Он рассказал действительно много: и о том, что на самом деле Пожиратели Смерти ищут шкатулку, и о том, что в этом ларце в течение неопределённого промежутка времени хранится магическая энергия самых верных слуг Тёмного Лорда, и даже о самой главной проблеме — о том, что никто не знает, где на данный момент находится крестраж. Единственное, о чем Малфой всё же умолчал, так это то, что инициатором создания ещё одного пристанища для души Волдеморта стал его родной отец. Безусловно, не делиться этой «семейной тайной» было вполне логично, — какому нормальному волшебнику вообще пришло бы в голову распространяться о подобном! — но решением слизеринца руководил ещё один важный фактор. Мотив. Да, за все поступки, совершенные Люциусом, его душа, вероятно, ещё при жизни должна быть проклята Мерлином, а после смерти без промедлений отправиться гореть в Преисподней, но, каким бы человеком Малфой-старший ни был, всё, чем он руководствовался при совершении даже самых грязных и жестоких поступков — благо и счастье семьи, в особенности сына. Проблема состояла в том, что мужчина проявлял свою заботу в той форме, в которой умел и к которой был приучен с детства, но, тем не менее, факт оставался фактом: даже пытая собственного сына в Чёрной комнате Малфой-мэнора, даже не протестуя присвоению наследнику метки и при прочих «даже» Люциус пытался дать своей семье всё самое лучшее. Опять же, в своём понимании. Именно поэтому Драко всё чаще пересматривал свои отношения с отцом, и, хотя и кардинально не менял мнение о родителе, находил в них новые грани. Вряд ли Грейнджер знала что-то о настолько извращенной форме любви. Хотя, если уж она вновь вступила в заговор с ним, Малфоем… Как бы то ни было, во время последней встречи с гриффиндоркой слизеринец предложил ей увидеться в следующий раз тогда, когда у кого-то из них будут какие-то «зацепки». Которые, кстати, должны быть, ведь умнейшая-ведьма-всея-Хогвартса-и-нашего-поколения, целиком и полностью уверенная в том, что смерть Пожирателей Смерти связана именно со шкатулкой, а вовсе не с мстительностью работников Министерства Магии и Аврората, не могла ошибаться. Тем не менее, было ещё кое-что, что занимало мысли Драко. Во время той самой встречи упомянутая выше ведьма как-то вскользь сказала, что тот, кто сообщил Малфою об истории несостоявшегося крестража, мог бы знать что-то ещё. Видит милостивый Салазар, Драко гнал эти размышления всеми возможными и невозможными способами, но противный червь сомнения нашептывал, что имеет смысл вновь наведаться к отцу и расспросить о чёртовой шкатулке более подробно. Эта затея имела целый миллиард сложностей и препятствий и даже в теории была обречена на провал, но осознание, что Гермиона-гребаная-Грейнджер верит в него, внушало, что стоит идти на любые риски. Если смотреть на ситуацию объективно и не предвзято, то эта затея действительно имела смысл: отец и правда мог не только помочь разобраться во всем, но и ответить на многочисленные вопросы. Да и тот червь, уже проевший своему хозяину весь и без того воспаленный мозг безумными идеями, никак не хотел забывать о том, что план Люциуса все ещё работал, а значит, Драко по-прежнему мог стать последним участником ритуала, замкнуть круг крови и получить огромный запас магии, а вместе с ней и власть. Не ясным оставалось лишь одно: как всё это провернуть. После внепланового укрепления школьной системы безопасности небезызвестным мистером Уокером просто аппарировать куда вздумается и остаться незамеченным не получится. Если написать матери, все ещё проживающей во французском мэноре, чтобы та в качестве сопровождающего наведалась в Азкабан с сыном, то почту могут перехватить, и тогда о местонахождении Нарциссы станет известно тем, кто должен о нем знать в последнюю очередь. Снова выпросить разрешение у Макгонагалл? Если этот результат дался ему таким огромным трудом тогда, то теперь, в более обостренной политической ситуации, даже под полной протекцией Грейнджер получить бумажку будет практически невозможно. Однако, Снейп наверняка сможет помочь. Безусловно, в этом году во взаимоотношениях ученика и преподавателя возникло множество сложностей, вытекающих из призраков темного прошлого их обоих, но Северус по-прежнему оставался доверенным лицом для Малфоев, а значит, вполне мог сделать так, чтобы задуманное слизеринцем воплотилось в жизнь. Если, конечно, правильно сформировать просьбу… — Ты уже десять минут гипнотизируешь пламя в камине, Драко, и, раз уж у тебя нет более важных дел, я бы хотел обсудить с тобой кое-что, — как всегда вовремя появившийся Забини, так и не узнавший, как на самом деле оказался две недели назад в заброшенном кабинете, и кто от его имени чуть не расстался с Пенси, отвлек друга от опасных и в крайней степени незаконных размышлений. — Да, пожалуй, — бросив прощальный взгляд на огонь, но так и не одарив вниманием толстый фолиант, до сих пор лежащий на столике, Драко поднялся со своего места и прошёл к дверям.

***

Этот учебный год шёл до ужаса, почти неприлично быстро. Гермиона отчётливо помнила, как они с Гарри и Роном улыбались на колдокамеры журналистов перед посадкой в Хогвартс-экспресс, как напряжённо проходили самые первые совместные уроки со слизеринцами, — если быть совсем честной, то занятия до сих пор не отличались особой межфакультетской дружбой, — как взвалила на свои хрупкие плечи всю ответственность за организацию Хеллоуинского бала и как была вынуждена разделить эти тяготы с одним небезызвестным змеёнышем, как ходила с друзьями в Хогсмид, приструняла не в меру развеселившихся в Большом зале младшекурсников, пока Макгонагалл отсутствовала, и как с восхищением оглядывала то самое помещение, когда в нем поставили высокую ель перед Рождеством. Казалось бы, совсем недавно студенты разъезжались по домам, радуясь зимним каникулам, пока сама Грейнджер строила хитроумные планы, а вот уже и наступил февраль, и если гриффиндорке он напоминал о быстротечности жизни и бытия, слякоти и скорой весне, то всем остальным волшебникам — о предстоящем Дне всех влюбленных. Более того, осознание, что до самого романтичного из ныне существующих праздников осталось совсем немного, пришло к девушке только тогда, когда о предстоящем торжестве случайно обмолвилась в разговоре за завтраком Джинни. К слову, сделала она это как раз после того, как Минерва Макгонагалл объявила всем учащимся о первом в этом учебном году матче по квиддичу между Пуффендуем и Когтевраном, до которого осталось совсем немного подождать. Чувствуя, что недавно прошедшая война не остановит превращение замка в обитель всеобщей любви, а наоборот, лишь подтолкнет студентов к бурному проявлению своих чувств, девушка как-то неосознанно, на уровне рефлекса закатила глаза. «Как Малфой. Как трусливый слизеринский хорёк, Гермиона!» — тут же взбунтовалось подсознание, противясь даже возможности того, что его обладательница чисто случайно, разумеется, могла позаимствовать некоторые привычки змеиного принца. Гриффиндорка искренне не хотела об этом думать. Как, в конце концов, можно отвлекаться на глупые личные переживания, когда в Британии творится драккл знает что! Ей, Гермионе, следует устроить очередную масштабную «вылазку» в библиотеку и поискать информацию о той шкатулке, про которую рассказал ей Малфой, а не посвящать все свои время и внимание ему же! Тем не менее, Грейнджер было уже не остановить, а отвлечь её мысли на нечто иное не представлялось возможным. Мерлин милостивый, её, героиню войны, действительно интересовало, с кем проведёт День влюбленных бывший Пожиратель Смерти! Боже, если ты есть, помилуй их души! Гриффиндорка с небывалым усердием списывала подобные мысли на извечное любопытство, свойственное всем представителям факультета «львов», а уж ей, как одной из самых известных «красно-золотых», тем более. Однако, что-то неумолимо опровергло такую логичную версию (больше похожую на стереотип, если честно), и склонялось к тому, что её интерес вызван несколько иными причинами, от которых она всячески отрекалась. «Я не влюбилась. Мне все равно, ясно? — девушка упрямо убеждала саму себя в правдивости собственных слов. — Пусть Хорёк и врал тогда, в башне, это мало меняет тяжесть его поступка! Да, сейчас я помогаю Малфою, но это не значит, что он всё ещё мне нравится! Всё ещё… Ох, Мерлин!» — эти попытки откровенно трещали по швам. Время, между тем, продолжало лететь так, словно за ним по пятам гнались гиппогриф и венгерский хвосторогий дракон. Выдергивая из обычного маггловского календаря, в качестве напоминания о доме привезенного на восьмой курс, еще один лист и все яснее понимая, что до Дня Х осталось меньше недели, самая храбрая волшебница из ныне живущих тяжело вздохнула, даже из собственной спальни слыша, как в гостинной Гриффиндора переговариваются ученики, обсуждая грядущее торжество, в честь которого, слава Мерлину, никаких балов не предвиделось. Восьмой курс слишком красноречиво давал девушке понять, что подобные увеселительные мероприятия явно не для неё. — Гермиона, ты не занята? — голос Джинни, обладающий удивительной способностью отвлекать даже из самых тяжёлых и удручающих размышлений, вернул Грейнджер из пропасти тоски, одиночества и непонятно откуда взявшейся паники во вполне уютную комнату в рекреации девочек. — Я бы хотела у тебя кое-что спросить… Насчёт подарка для Гарри. Отложив календарь в сторону, Гермиона сделала глубокий вдох. Это будет чертовски сложная неделя.

***

В кабинете Северуса пахло сыростью, старыми пергаментами, пылью и затхлыми ингредиентами для самых разных зелий. Ничего не изменилось. Представляя, каким будет восьмой курс, Драко не раз задумывался о том, что за лицо на сей раз явит миру Снейп, ведь теперь, когда о настоящей роли волшебника в минувшей войне стало известно едва ли не каждой подзаборной псине, оставалось лишь строить догадки, как поведёт себя самый противоречивый из профессоров. Пенси, в силу, должно быть, своей врождённой и абсолютно не слизеринской наивности, предполагала, что теперь, когда фамилия педагога больше не приравнивается к таким понятиям как «предатель», «Пожиратель» и «чистое зло в чёрном балахоне», мужчина станет существенно мягче и будет менее строгим. Теодор не верил в такое развитие событий, считая, что «После того, как все узнали правду, он ещё больше взбесится». Сам Малфой не придерживаться ни одной из этих версий, решив, что гораздо проще будет оценить ситуацию на месте. Вероятно, именно поэтому слизеринец не слишком-то удивился, когда профессор продолжил преподавать свой предмет так, словно ничего не произошло, его самого не разрывало между «тёмной» и «светлой» сторонами, а такого явления как война и вовсе не было. Возможно, подобная реакция была всего лишь защитным механизмом для психики человека, пережившего слишком много ужасающих событий за всю жизнь в целом, и за последние несколько лет в частности. Как бы то ни было, ни один из четырёх факультетов не волновала истина: волшебники были довольны одним тем обстоятельством, что психоэмоциональное состояние педагога никак не сказывалось на них самих. В какой-то степени Драко был с ними согласен. Его, конечно, однажды затронули переживания крестного, причём ни где-нибудь, а прямо на уроке Зелий, когда Северуса выбило из колеи очередное напоминание о Люси, каких, очевидно, на тот момент и так было слишком много, но вскоре конфликт был исчерпан. Ждать извинений от Спейпа, разумеется, не стоило, но Малфой в них и не нуждался: он прекрасно понимал чувства профессора и не был шокирован его срывом, ведь у него самого слишком часто случались подобные на шестом курсе. Тем не менее, сейчас слизеринец искренне надеялся, что за порогом двери, которую он отворил, предварительно постучав, его не ждёт никаких эмоциональных всплесков. — Мистер Малфой? — не отрываясь от заполнения какого-то журнала, — мелким почерком, Драко был уверен, — мужчина удостоверился в личности пришедшего. — Вы что-то хотели? «Вы», — слизеринец сразу обратил на это внимание. Подобное официальное обращение вкупе с сугубо деловым тоном давно понять, что говоривший не в настроении вести задушевные беседы. «Что ж, чудесное начало! — не без сарказма констатировал Драко. — Моему везению остаётся только позавидовать!» — Я бы хотел поговорить с Вами, профессор, — будто принимая правила игры «Личные границы для двух бывших Пожирателей Смерти», спокойно начал Малфой. — Если у Вас есть время, разумеется. Снейп, до этой минуты продолжавший что-то писать в журнале с таким видом, будто ничего интереснее в жизни не делал, с подчеркнутым неудовольствием оторвался от своего наиувлекательнейшего занятия, и, скрестив руки на груди, перевёл выжидающий взгляд на ученика. Одиннадцатилетний Драко Малфой, окажись он в такой ситуации, наверняка испугался бы, четырнадцатилетний — почувствовал бы себя неуютно, но попытался бы скрыть дискомфорт за ярко выраженной скукой, закатив глаза, сейчас же юноша, более полугода назад достигший семнадцати лет, спокойно выдержал тяжёлый взгляд, не отводя при этом свой. Слишком многое произошло за эти годы, чтобы бояться гнева педагога и снятых баллов. После войны эти мелочи и вовсе кажутся смешными. Смерив студента ещё одним взглядом, наполненным какой-то странной, совершенно не понятной эмоцией, Северус устало и будто обречённо вздохнул и отложил в сторону перо, что для опытного наблюдателя истолковывалось как: «Я слушаю». — Я бы хотел встретиться со своим отцом, — спокойно начал молодой человек, ничем не выдавая сомнений в собственном плане. — Для этого мне потребуется Ваша помощь, профессор. — Неужели? — Северус, театрально удивившись, поднял брови. Почему-то Драко вспомнил, что в последний раз удостаивался чести наблюдать подобную мимику у крестного ещё в детстве. Салазар, как же давно это было! — Да. Боюсь, директор Макгонагалл откажет мне в содействии, — «по причине тотального недоверия к моей персоне», — не озвучено, но многократно обдумано, — а моя мать… Вы сами понимаете, профессор. За окном выл февральский ветер, и Драко отчаянно хотелось издавать такие же истошные утробные звуки вместе с ним. В личном кабинете Снейпа всегда царила какая-то особая удушливая атмосфера: возможно, дело было в разлагающихся растениях, так и не пригодившихся для зелий, а может, и в личности самого хозяина помещения. Как бы то ни было, Малфой пытался не углубляться в размышления о том, почему в этой комнате всегда трудно дышать, понимая, что если не прекратит, то с минуты на минуту сорвётся на бег и умчится прямо на улицу, где было всё ещё холодно, хотя и немного теплее, чем в январе, но зато свежо. — Вполне логично, — заметил Северус. —Единственное, что мне так и не удалось понять, так это то, почему Вы, мистер Малфой, решили, что я захочу помочь Вам. Драко начинал злиться. Он прекрасно понимал, что зельевар издевался над ним, демонстрируя безграничную вредность во всей красе. Иногда слизеринец был готов поклясться, что декану его факультета доставляет маниакальное удовольствие выводить из душевного спокойствия воспитанников. Нечто подобное испытывал сам Драко, доводя Грейнджер до бешенства своими выходками. Впрочем, это уже совершенно другая история. — Вероятно, потому, профессор, что Вы по-прежнему связаны Непреложным обетом с моей матерью, — что ж, если Снейп диктует правила, то слизеринец принимает их и вступает в игру. — Или же потому, что Вы единственный человек во всей чёртовой школе, способный помочь мне. Пугающе-черные глаза просверливали дыру в переносице Драко, и он почти чувствовал, как начинают торчать наружу кости. Предположений, какой будет реакция профессора, не нашлось, а тот словно специально продолжал молчать, сохраняя и без того угнетающую тишину. Интересно, что ответил бы на подобный выпад любой другой взрослый человек? Например, Нарцисса. Она, вероятно, тоже молчала бы, а потом, укоризненно произнеся что-то вроде: «Не сквернословь, Драко», демонстративно ушла. Это было бы настолько красиво — по-малфоевски — и так удивительно гордо, — по-блэковски, — что сомнений, что мать поступила бы именно так, не оставалось. Что же касается Снейпа, то от него можно было бы ждать чего угодно. — В следующее воскресенье в восемь утра я жду Вас в этом кабинете, мистер Малфой, — прозвучало целую вечность спустя и показалось в звенящей тишине настолько громким, что от неожиданности слизеринец вздрогнул. — Опоздаете хоть на минуту — пойдёте до Азкабана пешком. Заодно и проверите эффективность защитных чар. Драко почти улыбнулся. Молча кивнув, он направился к выходу, видя, что Северус снова заинтересован в заполнении журнала больше, чем в нём самом. Когда ладонь уже легла на ручку двери, а сам Малфой был в шаге от того, чтобы покинуть помещение, его неожиданно настиг голос Снейпа: — Да будет тебе известно, Драко, что после войны Непреложный обет, данный мной твоей матери, уже не имеет никакой силы. Помолчав ещё пару секунд, пытаясь понять, что на это ответить, Драко нарушил тишину коротким: «Спасибо», после чего исчез за дверью, размышляя о том, что Северус Снейп — самый странный, но также самый удивительный человек из всех, кого он встречал на своём пути.

***

Замок, как и в прежние времена, тонул в обилии валентинок, цветов, лент и прочих невероятно романтичных атрибутов Дня всех влюбленных. Гриффиндорки, когтевранки, пуффендуйки и слизеринки с восторгами окунались в атмосферу романтики, на каждом углу обсуждая с подругами подвиги своих возлюбленных на любовном фронте, в то время как молодые люди с разных факультетов были полностью солидарны друг с другом в решении выражать свои лучшие чувства хотя бы относительно спокойно, пытаясь вести себя по-взрослому и не впадать в эйфорию, что удавалось им далеко не всегда. Наблюдая за тем, как Джинни с выражением всепоглощающего счастья на лице бросилась в объятья Гарри, а тот начал кружить девушку в воздухе, Гермиона не сдержала улыбку. Грейнджер действительно была искренне рада за своих друзей, в том числе и за Рона, накануне по секрету сообщившего ей, что Меган Джонс, с которой он начал встречаться ещё в октябре, кажется, любовь всей его жизни. Раньше гриффиндорка переживала, что Уизли слишком серьёзно воспримет поцелуй, произошедший между ними после уничтожения одного из крестражей, но Рональд, слава великому Годрику, понимал, что этот инцидент был лишь следствием захлестнувших их обоих эмоций, а потому повёл себя вполне разумно, и, к огромному облегчению Гермионы, сам предложил ей остаться друзьями сразу же после окончания войны. Теперь, видя, как гриффиндорец с фирменной широкой улыбкой вручает букет цветов своей любимой «пуффендуйской конфетке», — Грейнджер с самого начала это романтичное прозвище показалось странным, — а та счастливо улыбается, Гермиона в очередной раз убеждалась в правильности принятого решения. Что же касалось её самой, то гриффиндорка не осталась совершенно одинокой в эпицентре всеобщей любви. Ещё утром она получила две абсолютно идентичные открытки, отличающиеся лишь содержимым, от «своих мальчишек», — это обобщенное прозвище нравилось ей куда больше, — повествующие о том, что для них обоих она навсегда останется самой любимой подругой. Чуть позже девушке была торжественно вручена шоколадная лягушка от Терри Бутта со словами: «Твои конспекты по Нумерологии — мои самые любимые!». Подобный жест благодарности за успешное списывание на протяжении последних месяцев был, конечно, в какой-то степени милым, но всё-таки не совсем тем, что девушка действительно хотела. Да и не от того. Тот практически не попадался ей на глаза, если не считать совместных лекций. Нельзя сказать, что Гермиона чего-то ждала, нет. Она прекрасно понимала, что, по сути, Малфой ей никто. Да, они целовались, довольно много общались в сравнении с предыдущими годами, однажды пробыли всю ночь в уборной, а недавно даже чуть не переспали, но всё это, увы не считалось. Драко не состоял с ней, Грейнджер, в романтических отношениях, а потому не имел каких-либо причин проявлять к ней особое внимание в этот знаменательный для всех возлюбленных день. Впрочем, что было бы, если бы они и правда стали парой? Стоило ли тогда ожидать поздравительную открытку или цветы? Может, в кругах аристократов принято дарить нечто другое? Или они и вовсе игнорируют такой праздник? Как бы то ни было, Гермионе, очевидно, не суждено найти ответы на эти вопросы, ведь если она, как бы ни отрицала это, влюбилась в Малфоя, то он в неё — нет. От понимания и принятия этого не самого радостного факта становилось как-то мучительно грустно, из-за чего у гриффиндорки пропадало, едва появившись, всякое желание покидать свою уютную, а главное, одинокую тихую спальню. Тем не менее, так как День всех влюбленных выпал на пятницу — учебный день, приходилось заставлять молчать своего внутреннего интроверта, шагая на занятия и глядя исключительно под ноги, лишь бы не видеть всю эту сладко-розово-плюшево-романтичную мишуру. — Драккл тебя раздери, Забини, — первым, что услышала Гермиона, входя в одну из теплиц, был псевдонедовольный голос Малфоя. — Если ты не отстанешь, я запихну эту дурацкую асфодель тебе в задницу! Занимая свое место и отмечая, что в помещении довольно мало учеников, — вероятно, как и она сама, оставшихся без пары, — гриффиндорка наблюдала за тем, как Блейз, театрально закатывая глаза и томно вздыхая, настойчиво пытается вручить Драко тонкую веточку с почками, одна из которых раскрылась и стала чудесным белым цветком с желтоватыми прожилками. Оглядевшись, Грейнджер пришла к выводу, что именно асфодель или, как это растение иначе называют, златоцветник, станет предметом для изучения на уроке, так как на преподавательском столе стояла ваза с множеством таких же, как и у слизеринцев, веточек. — О, моя прекрасная вейла, позволь вручить тебе этот чудесный подарок, — во всю развлекался Забини, пока Драко лишь усмехался, скрывая за недовольством веселье. — Прими же цветок, как знак моей чистой любви, белокурая нимфа! — слизеринец громко захохотал, получив от друга лёгкий толчок в бок, и Гермиона поймала себя на мысли, что впервые видит кого-то из «змей» по-настоящему веселящимися. Обычно ученики этого факультета появляются на людях с каменными лицами и демонстрируют безукоризненные манеры, позволяя себе полностью расслабиться лишь на вечеринках в гостинной Слизерина, о которых по всей школе ходят легенды, но сейчас… То ли этих двух волшебников не интересовала реакция тех немногочисленных студентов, в основном закоренелых ботаников, находящихся с ними в одном помещении, то ли им просто надоело носить свои маски, а потому они просто шутили и делали это так, как самые обычные, нормальные подростки. В какой-то мере это было даже странно: наблюдать за тем, как Драко смотрит на кого-то не с высокомерием, а как на равного себе, и просто общается, не пытаясь сохранить свой образ холодного слизеринского принца. Настолько непривычно. Почти интимно. Только в этот момент Грейнджер поняла, что неоднократно целовалась с Малфоем, но ещё ни разу не видела, как он смеётся. — Между прочим, твой «чудесный подарок», Блейзи, считался у древних греков символом смерти, — губы Драко согнулись в одной из его излюбленных усмешек. — Что ты скажешь на это? — Возможно, — не растерялся Забини, — но что способно победить смерть, если не любовь? Кстати, привет, Грейнджер! Резко, словно по команде, оба слизеринца повернулись к девушке, уже пару минут как с интересом наблюдавшей за ними. Что она, Гермиона, должна была ответить? «Привет, Забини! Как дела, Малфой? О, с праздником вас, кстати!» — это? Даже звучит смешно! Впрочем, любые варианты ответной реакции рассеялись в воздухе в тот же миг, когда серые глаза Малфоя, до этого и не подозревавшего, что за ним пристально наблюдают, столкнулись с карими глазами Гермионы. Гриффиндорка, хотя её и считали умнейшей девушкой из ныне живущих, так и не смогла понять, что за эмоция была в этих хрустально-серебряных омутах, а потому не нашла решения лучше, чем выдавить из себя слабую дежурную улыбку и немедленно удалиться на поиски друзей. Это было единственным их своеобразным «контактом» за весь день, остальное же время прошло по стандартной схеме, то есть без каких-либо гневных стычек или миролюбивых бесед. День всех влюбленных медленно, но постепенно подходил к концу, и сейчас, сидя за ужином, Грейнджер к грустью осознавала, что печенье в форме сердца — самое романтичное, что произошло с ней за последние сутки. Убеждая себя в том, что отношения — не самое главное в жизни, а Малфой — по-прежнему хорёк, хотя и дьявольски привлекательный, девушка решила, что не собирается прозябать в болоте из жалости к себе, а потому повернулась к сокурсникам, что-то активно обсуждающим. Тем не менее, вникнуть в суть разговора Гермионе, очевидно, было не дано, потому что не успела она произнести хотя бы слово, как почувствовала на себе внимательный взгляд. Медленно и максимально неподозрительно обернувшись, Грейнджер поймала одну из заученных ею наизусть малфоевских ухмылок, после чего Драко, словно совершенно не заботясь о том, что они, между прочим, сидят в Большом зале, а вокруг полно людей, кивнул ей в сторону выхода, а затем, что-то сказав Теодору, поднялся со своего места и уверенно направился к дверям. В очередной раз убедившись в правдивости поговорки «Вспомнишь чёрта — он и появится», а также в способности Малфоя читать мысли, Гермиона напоследок откусила печенье и пошла к выходу.

***

— Ты с ума сошёл? Нас же могут увиде… — Пошли, — резко перебил Драко, схватив девушку за запястье и потащив по тёмному коридору. — Салазар, не упирайся же ты так! С трудом поспевая за слизеринцем, тянущим её в неизвестном направлении, Гермиона старательно перебирала в уме, что тот пытается сделать. Хочет снова куда-то отправиться? Вряд ли, ведь на этом этаже нет ни единого камина. Малфою нужно что-то ей рассказать? В таком случае, следовало бы пройти в их импровизированную «переговорную» на третьем этаже, но лестницы находились в другой рекреации. Может, он… планирует убить её? Нет, Мерлин упаси, что за бред! Драко, конечно, не испытывает к гриффиндорке той симпатии, которую ощущает каждой клеточкой кожи по отношению к нему она сама, но в нём явно нет той ненависти, отравлявшей им обоим кровь ещё год назад. Что тогда он задумал? — Малфой, да стой же ты! — девушка с силой дёрнула рукой, пытаясь высвободиться из железной хватки. — Отпусти меня! Драко, пожалуйста! Выдохнув, молодой человек остановился, медленно разжимая пальцы на тонком, заметно покрасневшем запястье. Её «Драко» всегда оказывало на него поразительный эффект, однако, если раньше Гермиона называла его по имени в порыве страсти, то сейчас девушка казалась всерьёз напуганной. Мерлин, Грейнджер боится его? Это явно не тот эффект, на который Малфой рассчитывал. Вернее, ещё пару лет назад он бы многое отдал, чтобы наблюдать, как вечно храбрая и принципиально-упрямая гриффиндорская принцесса будет смотреть на него широко распахнутыми карими глазами с неприкрытой тревогой и тяжело дышать, но сейчас все было иначе. Как оказалось, её доверие стоило куда дороже и было для него гораздо ценнее. — Гермиона, ты веришь мне? «О, Салазар, какой глупый вопрос! — внутренне усмехнулся Драко. — Не хватало ещё конкретизировать свою мысль: «Доверяешь ли ты, героиня войны, лучшая подруга Поттера и любимица Макгонагалл, мне, Пожирателю смерти, сражавшемуся на другой стороне, на твоих глазах пытавшему Круциатусом Хупера пару месяцев назад и только что напугавшему тебя до полусмерти?». Нет, не доверяешь? Что ж, правильно делаешь. На твоём месте я бы тоже не подпустил себя близко». Прищурившись, словно пытаясь разглядеть в холодных серых глазах нечто важное в этой непроглядной тьме, Гермиона мысленно задала себе тот же вопрос. Доверяет ли? Определённо, да. Стоит ли это делать? Определённо, нет. Тем не менее, стоя с Драко здесь, в пустом коридоре, Грейнджер не находила внутри себя ни намека на плохое предчувствие. Будто бы он — человек, напугавший её неожиданностью своих действий, тот, чью логику было невозможно понять, волшебник, от носок лакированных туфель до кончиков белоснежно-платиновых волос состоящий из противоречий, в данный момент являлся нерушимым гарантом её безопасности. Это было странно, совершенно не обоснованно, но складывалось стойкое ощущение, что это, не смотря ни на что, было правильно. Что бы ни случилось с ними обоими в итоге, Драко делает её, Гермиону, по-настоящему живой сейчас, в эту самую минуту, а потому видя, как молодой человек протягивает ей свою ладонь в приглашающем жесте, гриффиндорка вложила в неё свою в ответ. Пожалуй, она верит ему даже больше, чем могла представить. — Ты так и не сказал, куда мы идём, — заметила девушка, снова шагая за ведущим её слизеринцем, но уже в более спокойном темпе и абсолютно точно добровольно. Контраст был поистине поразительным: если раньше её тело сковывал холод страха, то теперь окутывало тепло умиротворения. — На улицу, — отозвался Драко так, словно в его идее не было совершенно ничего необычного и удивительного, а ночные прогулки по улице в тонких мантиях в середине февраля с некоторых пор стали не просто обычным делом, но и весьма распространённым занятием среди молодёжи. — Как раз хотел выйти на свежий воздух. — Малфой, там холодно! Всё ещё зима, если ты вдруг забыл, — не переставая шагать рядом с волшебником, изумилась гриффиндорка. Безусловно, связываясь с Драко, она брала в расчёт его склонность к неожиданным и крайне неординарным поступкам, но нечто такое она и не предполагала. Что он, гиппогриф его раздери, задумал? — Нас обоих ждёт прямая дорога к мадам Помфри! — О, я предполагал такую реакцию, — прозвучало настолько легко и естественно, будто рядом с ней, Гермионой, шли её мальчишки, Гарри и Рон, а вовсе не ухмыляющийся Драко Малфой, которому, к слову, вполне могут подправить физиономию упомянутые выше волшебники, если вдруг раньше обычного завершат трапезу и случайно забредут в эту секцию коридора. — Как же тебе повезло, Грейнджер, что я умнее Уизли, а потому заранее обо всем позаботился. Резко остановившись, слизеринец достал что-то из кармана и с подчеркнутым пафосом взмахнул над предметами волшебной палочкой, после чего те увеличились в размерах, и в одном из них Гермиона, к своему глубочайшему удивлению, обнаружила собственную зимнюю куртку, заблаговременно купленную в маггловском магазине и с тех пор бережно хранимую в шкафу. То, каким образом она попала в руки Малфоя, не скрывающего наслаждения от её реакции и нахально ухмыляющегося, оставалось загадкой. Облокотившись о стену и не сводя с девушки глаз, слизеринец лениво облачался в теплое чёрное пальто, о стоимости которого Гермиона предпочла не задумываться, и всем своим видом показывал собственное превосходство в высшей степени из всех возможных. — Малфой, — сделала глубокий вдох гриффиндорка, мысленно силясь успокоиться и не выливать на молодого человека ту многословную тираду, которая так и норовила сорваться с языка, — только не говори, что ты рылся в моих вещах. — О, ради Мерлина, Грейнджер! — Драко закатил глаза настолько выразительно, что волне мог бы увидеть свой мозг. — Для этой цели старуха ещё в начале лета согнала в Хогвартс новую прислугу. — Прислугу? — девушка не могла поверить в вывод, напрашивавшийся сам собой. — Ты заставил копаться в моем шкафу домовых эльфов?! Смерив Гермиону таким взглядом, будто она была неразумным ребёнком, не понимающим всей гениальности его умопомрачительной задумки, Драко, в привычном жесте положив руки в карманы, направился к дверям, старательно игнорируя «Ты отвратителен!», «Они тебе не рабы!» и прочие недовольства, в процессе размышляя о том, как же по-грейнджеровски звучат все эти возмущенные обвинения. Складывалось впечатление, что гриффиндорка жила только для того, чтобы защищать всех жалких и убогих. Вероятно, именно по этой причине новоиспеченная мать Тереза потратила несколько лет жизни на дружбу контроль Шрамоголового и Вислого. Мерлин милостивый, а ведь эта теория действительно многое объясняет! — Дамы вперёд, — стараясь игнорировать открытую для неё дверь и сногсшибательную самодовольную улыбку, Гермиона вышла из замка, мысленно занося эту дату в топ самых странных Дней всех влюбленных из всех, что когда-либо у неё были.

***

— Мы что, идём к Хагриду? — предположила гриффиндорка, различная в темноте огни, горящие в хижине хогвартского лесничего. Холодный ветер дул в лицо, заставляя сильнее укутываться в шарф, к огромной удаче оставленный в кармане куртки, и Гермиона, сама того не желая, все-таки отдала должное Малфою, очевидно, серьёзно подошедшему к разработке плана, в детали которого она до сих пор не была посвящена, а потому предусмотревшему необходимость наличия тёплой верхней одежды в нынешних погодных условиях. — Знаешь, я всегда знала, что в глубине души он тебе нравится. — Да, Грейнджер, — с явным сарказмом начал Драко, — я всё ещё жду, когда его тупоголовая курица закончит начатое на третьем курсе. — Между прочим, ты сам виноват, Малфой! Нечего было лезть к Клювику! — нравоучительным тоном парировала Гермиона, сощурив глаза так, как иногда это делала Макгонагалл. — Твои снобистские наклонности чуть не стоили ему жизни! — «Клювик»? — удивился Драко, проигнорировав выпад гриффиндорки. — Хагрид назвал этого монстра-убийцу «Клювиком»? Ме-е-ерлин милостивый, а я-то думал, что хуже уже быть не может! Гермиона, сама не зная почему, усмехнулась, а после начала громко и очень заливисто хохотать. То ли псевдонедовольный тон слизеринца, то ли воспоминания о том дне, когда Малфой, упав на землю, истошно вопил: «Он убил меня! Убил!», то ли простое осознание, что ему удалось хотя бы ненадолго отвлечь её от угнетающих размышлений о сбежавших Пожирателях и политической обстановке в целом, а может такой результат дало все это в совокупности, но девушка больше не могла контролировать рвущийся наружу смех и начала весело и, что самое главное, искренне смеяться. Это было так странно: веселиться с Драко Малфоем, вечно холодным и сдержанным, старательно пытающимся сейчас скрыть настоящую улыбку за саркастической усмешкой. Он и сам не до конца понимал, что конкретно подняло ему настроение: может, свежий ночной воздух, а может, действительно счастливая гриффиндорка, причиной веселья которой впервые был он сам. Как бы то ни было, благополучно миновав хижину Хагрида, так и не зайдя в неё, волшебники продолжали идти, периодически бросая случайные взгляды на свои тени, исчезающие во мраке Запретного леса. Сильнее вдыхая свежий морозный воздух и прислушиваясь к треску снега под ногами, Гермиона, сама того не осознавая, заметила, насколько тихо было вокруг. Слух не улавливал ни дуновений ветра, ни шорохов перьев птиц, ни шагов животных, абсолютно ничего. Лишь скрипы под подошвами её и Малфоя обуви, перемешанные с их дыханием. — Это то самое место! — со счастливой, почти детской улыбкой Грейнджер побежала вперёд, обогнав слизеринца, и остановилась лишь на самом краю заметенного снегом берега. Здесь, под толстым слоем льда располагалось то самое озеро, у которого волшебники впервые говорили наедине, делились друг с другом переживаниями, не прячась за ярлыками и принципами. Должно быть, именно с этого момента началось их персональное безумие, которое привело, в итоге, к тому, что теперь они, слизеринец и гриффиндорка, снова стоят здесь, проводя последние часы Дня всех влюбленных к компании друг друга. Наверное, вселенная действительно перевернулась. — Великий Годрик, это и правда оно! Драко мягко усмехнулся, глядя на девушку, с детской наивностью прощупывающую ногой лёд там, где начиналась вода. Мутный лунный свет отбрасывал серебристые блики на тёмные кудряшки, пахнущие, как и всегда, бананами и карамелью, и молодому человеку казалось, что он мог бы целую вечность наблюдать за игрой света на крупных локонах. Это было странно, в какой-то мере даже непривычно. Конечно, Драко уже влюблялся, причём не один раз, но глядя на то, как сильная и независимая героиня минувшей войны ловит ладонями редкие снежинки, он задавался вопросом, были ли его чувства к тем девушкам настоящими. Вспарывали ли его глотку их взгляды, когда он делал или говорил что-то плохое, — как, скажем, тогда, в Астрономической башне, — ощущал ли такую насущную потребность в заботе о них, — наколдовывая, например, одеяло, как было ночью в уборной с Грейнджер, — сносило ли ему голову от ревности из-за них, — и готов ли он был разорвать каждого встречного, как в тот день, когда псевдо-Забини сообщил о своих чувствах к гриффиндорке. Ответы на эти вопросы появлялись на задворках подсознания сами собой, не требуя непосредственного участия самого Малфоя в их создании, и указывали именно на то, что Гермиона никогда не была «одной из», она всегда была категорическим исключением из его веками выстроенных правил, абсолютно другой, не похожей ни на кого, кто был до неё. Гриффиндорка действительно меняла не только жизнь Драко, но и его самого, наполняя светом те потаенные уголки его души, о существовании которых он и сам не мог подозревать. Совершенно неосознанно вспомнилось, как ранним утром октября, прогуливаясь по Запретному лесу, Малфой, как раз перед встречей с Северусом, собирающим ягоды, размышлял о том, что было бы, появись у него такой «луч». Сейчас же слизеринец с уверенностью мог сказать, что нашёл то, что искал, а потому с предельной точностью признался самому себе, что по-настоящему влюблен. — С праздником, Грейнджер, — обернувшись на голос, который она узнала бы даже сквозь сон, Гермиона неожиданно для себя обнаружила, что пока она ловила снежинки, плавно покачивающиеся на почти стихшем ветру, Малфой наблюдал за ней. Девушка опустила голову, чувствуя, как предательски розовеют щеки, но всё же, собрав внутри всю гриффиндорскую смелость, подошла к слизеринцу. — С праздником, Драко. У озера воцарилась тишина. Не удушающая или гнетущая, не заставляющая ощущать неловкость и дискомфорт, не пугающая гробовым молчанием. Скорее, она была спокойная и даже уютная, дающая понять, что любые слова окажутся лишними, совершенно бесполезными. Осенью, впервые встретившись на берегу лесного озера, волшебники тоже молчали, но если тогда им было нечего друг другу сказать, то сейчас одной этой тишиной было произнесено слишком много. — Знаешь, я думала о том, что ты сказал мне на прошлой неделе, — тихо начала говорить Гермиона, не отрывая взгляда от противоположного берега. — Ты сомневался, действительно ли тот человек, поделившийся историей шкатулки, имел в виду мэнор, говоря о её местоположении. Так вот, я много размышляла по этому поводу, и мне в голову пришла такая мысль: что, если крестраж и правда был оставлен в твоём поместье, но его кто-то забрал. Да, знаю, звучит нелепо, но если вникнуть, то такое вполне могло бы быть. — Возможно, — устало выдохнул слизеринец, рассматривая достоинства и недостатки этого предложения и погружаясь в собственные размышления. Спустя какое-то время Гермиона ушла, так и на проронив ни слова, но нежно коснувшись его руки на прощание, в то время как Драко, разглядывая отражение луны на льду, пришёл не только к тому выводу, что гриффиндорка права, но и к тому, что у него есть подозрения, кто мог бы выкрасть шкатулку, рассеять или подтвердить которые в состоянии был лишь Люциус Малфой.