«Если не вернусь к завтрашнему вечеру, сообщи Снейпу».
— Мерлин!***
Ровно в восемь часов утра и ни минутой позже высокая тёмная дверь с характерным скрипом отворилась, пропуская внутрь зашедшего, но не постучавшего. До боли знакомые запахи сушёных трав, пыльных пергаментов и сырости ударили в ноздри, заставив лёгкие гостя сжаться на долю секунды, после чего тот продолжил начатое и сделал несколько уверенных шагов вперёд, будто и не было тех удушающих мгновений промедления. Несмотря на то, что за окном, в силу погодных условий, было ещё темно, а в воскресное утро студентам полагалось в волю выспаться и хорошенько отдохнуть, из-за чего коридоры Хогвартса — какая удача! — должны были оставаться пустыми ещё пару часов, вошедший был уже весьма бодр, хотя и нездорово-бледен. Под глазами на светлой коже проступили темно-синие круги, однако Драко Малфой мог поклясться, что не чувствовал ни усталости, ни тягот от недосыпа. Он в принципе ничего не чувствовал, за исключением, разве что, всепоглощающей тревоги. То ли внезапно пробудившаяся слизеринская интуиция, то ли здравый смысл, вернее, то, что от него осталось, то ли ещё Салазар знает что упрямо твердило, что предстоящая встреча с отцом не предвещает ничего хорошего, хотя этого и так ждать не стоило. «Салазар, если бы я знал, что та встреча с Грейнджер приведёт к тому, что теперь я должен буду сделать выбор между собственной безопасностью и сохранностью доверия Гермионы… Черт, я бы, наверное, снова позвал её за собой». Если быть полностью честным и максимально откровенным, то стоило признать, что молодой человек сам не понимал, что конкретно руководило им, когда он повёл Грейнджер к озеру поздним вечером Дня всех влюбленных. Все произошедшее было таким спонтанным, что казалось безумием. Он не планировал устраивать каких бы то ни было тошнотворно-романтических сюрпризов и не нашёл важных сведений, которыми следовало бы поделиться в обстановке абсолютной конфиденциальности, так на какой черт он, хотя бы в теории здравомыслящий Драко Малфой, пошёл сам и в прямом смысле этого слова потащил Гермиону за собой?! Проникся ностальгией по тем чудесным осенним денькам, когда их не связывало что-то такое, что заставляет теперь сердце качать кровь в разы быстрее по венам, поддерживая жизнедеятельность, жизнеспособность и другие жизне-, в наличии которых ещё несколько месяцев назад не было никакой особой необходимости. Теперь же ситуация в корне изменилась, из девчонки-которой-повезло Грейнджер успела превратиться в Гермиону, а он сам из мальчика-у-которого-не-было-выбора в юношу, у которого есть надежда и реальный шанс всё исправить. С огромной долей вероятности, осознание появившейся перспективы зажить, наконец, нормально, пришло к слизеринцу именно после сумасшедше-нежного «С праздником, Драко», ударившего по затылку железным молотом и оставившего после себя простое понимание: он рискнёт ради неё. Ради девушки с самой грязной кровью и самым чистым разумом, ради той, у кого Поттер в статусе лучшего друга, а Орден Мерлина — как приятное дополнение к внушительному списку личных достижений. Ради той, которая смогла бросить его в ледяную бездну и в пекло Ада одновременно, вывести из многолетней эмоциональной комы. Ради той, ставшей единственной, помимо матери, заставившей его захотеть жить. Именно поэтому тогда, на берегу заледеневшего лесного озера, Малфой пришёл выводу, что предположение гриффиндорки о том, что шкатулку действительно мог кто-то украсть, звучало вполне обоснованно, а Люциус действительно мог знать, кому и зачем это стало бы нужно. Вернее, необходимость обратиться за помощью к отцу (помощью, черт возьми!), стала очевидна волшебнику ещё до этого разговора, Гермиона же, сама о том не подозревая, помогла убедиться в правильности принятого решения и укрепить мотивацию. Теперь же самопровозглашенный и коронованный своей же рукой принц Слизерина стоял в кабинете Северуса Снейпа, наблюдая за тем, как профессор методично перебирает бумаги. — У Вас будет достаточно времени, чтобы незаметно уйти и так же вернуться, мистер Малфой, — голос прозвучал настолько безэмоционально, что почти слился с этим кабинетом, стал его частью, как, скажем, мерное биение часов. — Так как лекций сегодня нет, утром Ваше отсутствие никто не заметит. Днем же профессора, в том числе и я, к моему глубочайшему сожалению, будем заниматься организацией этой глупой детской забавы, — надменный тон звучал настолько привычно, что слизеринцу почти стало легче. — Потом весь Хогвартс будет смотреть матч, утопая в собственном идиотизме. Следовательно, Вы должны вернуться до ужина, хотя я всё ещё надеюсь, что Вам хватит ума прибыть раньше, — перекладывая очередной лист в какую-то папку, с полным безразличием рассказывал, очевидно, о тщательно спланированной стратегии, зельевар. — Я договорился со своим знакомым, чтобы Вас встретили у входа, мистер Малфой, поэтому не запятнайте мою репутацию перед ним и ведите себя адекватно. В последнее время, как мы оба знаем, у Вас с этим проблемы. Выслушав и запомнив весь план в деталях, — по крайней мере, Малфой очень на это надеялся и как никогда уповал на возможности своей памяти, — молодой человек кивнул в ответ на сухое «Вы свободны» и уверенно прошествовал к камину, попутно размышляя о том, как же, всё-таки, повезло, что у крестного есть такой удобный способ перемещения в личном распоряжении. Кроме него камин в собственном кабинете имела лишь директор, а это о многом говорит. — Да, и ещё кое-что, — слова настигли Драко, когда он уже занёс кулак с Летучим порохом над собой, приготовившись к тому, что все его внутренности через пару секунд превратятся в желе без всякой волшебной палочки. — Ради Вашего же блага, постарайтесь не попадаться на глаза мистеру Уокеру. Очень сомневаюсь, что он будет рад Вас видеть. «Именно на этот случай я и предупредил Грейнджер», — слизеринец исчез в зеленоватом облаке прежде, чем успел оформить мысль в слова и бросить быстрый взгляд на свою бледную ладонь, посреди которой с прошлого вечера красовался ярко-красный порез.***
На поле для квиддича было как никогда шумно. Первый послевоенный матч, наверное, самый долгожданный из всех, что когда-либо проводились, обещал быть зрелищным и невероятно увлекательным. Ещё до начала игры болельщики начали выкрикивать лозунги в поддержку команд своих факультетов или факультетов-фаворитов, и, пока девушки бросали восхищенные взгляды на игроков в синих и жёлтых формах, периодически появлявшихся на поле, молодые люди спорили, кто победит, и чуть ли не галлеоны ставили на успех команд-любимчиков. Гермиона сидела в окружении друзей, с восхищением рассматривая очень светлый, почти прозрачный купол, воздвигнутый преподавателями Хогвартса, чтобы защитить и игроков, и их преданных болельщиков от ветра и снега, которые вполне могли бы быть помешать матчу, учитывая, что зима, хотя и подходила к концу, если верить календарю, то всё ещё совершенно не планировала сдавать позиции в реальной жизни. Увлечённое разглядывание купола, отгораживающего квиддичное поле от внешнего мира, довольно неплохо занимало мысли и хоть как-то отвлекало Гермиону от очень мрачных размышлений, каких за эту ночь набралось огромное количество. Во-первых, Малфой. Прочитав прошлым вечером его послание, девушка неимоверными усилиями заставила себя успокоиться и не бросаться со всех ног в слизеринские подземелья, чтобы ткнуть пергамент, испачканный её ало-красной кровью, в малфоевское лицо, совершенно переставшее в последнее время быть надменным, и добиться от его обладателя объяснения всего этого фарса. Хвала великому и как никогда милостивому Мерлину, что на этот раз Грейнджер хватило ума и самообладания, чтобы прийти в себя и не бежать к Драко за ответами, потому что в противном случае у гриффиндорки, после отбоя оказавшейся мало того, что не в своей комнате, так ещё и на другом этаже в гостинной чужого факультета — «змеиного», что ещё хуже! — только прибавилось бы и без того многочисленных проблем. Исключительно из-за этого, обмотав пострадавшие пальцы наколдованными бинтами, девушка вернулась в свою спальню, переборов, всё-таки, огромное желание свернуть к лестнице, и полночи провела без сна, лелея надежду на то, что встретит Драко утром за завтраком, хотя и прекрасно понимала, что этой глупой мечте не суждено сбыться. «Мы ведь это уже проходили, Гермиона. Он не придёт, и ты как никто другой знаешь это». Теперь ей оставалось лишь нервно ёрзать на лавочке, пропуская мимо ушей вступительную речь директрисы о том, что «первый матч после минувшей войны символизирует возвращение к многовековым традициям Хогвартса и победу над нашими страхами, в особенности сейчас, когда Британия находится в как никогда шатком состоянии», и пытаясь понять, как, куда и зачем мог отправиться слизеринец, и почему не предупредил её. «Можно подумать, что он вообще когда-то ставил тебя в известность не по факту совершения поступка, а заранее!» Громкий свист, оглушивший и тех, кто находился на поле, и тех, кто в предвкушении заламывал пальцы на трибунах, ознаменовал собой начало матча. «Орлы» и «барсуки» взмыли в воздух, приготовившись и заняв позиции, и, долю секунды пронаблюдав за тем, как золотой снитч взлетел, приступили к игре. Меган Джонс схватила за руку Рона, видя, как пуффендуйского ловца едва не сбил бладжер, а Гермиона думала о той самой легенде, на мысль о которой её случайно натолкнул прошлым вечером Уизли. Суть этого «сомнительного чтива», как заключила сама Грейнджер, когда встретила упоминание об этой истории впервые, сводилась к тому, что около тысячи лет назад правитель некой, предположительно, южной страны был серьёзно болен и слабел с каждым днём, а потому, чтобы спастись, он приказал создать шкатулку, которая соединила бы воедино магию его ближайших сторонников, и, умножив её, вернула бы тому, кому она предназначалась. Однако, то ли эксперимент пошёл не так, как предполагалось, то ли слуги обманули своего короля, может, виной тому послужило что-то ещё, но когда правитель замкнул круг крови, магическая энергия стала наполнять его. Очевидно, её было слишком много, потому что по преданию «король раздулся, глаза его налились кровью, сосуды вздулись, и он лопнул». — Итак, мы видим, как Дункан стремительно гонит квоффл к воротам противника, — интригующий голос комментатора матча отвлек гриффиндорку от размышлений о том, могли ли события, описанные в старой легенде, быть правдой, ведь версия, что живой человек мог взять и разлететься на частицы, звучала совершенно не правдоподобно. — Да! — слова затерялись в оглушительном гуле криков болельщиков, — загонщик Когтеврана приносит своей команде десять очков! Волшебники в бронзово-синих формах обнялись, демонстрируя хваленое командное единство, и студенты всего «дома» последовали их примеру. Пуффендуйцы же, напротив, скрещивали руки на груди и показательно отворачивались. Если от «барсуков», не желающих победы другому факультету, такой реакции и следовало ожидать, то увидеть слизеринцев, без великого энтузиазма, но все же аплодирующих забившим бладжер в кольцо, никто не предполагал. Наблюдая за тем, как практически половина младшекурсников и небольшая группа их старших товарищей поддерживают «орлов», Гермиона почему-то подумала, что «змеи» покидают свое гнездо. Тем не менее, игра, пусть и с куда большим напряжением, чем прежде, продолжалась. Взволнованные фанаты, затаив дыхание, ловили каждое движение волшебников, на быстрых метлах рассекающих воздух, и делились бушующими эмоциями. Сама Грейнджер полностью разделяла их умонастроение, ведь её чувства тоже брали верх над спокойствием и холодным разумом, но разница заключалась в том, что если остальные волшебники нервно стучали пальцами по коленкам от волнения и предвкушения, то она сама — от страха. Холодного, душащего. Сжимающего глотку скользкими пальцами так сильно, что темнело в глазах, и подкашивались колени. Смертельного. Гриффиндорка всячески убеждала себя в том, что шкатулка Малфоя и ларец древнего правителя — это два совершенно разных артефакта, но упрямый разум, привыкший констатировать факты и никогда не лгать своей обладательнице, бесстрастно и до жути прямолинейно заявлял, что принципы действий обоих предметов подозрительно похожи. Да и никаких других «зацепок», хотя бы приблизительно связанных с несостоявшимся крестражем, по-прежнему не было. Как бы Гермиона ни пыталась убедить себя, что даже если в той легенде говорилось о ларце Драко, то слизеринцу никак не может грозить опасность погибнуть так же, как и старый король, дурные мысли все равно продолжали одолевать. Что, если он умрёт? Будет ли Хогвартс прежним без платиновой макушки, мелькающей в толпе? Без высокомерного «уйди, Грейнджер» и издевок, связанных с чистотой крови? Останется ли той же самой Гермионой она сама? Чёртовы малфоевские глаза и не менее дьявольские губы сидят в её черепной коробке, разъедая её, как чистый яд, так сможет ли она жить как прежде, осознавая, что больше не будет всего этого. Витиеватого почерка на пергаментах, о котором останутся лишь воспоминания, ночей, полных откровений, вдоль и поперёк прошитых безумием фраз? Что удержит её хрупкий мир, кто не даст ему рухнуть и превратиться в крошево, если его фундамент состоит из серых глаз, одурманивающих разум сильнее любого огневиски, белоснежных, идеально прилизанных волос, в которые так и хочется запустить пальцы, и горького аромата полыни с резким нотами цитруса. Наверное, если Драко Малфоя вдруг не станет, в тот же день исчезнет и Гермиона Грейнджер, по крайней мере, то, что она когда-то собой представляла. Свист тренера и слова комментатора снова заглушил гул криков фанатов, когда капитан пуффендуйской команды запустил бладжер в кольцо, а гриффиндорка поняла, что ожидание угнетает её. Она не может сидеть и ждать, наблюдая за игрой, в то время как тот, кто заставляет её чувствовать себя живой, в любой момент может стать мертвым. Грейнджер плевать на снитчи, бладжеры, квоффлы, метлы и игру в целом. Она равнодушна к квиддичу, но если ловец слизеринской команды больше никогда не выйдет на поле, Гермиона не сможет дышать. Как вообще можно следовать указанию Драко и терпеливо***
Вылетев из камина так резко, что чуть не врезавшись в противоположную стену до неприличия маленькой комнатки, Драко отметил, что это перемещение прошло куда менее приятно и безболезненно, чем предыдущее. С аппарацией, выворачивающей желудок туда и обратно, конечно, не сравнится, но хорошего всё ещё было мало. Оставалось надеяться, что порванный на локте пиджак — худшее из всего, что уже случилось, и ещё может ждать слизеринца впереди, там, за высокими дубовыми дверьми будки, в которые он пару месяцев назад с силой вжимал упомянутого крестным Уокера, угрожая проткнуть глотку министерского ублюдка палочкой. Покачав головой в почти настоящей попытке вытряхнуть из неё не самые оптимистичные мысли и далеко не чудесные воспоминания, молодой человек по привычке провел ладонью по волосам, то ли приглаживая их, то ли наоборот, приводя в беспорядок, после чего, выдохнув и морально приготовившись проявлять максимальное спокойствие и тотальное хладнокровие в любой ситуации, волшебник открыл дверь, оказавшись снаружи. — Малфой? — у самого выхода стоял коренастый мужчина среднего роста в теплой дубленке, со значком служащего тюрьмы, наколотым на шарф. Проскользив оценивающим взглядом по юноше, обратив особое внимание на волосы фамильного платинового оттенка, знакомые всем и каждому выразительные черты лица и дорогой костюм, и, словно окончательно убедившись в первоначальном суждении, работник Азкабана, кивнув самому себе, подтвердил собственную догадку: — Малфой. — Добрый день, мистер? — не вежливость, нет, лишь дань уважения урокам хороших манер, преподаваемым лично Нарциссой в его детские годы, и обещанию держать себя в руках, негласно данному Северусу. — Ротман, — с едва заметным промедлением ответил мужчина, после чего, кивнув в сторону треугольной в сечении башни, именуемой Азкабаном, спешно двинулся вперёд, совершенно не заботясь о том, следует ли за ним юноша. «Скажи мне, кто твой друг… » — мысленно усмехнулся Драко, и в его глазах промелькнула тень осознания, что новый знакомый явно имел много общих черт с упомянутым ранее крестным, по крайней мере, в манере вести диалог. То, как мозг слизеринца умудрялся выдавливать из себя по крупицам сарказм в паре десятков метров от тюрьмы, оказаться в которой у Драко была вполне реальная возможность не позднее, чем минувшим летом, оставалось одной из неразрешимых загадок. На первом этаже здания по-прежнему царил полнейший хаос. Работники Министерства мелких чинов, авроры, дипломаты — весь политический сброд в одном месте, где несколькими метрами выше отбывают срок длиною в жизнь самые разные преступники волшебного мира. Очаровательно! Сразу почувствовав на себе внимание дюжины авроров, стороживших проходы внутри и снаружи здания, Малфой с хрустом сжал челюсти, как делал всегда, когда чьи-то суровые взгляды норовили проскрести брешь в его затылке. «Подозревать человека ещё до того, как он совершил преступление… Салазар, как же по-аврорски это звучит!» Путь до камеры отца прошёл в полной тишине и без инцидентов, каких было слишком много в тот самый раз, когда Драко прибыл сюда без разрешения и как нельзя «удачно» нарвался на Лукаса и его свиту. Размышляя о том, что в голове за последние несколько часов подозрительно и почти непозволительно часто «всплывало» это имя, вызывавшее отвращение и ярость одним лишь сочетанием букв и звуков, слизеринец и не заметил, как оказался в одной комнате с отцом, а позади раздался громкий удар захлопнувшейся двери, сопровождаемый хриплым «У вас тридцать минут» мистера Ротмана. Временной промежуток, отведённый на встречу отца и сына, решётки на мерзко-маленьком подобии окна, покосившийся стул и не менее уродливый стол — всё было тем же, а потому дежавю с размаху оставляло на бледных скулах пощёчину за пощёчиной, лишая чёткого ориентира в пространстве. Внезапно захотелось засунуть собственный атеизм себе же в задницу и начать молиться всем существующим и несуществующим Богам и великим магам, лишь бы эта встреча не закончилась так же, как и предыдущая. — Ты нашёл её? — ещё более хриплый, чем раньше, голос как прямое доказательство тому, что небесная канцелярия давно отказалась покровительствовать чете Малфоев. — Шкатулку. Нашёл, Драко? При бледном белом свете еле-еле горевшей лампочки, казалось бы, утратившей способность озарять собой хоть что-то целую вечность назад, в стальных серых глазах Люциуса как никогда ясно плескалось безумие. Дело было даже не в привычной аристократам величественной позе, грёзах о безграничной власти и полном подчинении или попытках сохранить сгнившие остатки достоинства с намёком на манеры, нет. Конечно, Азкабан ещё никогда и никому не прибавлял здоровья и долгих лет жизни, но с предыдущего раза ощущение, что отец расплачивается за пребывание здесь собственным рассудком, лишь укрепилось. Это было странно. Очень странно. И подозрительно. — Ты не сказал, где она, — Драко не узнал свой же голос: слишком сипло, неестественно-тихо он звучал. Складывалось впечатление, что стены Азкабана переняли у дементоров такое потрясающее первоклассное умение как высасывание любых подобий счастья, потому что иных объяснений тому, почему на молодого волшебника так давили сырые каменные стены, не находилось. — Лишь пробормотал что-то про Ад, прежде чем тебя увели. Я ничего не понял. Закашлявшись так, что эхо с гулом разнесло по комнате утробные хрипы, Малфой-старший поднял глаза на сына. О чем размышлял мужчина, оставалось только догадываться, однако то, что он тщательно подбирал слова, собираясь что-то сказать, было очевидно. То самое плохое предчувствие, скручивающее слизеринцу желудок с самого пробуждения, с явным усилием надавило на горло. — Тёмный Лорд приказал всем тем, кто принимал участие в ритуале, дать ему Непреложный обет, — пауза, сделанная то ли случайно, то ли намеренно, затянулась и оглушила настолько немой тишиной, что слух молодого человека начал улавливать шорохи движений крысы, на долю секунды выглянувшей из щели в стене и вернувшейся обратно. — Я могу рассказать тебе о крестраже всё что угодно, но обязан молчать о месте, где он спрятан. В обычном расположении духа Драко изрек бы нечто философское вроде: «Неужели твоя жизнь стоил дороже, чем безопасность людей, которым игрушка Лорда может нести угрозу и обернуться гибелью», но сейчас, видя, что с отцом явно что-то не так, Малфой-младший скорее бы откусил себе язык, нежели произнёс что-то подобное. Ладно, с новоявленным недугом отца он разберётся потом. В случае чего, Гермиона поможет. В данный момент надо выяснить о шкатулке как можно больше. «Кстати, о Грейнджер. Она ведь считает, что недавние смерти двух Пожирателей как-то связаны с крестражем». — На Юго-Востоке Британии, километрах в ста от государственной границы, — начал Драко, воскрешая в подсознании жуткие колдографии, опубликованные в газете, — в лесу нашли трупы Долохова и Роули. Мои люди предполагают, что это имеет прямую взаимосвязь со шкатулкой. О том, с каких пор Гермиона Грейнджер вошла в параноидально-узкий круг его близких соратников и как давно стала одной из «людей» Драко Малфоя, молодой человек решил не задуматься, отложив эти почти риторические вопросы в копилку «Поразмыслить на досуге». — Видишь ли, как я уже говорил, внутри шкатулки находится девять сосудов, — голос Люциуса был елейно-мягким, тягучим, как патока, сладким настолько, что становилось приторно. Мужчина всегда использовал этот приём, чтобы сообщить своему собеседнику не самые хорошие новости или же убедить его в своей правоте, — Драко не был бы Малфоем, если бы у под кожей не отпечатался этот трюк. — Восемь из них заняты, а вот девятый по-прежнему пуст, — заключённый сделал особый акцент на этом слове, как бы подчёркивая, для кого предназначалось последнее место. — Магия копится и преумножается внутри ларца слишком долго, а новая энергия не поступает, поэтому шкатулка заполняет последний сосуд сама, вытягивая из других волшебников, участвовавших в ритуале, их силы вместе с жизнями. Драко вздрогнул. Подобная «функция» крестража-убийцы вполне объясняла исчезновения у Антонина и Торфинна магических сил и полное опустошение тел обоих изнутри. — Это странно. Почему тогда шкатулка не забирала магию так долго, а потом поглотила её сразу из двоих? — Потому что силы, оставшиеся в телах твоей дражайшей тётушки Беллы и Волдеморта, — слизеринец скривился, уповая на то, что отец не подберёт какой-нибудь эпитет для описания его «тёплых» отношений с Тёмным Лордом, — когда они погибли, не исчезли, как это происходит у других волшебников, а перешли к шкатулке. Иначе говоря, сами того не предполагая, Лестрейндж и Реддл уберегли меня, Корбана, Родольфуса и Августа от верной гибели. Люциус засмеялся в той самой манере, дающей понять, что развеселившемуся волшебнику в который раз удалось уйти от ответственности за свои деяния, в то время как младший Малфой хмурился. С одной стороны, в этом рассказе ему всё было понятно, но с другой… Что-то определённо не сходилось. — Говоришь, уберегли? — слизеринец мрачно усмехнулся. — Почему именно вас, а не кого-то другого? Скажем, ларец мог убить Руквуда вместо Долохова, или, например, — пауза заменила «тебя», — Роули. — Я не знаю, Драко, — слова отца прозвучали как-то слишком омерзительно-мягко, словно он понял, что подразумевалось под молчанием сына. — Крестраж — это, по сути, та же рулетка. Невозможно предугадать, кого прикончит следующим. В гробовой тишине стало слышно, как мистер Ротман, стоящий за дверью, доложил одному из многочисленных служащих тюрьмы, что «посиделки» в охраняемой им камере завершатся через пять минут. Малфой-младший же этого совершенно не замечал, впервые осознав, что в любой момент может лишиться отца. Да, он не испытывал к Люциусу сыновьей любви в обычном понимании этих слов, но, несмотря на все поступки, совершенные мужчиной, в том числе и по отношению к нему самому, не желал ему смерти. — Мне действительно жаль, что я не могу сказать тебе, где я оставил шкатулку, Драко, — тяжело вздохнув, нарушил молчание заключённый тем удручающим тоном, свойственным старикам, когда те находятся на закате своих лет и уже готовы к смерти. Драко ничего не ответил. Лишь спустя пару минут, когда размышления о том, сможет ли он рассказать о возможном в ближайшем будущем развитии событий матери, вместо галстука начали душить его шею, мозг неожиданно «выплюнул» идею, на которую натолкнула Малфоя Грейнджер тем вечером в День всех влюблённых: — Есть предположение, что крестраж могли украсть, — интонация затерялась в шуме скрипнувшей двери и глухих шагах вошедшего аврора. — Как ты думаешь, кому это могло быть нужно? Прежде, чем исчезнуть в дверном проёме в сопровождении стража порядка, Люциус озвучил подозрение, успевшее проесть его сыну мозг. В тихой камере прозвучало: «Лукас Уокер».***
Время тянулось настолько медленно, что Гермиона совершенно не удивилась бы, окажись его физическим воплощением флоббер-червь. С того момента, как закончился квиддичный матч, — гриффиндорка так и не попыталась выяснить, победой чьей команды он завершился, — и друзья вывели её, с трудом шагающую на «ватных» ногах, с поля, прошло несколько часов. За эти сотни минут и тысячи секунд студенты Хогвартса успели превратиться в нормальных адекватных волшебников из безумных фанатов, а сама Грейнджер — хотя бы относительно успокоиться. Впрочем, это слово вряд ли могло бы точно описать её самочувствие. Колени девушки больше не тряслись так, словно их пронзали высоковольтными разрядами, полуобморочное состояние уступило место частично-невменяемому, что само по себе могло считаться слабым подобием прогресса, мозг повторно научился оформлять мысли в слова, а речевой аппарат вновь стал пригоден для воспроизведения вслух чего-то, что не было односложным ответом на недопонятый вопрос. Иными словами, у Грейнджер больше не возникало стойкого ощущения, что если она отпустит руку кого-то из друзей, — во время возвращения в замок с квиддичного поля жертвой железной хватки Гермионы, к удивлению обоих девушек, стала Меган, — то тут же провалится в небытие и не вернётся оттуда уже никогда. Не в этой жизни, во всяком случае. Именно поэтому, опасаясь за свою способность, вернее, неспособность, стоять на ногах, не шатаясь при этом в разные стороны, гриффиндорка вежливо и максимально, как ей самой показалось, неподозрительно отказалась от приглашения друзей присоединиться к массовому походу всех старшекурсников школы в Хогсмид, чтобы отпраздновать чью-то победу — надо будет хотя бы ради приличия аккуратно выяснить, чью же — за бокалами сливочного пива в «Трех метлах». Вернувшись к себе в комнату и упав на кровать настолько безвольно, что даже начав напоминать собой маггловский мешок с картофелем, Гермиона уставилась немигающим взглядом в потолок, считая удары собственного сердца, подтверждающие, что упрямый орган до сих пор бьётся и всё ещё продолжает качать кровь. Что, в целом, было почти удивительно, потому что гриффиндорке казалось, что после пережитого во время квиддичного матча животного ужаса (в состояние которого, между прочим, девушка вогнала себя сама) орган просто наотрез откажется ей покорно подчиняться. Как бы то ни было, делая тяжёлый вздох и чувствуя, как усталость обволакивает всё тело от кончиков пальцев ног до корней кудрявых каштановых волос, Гермиона сама не заметила, как провалилась в сон. Какое-то время спустя, когда Морфей чуть ли не насильно стал выпроваживать случайную гостью из своего уютного тёплого царства, разомкнуть веки показалось Грейнджер поистине непосильной задачей. Потому что это было страшно. Впервые она, девушка, ограбившая Гринготтс и покинувшая банк верхом на драконе, боялась чего-то, что не несло потенциальную угрозу её жизни и здоровью. Как бы странно или глупо это ни звучало, больше всего смелую и невероятно решительную гриффиндорку пугало то, что она может открыть глаза и узнать, что он так и не вернулся. «С другой стороны, если ты, Гермиона Джин Грейнджер, сию же секунду не поднимешься с постели, то только усугубишь положение Малфоя, ведь он уже наверняка успел найти себе проблемы!» — твёрдый разум спорил до победного конца с наивной душой, всеми силами цепляющейся за остатки сна, и, в результате, добился своего. Покидая тёплую постель и размышляя о том, что дремота без сновидений — лучшее времяпрепровождение из всех, что мог придумать Мерлин, особенно сейчас, когда только оно способно помочь восстановить нервы после пережитого стресса, гриффиндорка несколькими движениями волшебной палочки привела помятое от подушки лицо в порядок и поспешила к двери, кинув быстрый взгляд на часы, стрелки которых без слов сообщали о том, что пришло время ужина. Впрочем, дело было даже не в потребности утолить голод или восстановить силы, а исключительно в шансе убедиться, что Драко будет там. Живой и здоровый. Целый и невредимый. Настоящий Малфой. Её Малфой. Стремительно преодолевая метр за метром широкого многолюдного коридора, Грейнджер не могла не испытывать ассоциацию с маггловской полосой препятствий. Буквально на каждом шагу её кто-нибудь останавливал то для того, чтобы просто поболтать о погоде, исходя исключительно из английских традиций, то для того, чтобы услышать её мнение о прошедшем матче, — как оказалось, выиграл Когтевран, — то просто для того, чтобы обсудить какие-то вопросы, связанные с учебным планом. После очередного человека, как никогда жаждущего её внимания и общения с ней, Гермиона решила, что с неё хватит. Она больше не может делать такие непредвиденные «перерывы» на каждом метре пути, у неё есть другие, куда более важные дела, от которых, между прочим, зависит жизнь человека, причём не какого-то случайного незнакомца, а слизеринского принца, единственного, кто ей не безразличен из всех «змей». Тем не менее, когда до боли знакомые дубовые двери, наконец, распахнулись перед ней, а перед глазами предстал такой родной Большой зал, Гермиона пристально, почти со снайперской внимательностью осмотрела слизеринский стол, пытаясь обнаружить среди учеников, на чьих мантиях красовались серебристо-зеленые нашивки, ту самую белоснежную макушку. Но не находила. Чувствуя каждой клеточкой кожи, как былое волнение возвращается и возрастает в разы, отчего сердце замирает, а кончики пальцев начинают неконтролируемо трястись, Грейнджер резко развернулась обратно к дверям и побежала в сторону лестницы, стремясь как можно скорее оказаться в подземельях. Она и так совершила слишком большую ошибку, следуя указаниям Драко и терпеливо ожидая, вместо того, чтобы сразу сообщить Северусу о пропаже. Что, если Малфой все-таки нашёл шкатулку? Она ведь может взорваться прямо у него в руках! Кроме того, оставшиеся в живых Пожиратели Смерти все ещё ищут крестраж, а значит, они вполне могли напасть на Драко. Надо бежать. Просто мчаться по коридору, не оглядываясь и расталкивая всех вокруг, потому что страх, заставляющий стыть в венах кровь, сжимает своей ледяной хваткой лёгкие, заставляя их прощаться с остатками кислорода, а здравый смысл исчез ещё в тот самый день, когда Гермиона честно призналась самой себе в том, что ей не всё равно. «К черту! Сейчас это не важно. Надо бежать быстрее, чтобы Снейп успел найти Драко. Мерлин милостивый, он же понятия не имеет, какую угрозу может нести шкатулка! Как Малфой, драккл его раздери, вообще мог уйти и не сказать ничего заранее?! Что, если я не успею? Вдруг к тому моменту, когда профессор найдёт Драко, будет уже поздно? Смогу ли я жить так, как прежде, если он умрёт, ведь я… Я люблю его…» Дверь в личный кабинет Северуса Снейпа, обычно внушающая самый настоящий страх одним своим видом, теперь нисколько не волновала гриффиндорку. Плевать, если потом зельевар снимет с её факультета не один десяток баллов. Все равно. Это слишком маленькая жертва, учитывая, что стоит на кону. Вернее, кто. — Профессор, — Гермиона с размаху и совершенно без стука отворила дверь, даже не задумываясь о том, что такое поведение полностью противоречит её воспитанию, и ещё несколько лет назад она скорее запустила бы Аваду себе в голову, чем позволила бы себе сделать нечто подобное. — Простит… Слова оборвались ровно в тот момент, когда девушка, идя напролом и совершенно не различая ничего вокруг, влетела в крепкую мужскую грудь, а лёгкие наполнили не запахи сырости и трав, как предполагалось, а абсента, полыни и цитрусов. Это было безумие. Чёртово помешательство. Да, самое настоящее. Резко отстранившись и ловя взглядом каждый сантиметр стоящего напротив юноши, Гермиона могла поклясться, что это галлюцинация. И серые глаза, в которых плескалась странная эмоция, не поддающаяся описанию в словах, но точно вытягивающая из неё душу, и эти губы с таким дурацким выразительным изгибом, так похожие на её персональные эмоциональные американские горки, и точно очерченные скулы, об которые, должно быть, можно вскрыть себе вены, только лишь прикоснувшись, и весь он, стоящий так близко, но не произносящий ни слова — плод её извращенной, абсолютно больной фантазии. Потому что поверить, что на расстоянии её вытянутой руки находится настоящий Малфой, не представлялось возможным. Мерлин, если все это — сон, то позволь ей не просыпаться. Разреши жить в этом сладком мареве вечность, потому что только оно и имеет значение, когда ноздри жадно втягивают резкий аромат цитрусов. Не бросай ей спасательный круг в это чёртово ледяное Северное море, потому что она уже захлебывается. Не нужно помощи и попыток избавить от неминуемой гибели, потому что Гермиона скорее бы предпочла пойти ко дну под напором многотонных айсбергов, нежели оказаться на теплом берегу, где не будет этого чувства. Она слишком долго ждала, Мерлин, отдала слизеринскому принцу слишком много частичек собственной души, практически сделала персональным крестражем, так не забирай же этот сон, потому что иначе она попросту задохнется прямо в этом кабинете, где затхлые запахи пыли и сушёных трав только усугубляют головокружение. — Гермиона, — как всегда холодные бледные пальцы заправляют выбившуюся прядь за ухо, ненароком касаясь щеки, и Гермионе уже плевать, попадёт ли она в Рай или прямо к объятья к Дьяволу, потому что тот, кто тащил её в геену огненную все это время, стоит так непозволительно-близко, что она уже не понимает, хочет рыдать или смеяться. Наверное, это и есть истерика: когда тебе смешно от того, насколько больно. Это ведь не любовь. Даже не жалкое подобие. Правильнее будет сказать «зависимость», потому что недостаток этой дозы в крови вызывает дичайшую ломку, от которой трескаются кости. Ещё это чувство можно определить как «безумие». Ведь у нее, лучшей ведьмы столетия, действительно едет крыша и стираются все границы дозволенного. Драко-чертов-Малфой — её персональное помешательство, и она готова хоть до конца времен оставаться в Мунго, лишь бы он всегда, как и сейчас, оставался на расстоянии вытянутой руки. Он делает шаг, прижимая её себе, и когда горячие капли пропитывают идеальную черную рубашку, мир вокруг становится сюрреалистичным, а у самого Драко сжимается сердце. Потому ее руки обвивают его торс настолько крепко, будто девушка сомневается, что слизеринец не растворится в воздухе, не расщепится на молекулы и атомы, развеявшись по ветру прямо на её глазах. Забивая последний гвоздь в гроб собственных принципов и находясь в шаге от того, чтобы начать напевать им похороненный марш, Драко прижимает Гермиону сильнее, поглаживая по мягким тёмным волосам, и как никогда отчётливо понимает, что она действительно скучала. По нему, человеку, с которым золотая девочка Хогвартса никогда не должна иметь ничего общего. По Драко Малфою, принесшему хаос и разруху в её прекрасный внутренний мир, где царила гармония и росли её любимые алые розы. По тому, кто втаптывал её чувства в грязь