iii
Больше чем можно, больше чем надо — будто поэтовым бредом во сне навис — комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть.
Владимир Маяковский
«Salut! Извини, но, кажется, наше сегодняшнее занятие отменяется: родители тащат на ферму. Думаю, вернусь только к ночи. Я передал Доёну новые ноты — развлекайся, если хочешь. Передавай Йерим привет, не скучай! Минхён».
Донхёк крутит в руках потёртую бумажку, пихает её в карман шорт и отчего-то шумно вздыхает. То ли облегчение и осознание того, что один день будет прожит без шума клавиш, то ли тоска по Минхёну — сам не разобрался. Дверь в комнату едва пошатывается, скрипя несмазанными петлями, и в щёлке показывается угрюмое лицо Доёна — Донхёк вздрагивает от неожиданности и едва ли не защелкивает старшему кончик носа дверью. У него сегодня, видимо, выходной. — Донхёк, Хельга ждёт тебя уже двадцать минут. Не спустишься сейчас же — останешься без завтрака. Донхёк кривит лицо и выталкивает старшего из комнаты: — Сейчас буду. Донхёк считает, что, возможно, в той жизни, которой он живёт, всё же есть пара незаменимых плюсов: Хельга и еда, которую она готовит. В холле по-родному пахнет мягкими булками с марципаном и малиновым вареньем — Донхёк непроизвольно сглатывает и бесшумно проходит в столовую, кидая взгляд на Доёна, раскинувшегося на стуле у окна. — У тебя есть двадцать минут, — бросает Доён, не отрывая взгляда от книги в руках, — французский тебя заждался. Донхёк нехотя опускается на соседний стул и бесстыдно разглядывает Доёна, будто выискивая изъяны хотя бы в его внешности. Взрослый, статный, богатый — по крайней мере, так говорит мама, — он кажется идеальным мужчиной, о котором мечтают женщины типа Хельги. Наверное, так и случилось бы, если бы Доён не перевязывал всё ленточкой недосказанности. Кто он? Откуда он вообще взялся? Донхёк не помнит даже первой встречи с этим непонятным человеком, читающим за завтраком Гюго, от которого у здорового человека или голова кружится, или тошнота начинается. Он как запылённая библия в шкафу — просто есть, и никто почему-то не возмущается этому факту. Доён закуривает сигару прямо в доме, и Донхёк думает о том, что если бы старший был каким-то вкусом, то он точно был бы чем-то горьким. Горький кофе без молока, горькие сигары, даже речь его будто горчит — всё точно о Доёне. Донхёк наблюдает за тем, как его аккуратную укладку разносит в разные стороны уличный ветер, и, когда он морщится, отчётливо замечает собирающиеся в кучки морщинки в уголках глаз. Грустно, наверное, быть взрослым. Учитель словно слышит Донхёка и оборачивается к нему, кивая на тлеющую сигару: — Ты тоже попробовать хочешь, что ли? Не слишком ли для тебя? — Да нет, я… Донхёк мешкает, подбирая нужные слова, но быстро бросает затею и утыкается взглядом в расковырянную ложкой овсянку. Доён в ответ тихо посмеивается. — Рано тебе еще. Вот через пару лет посмотрим… — Доён задумчиво затягивается и выпускает клуб дыма в сторону окна, — если я, конечно, останусь с тобой. Донхёк отвлекается от распухших овсяных хлопьев в тарелке и удивлённо смотрит на Доёна. — А в чём проблема? Ты собираешься уезжать куда-то? — Доён отмахивается, но Донхёк лишь хмурит брови на это. — Нет, расскажи! — Расскажу. Не сегодня, правда. Доедай — занятие начнётся через пять минут. Доён выходит из комнаты, оставляя мальчика наедине с самим собой. Донхёк давит ложкой чернику, и та лопается, расплёскивая сок по тарелке. На лестнице Донхёк сталкивается с розовощёкой Йерим — та светится от счастья и теребит в руках края недавно купленного платья. Девочка поднимает взгляд на брата, и щёки пуще покрываются румянцем. — Нравится? — Йерим прокручивается вокруг себя, едва ли не падая со ступеньки и цепляется рыжим кружевом за перила, оставляя затяжку, — мама купила. Донхёк качает головой и строит непонятную гримасу. — Так себе, если честно. Но ты не обижайся. Он наблюдает за тем, как поникает лицо сестры. Впала ли она в ступор, расстроилась ли — Донхёка это особо никогда не трогало; он усмехается и поднимается по ступеням, но, вспоминая про письмо Минхёна, останавливается и небрежно бросает через плечо: — Минхён передавал тебе привет. Йерим, кажется, давится воздухом — Донхёк слышит подавленный кашель и получает удивлённое «спасибо» в ответ. Когда он оборачивается назад, то видит, как у нее горят глаза; кажется, в тот момент и у него самого в душе разлилось что-то тёплое. — Слушай, Доён, — Донхёк закусывает перо зубами и капельки чернил горошинами падают на тетрадные листы, — а Йерим не слишком странно ведёт себя в последнее время? Доён отрывается от поиска нужного учебника на полках серванта: — Как? — Ну, — Донхёк задумчиво почёсывает затылок, — тебе не кажется, что ей Минхён нравится? Доён возвращается к столу с кучей пыльных учебников и падает на деревянный стул; тот недоверчиво скрипит, отчего учитель напрягается и вытягивает спину. — Донхёк, она только о нём и болтает. Думаешь, она правда пойдёт на поле собирать маки в такую жару? Донхёк чувствует, будто старший ждёт ответа, поэтому неуверенно лепечет «ну да» и снова утыкается в тетрадь с россыпью французских букв. В воздухе повисает тишина, Доён продолжает рассматривать Донхёка, пока тот в очередной раз переписывает предложение с ошибками. Потом вздыхает и, наверное, о чём-то задумывается, выглядывая в окно. — Ну, а где ей еще быть? — Донхёк пускает куда-то в воздух, хмуря брови, — мама не пускает её на ферму. Говорит, что ей это только навредит, да и люди там странные. — Как думаешь, есть ли ей в такие моменты разница до мамы? Ты, как мальчишка, никогда девчонок не поймешь. Разные мы. Доён замолкает на долю секунды, но добавляет: — Я в свои тридцать и то не понял. И они нас не поймут никогда. Донхёк фыркает и бросает перо на стол. Он, наверное, и правда слишком маленький, чтобы что-то понимать. — Нашла по кому страдать… Он останавливается и едко добавляет: — По Минхёну… Он же зануда. — Так чего ты тогда с ним дружишь? Донхёк затихает и ковыряет ногтем тетрадные листы. — Это другое. Тут уже ты не понимаешь. Донхёк ставит в их небольшой ссоре точку — оба замолкают на следующие полчаса и из комнаты раздаются только громкое шуршание перьевого наконечника о старую бумагу да редкие устные исправления ошибок, озвучиваемые Доёном. За это время Донхёк покрывает закорючками три больших тетрадных листа и мысленно молится, чтобы каждое последующее предложение оказалось последним. Чернила пачкают пальцы, капают на манжеты рубашки, и на каждой капле Донхёк думает о том, что нужно будет обязательно застирать её, пока синие пятна не въелись окончательно, а когда большая капля оказывается на грудном кармане, Донхёк стонет, опускает перо в подставку и, упираясь щекой в ладонь, что-то разглядывает за окном. Теперь комната затихает совсем. Он почему-то опять думает о Йерим, которая сейчас, наверное, носится по полю босиком и наслаждается последним теплом осени. Донхёк вытягивает перед собой руки, рассматривает напрочь испачканные ладони и слушает шорох рубашечных рукавов. Не успела наступить осень и занятия начаться, как ему всё надоело — сейчас особенно сильно хочется к Минхёну на ферму да пасти овец. Доён, конечно, тоже явно не глупый, но с ним скучно. Наверное, потому что он взрослый. Все взрослые скучные. Донхёк, отключаясь от внешнего мира, вновь осматривает комнату и спотыкается взглядом о семейную фотографию пятилетней давности. Даже на ней выглядывает голова Доёна: на носу у него висят потёртые очки, стрижка уж очень смешная, галстук перевязан косо. Совсем не тот, что сейчас: молодой, с огоньком в глазах. Донхёк закусывает губу и задумывается: — А как вы с мамой познакомились? Доён долго не отвечает — бегает глазами по комнате, поглядывает на Донхёка и теребит в руках учебник, который собирался убрать за стекло серванта. — Это будет очень долго и нудно, — говорит Доён, откашливаясь, — не думаю, что тебе будет это интересно. — Времени предостаточно, хоть всё выслушаю. Доён в очередной раз печально вздыхает и садится на свое прежнее место. — Если вкратце, — Доён уточняет, — мы с Сыльги познакомились на обычной бизнес-встрече, — Доён говорит с большой неохотой, почему-то выдавливая из себя слова, — сначала были партнёрами, а потом… Рассказ прерывается на несколько минут. Доён вспоминает что-то и задумчиво рассматривает ту же фотографию, про которую вспомнил Донхёк. — У мисс Кан весь бизнес укатился в бездну, — Доён хмурится, — и мы с Тэеном заключили с ней небольшой договор. Донхёк вспоминает худощавого мужчину, изредка появляющегося на пороге их дома и одобрительно кивает, словно подтверждая слова Доёна. — Ну, а теперь я живу здесь и веду у тебя французский, — Доён устало потирает глаза и улыбается. — Интересно, да? — А вы давно знакомы? — Тебя и в помине еще не было, Донхёк. Очень давно. Доён, кажется, заканчивает, но тихо добавляет в конце: — Я и не должен был тут больше года задерживаться, только вот Сыльги — женщина вредная и свою часть уговора выполнять не хочет. Донхёк пропускает эту часть мимо ушей, устало вздыхая, снимает очки, давящие на переносицу, и взъерошивает собственные волосы. — На озеро хочу, — Донхёк выглядывает из окна и видит детей, оравой бегущих за надувным мячом, — дома жарко. — К сожалению, не положено. Занятие окончено, кстати. — Доён поднимается со стула и направляется к двери. — Отдохни немного. Донхёк кивает и падает головой на стол. Доён тихо закрывает за собой дверь, и Донхёк не замечает, как остается один. Усталость берёт верх, и он обессиленно закрывает глаза, выдыхая — в воздух поднимается куча пыли, накопившаяся на столе. Он в очередной раз приоткрывает глаза и хватает взглядом всё ту же фотографию, стоящую в аккуратной рамке на прикроватной тумбочке. Из головы не выходят слова Доёна. И всё-таки кто же он на самом деле? Это ведь Доён — он никогда не скажет правды то ли от страха, то ли просто из вредности. Мысли давят на виски, и Донхёк вылезает из-за стола, тяжелым грузом валясь на кровать. Под спиной что-то жалко шелестит: Донхёк поднимается на локтях и вытаскивает из-под себя десяток пожелтевших листов. Ноты, которые передал Минхён. Он пролистывает их, стараясь понять, что за произведение передал Минхён, и почему-то снова задумывается о Йерим. Зачем девчонкам вовсе мальчики? Тем более, такие, как он. У Минхёна же одна физика и звезды на уме — ему же нет дела до девочек. Да и занудный он, неинтересный… Ну не правда ли это? Донхёк кидает ноты на клавиши пианино, устало плюхается на табуретку и расставляет листы по пюпитру. Он вновь бегло проходится взглядом по нотам, безуспешно пытаясь понять произведение, и видит накарябанные в углу листа тупым карандашом буквы, складывающиеся в название: «Ф. Шопен — Баллада № 1, сочинение 23». Донхёк удивлённо охает. Минхён знает, как сильно Донхёк любит Шопена, и, вероятно, помнит, что при последнем разборе баллады ноты остались у него дома; Донхёк тогда сильно расстроился и рассорился с мамой, подняв шум на весь район. Донхёк от этого почему-то злится сильнее: такое крайне скучно играть одному. Минхён и это прекрасно понимает. Донхёк шумно вдыхает и касается пальцами клавиш. Те сначала недоверчиво скрипят, но мальчик вжимает их как можно глубже, выдавливая громкие звуки, — мелодия расходится эхом по комнате и с непривычки немного режет слух. Донхёк хмурит брови и нервно постукивает ногой, следя за руками. И что же будет, если Минхёну и правда нравится Йерим? Неужели он бросит своего друга и будет ошиваться с девчонкой? Зачем ему это нужно? Зачем? Он с шумом выпускает весь задержанный в лёгких воздух и сильнее долбит по клавишам, будто это обещает помочь ему хоть на толику успокоиться. Когда мелодия ускоряется, со стороны двери слышится небольшой скрип — Донхёк не придает этому большого значения и играет еще громче, пока в ушах не начинает звенеть, а подушечки пальцев не краснеют до гранатового оттенка. — Ты злишься. Донхёк вздрагивает, чуть ли не слетая с табуретки, и больно бьется коленом об инструмент. Нотные листы падают с пюпитра, и Донхёк наконец оборачивается, устало разглядывая того, кто помешал ему. Перед ним стоит Йерим в своем отвратительно красивом кружевном платье с отвратительно аккуратной прической, перевязанной отвратительно милым бантом. Да и улыбка у нее на лице отвратительная — Донхёк фыркает, скрещивая руки на груди. — А ты не рано ли? — Нет, ни капли, минута в минуту пришла, — язвит Йерим, — а что, не ждал? — Ждал, — Донхёк вскидывает брови, натянуто улыбаясь, — больше всех! — И замечательно! Йерим бросает на пол соломенную корзину, полную мелких полевых цветов. Донхёк рассматривает их, пытаясь выхватить глазами что-то красное. — И где же маки? — Донхёк улыбается. — Или на ферме не растут? Йерим застывает на месте, приоткрыв рот, и нервно сглатывает через пару секунд. — А ты с чего взял, что я на ферме была? — Йерим подхватывает с пола корзину и подбирает развалившиеся по полу незабудки. — Я же говорила, что меня не пускают туда. Донхёк вздыхает, подбирает нотные листы с пола и отворачивается к фортепиано. — Надеюсь, ты хоть передала ему привет, — обиженно обрывает Донхёк, — я-то обещания исполняю. Йерим повторяет за братом и так же тихо вздыхает. — Передала. Маме ни слова. Донхёк закатывает глаза — единственной их с мамой точкой пересечения является столовая в обеденное время, где Донхёк не получает ни одной хорошей мысли для размышления. Сыльги обычная взрослая, такая же занудная и строгая, как Доён. — Обязательно. Йерим тихо вышмыгивает из комнаты, закрывая за собой дверь. Донхёк думает о том, насколько счастливой она выглядит. Наверное, влюбляться хорошо, решает Донхёк, рассматривая пыльцу с цветов, рассыпавшуюся по полу.х
Донхёк не замечает, как знойное солнце скрывается за деревьями, а ласточки постепенно затихают, прячась в глиняных домиках под крышами, — наступает вечер, скрывающий под рыжиной все оставшиеся незначительные летние прелести в виде парочки кустиков бархатцев и бегонии. Донхёк чувствует, как коченеет шея — до вечера он разбирал оставленные Минхёном пьесы, усиленно стараясь отвлечься от вороха дурных мыслей. Донхёк стягивает шелестящую рубашку и странные, до жути узкие вельветовые брюки, которые так любит его мать, и меняет их на простые майку и шорты: посмотришь на него и не подумаешь, что это — Ли Донхёк, самый грустный по его же мнению мальчик на планете. Спускаясь по лестнице, он слышит смех Йерим и на секунду замирает — это первый раз за последние несколько лет, когда он слышит её смех. Искренний, чистый и звонкий. Неужели девчонки и правда обретают такое счастье, влюбляясь в кудрявых заучек? Донхёк выходит под приглушенный свет уже спрятавшегося солнца, небрежно завязывая шнурки на кедах, и давится воздухом — он по-прежнему душит влагой и теплотой. Он оглядывает дом, спрятавшийся за спиной: яркие лампы, виднеющиеся в окнах, и колышущиеся от незаметного ветра шторы дают понять — здесь живут. Здесь живёт всё. Только то, как и на чём выживает, — загадка. Донхёк плетется по дорожной колее, продавленной сотнями машин в пыльной земле, и разглядывает скопище божьих коровок, зацепившихся за лист одуванчика. Он прикидывает, сколько желаний можно было бы загадать с помощью них, улыбается собственным мыслям и идёт дальше. Куда идёт — сам не знает. Впереди — поля, фермы и леса, домики, спрятавшиеся по бокам. Настоящее село. Донхёку просто хочется на секунду вспомнить, каково это — жить вне учебников, не знать французский и трогать клавиши инструментов только ради забавы. В небе постепенно расползается закат, и Донхёк завороженно рассматривает смазанные розовые подтёки, словно написанные маслом. Таким цветом Йерим обычно красит свои губы — постепенно он начал ассоциировать его с любовью. Возможно, Донхёку тоже хочется влюбиться и прочувствовать всё то, что чувствует сейчас Йерим. Наверное, это очень приятно и сладко — как пить клубничный лимонад в сильную жару. Донхёк тоскливо вздыхает, понимая, что скорее пострижется в монахи, чем найдёт человека, к которому он почувствует что-то. Нельзя же быть как Йерим и влюбляться в непонятных девочек. Или мальчиков — Донхёк и не задумывался об этом. — Донхёк! Он дергается, слыша знакомый голос где-то поблизости. В паре метров перед ним плетется уставший Минхён с размазанным по щекам клубничным соком, обгоревшими плечами и вялой улыбкой. Он выдохся, по голосу слышно будет и за километр. Донхёк подходит ближе и почесывает затылок. — Ты рановато, — потерянно бубнит Донхёк, разворачиваясь в сторону дома, чтобы пойти наравне с Минхёном, — обещал же ночью. — Быстро с ягодами разобрались, — Минхён усмехается, — когда сильно домой хочется, и не такое получается. Донхёк не находит ответа и растерянно кивает. Оба стихают и идут в тишине, слушая крики ласточек, повисших грузами на проводах в небе. — А Йерим приезжала? — вылетает само, и Донхёк почему-то даже не пытается сдержать в себе. Минхён запихивает в рот горсть малины, берет чужую загорелую руку и отсыпает столько же. Донхёк шаг в шаг повторяет всё за Минхёном: открывает рот, пихает ягоды туда и вытирает руки о ткань шорт. На тех виднеются красные разводы. — Ага, приезжала, — чавкая, бурчит Минхён, — только помощи от неё никакой. Она только с лошадьми возилась. Минхён выдерживает небольшую паузу, утыкаясь взглядом в землю, — думает о чём-то — и хватает носом побольше воздуха: — Но красивая она. Вы с ней похожи. Донхёк дует губы, останавливается и хмуро смотрит на Минхёна, идущего впереди: — Она тебе нравится? Минхён оборачивается и удивлённо смотрит Донхёку прямо в глаза. Тот еще сильнее хмурит брови и кривит губы. — Ты с чего это взял? Нет, конечно же! Донхёк выдыхает и расслабляется. — Ну и хорошо. Он обгоняет Минхёна, пока тот растерянно смотрит ему вслед, задумываясь о чём-то. Донхёк окликает его, и через пару секунд они идут в сторону ветхих домиков уже вровень. Остаток пути они проводят в тишине, лишь изредка перекидываясь смешками, рассматривая облака в небе, пока эту тишину не прерывает Минхён. — Даже если бы нравилась, — резко начинает Минхён, — то что? Ты её ко мне ревнуешь? Донхёк усмехается: — Если бы. Друга потерять не хочу. Минхён кусает щёку изнутри и что-то усиленно высматривает в траве, надеясь отвлечься, потому что внезапно становится страшно. — Не потеряешь. Минхёну хочется добавить «наверное», чтобы не врать, но сейчас оно будет совсем не к месту. Они расходятся на небольшом распутье дорожек — Минхён идёт налево, Донхёк — направо. Так почему-то получается всегда и во всём: их пути не сходятся нигде, они — два полярных полюса, острые противоположности, но всё же держатся вместе. Донхёк пару секунд смотрит Минхёну вслед, и, когда тот скрывается за поворотом, он поднимает голову вверх — там бушуют синевой сумерки и поблескивают звезды. — Не нравится, значит. Он заскакивает в дом тихо, стараясь не щелкнуть громко дверью, стягивает ботинки и шмыгает на второй этаж, где уже, наверное, видится свет и неаккуратно уложенные кудри Минхёна, смешно контрастирующие с его розовыми щеками в окне напротив. Минхён и вправду ждёт. Стоит у окна, улыбается и высматривает в витражных стёклах Донхёка. Донхёк порою задумывается, что всё-таки прячется в его голове в такие моменты — уж очень загадочно выглядит он, но разузнать у него всё никак не выходит. Приходится просто наблюдать со стороны. Донхёк берет со стола небольшой листок и скручивает из него привычный самолётик. В голове сегодня много мыслей, он боится, что всё на бумажку-то и не влезет и не вспомнится, но мысли окончательно разбредаются по углам головы, когда Донхёк слышит шум разбитой посуды с первого этажа, крики и плач Йерим. Доён и Сыльги. Сыльги и Доён. Мама и учитель. Он аккуратно высовывает голову в дверной проем и пытается расслышать, о чём кричит мама, но уловить выходит лишь отрывками: — Отстань! Оставь нашу семью в покое, — речь прерывается звоном очередной разбитой тарелки, — я выполню уговор! Только оставь нас! — Ты говоришь об этом уже шестнадцать лет, Сыльги, — Доён отвечает спокойно и сдержанно, словно подавляя в себе все эмоции, и Донхёк морщится, чувствуя мурашки, ползущие по телу, — ты не можешь сделать этого уже шестнадцать лет. Шестнадцать. Падает что-то явно тяжелое — чайник или фарфоровая статуэтка — и разбивается с грохотом. Женский плач становится сильнее, и Донхёк захлопывает дверь, прислоняясь к ней затылком. Всё это время на него смотрит Минхён — на лице вопросительное беспокойство и желание помочь, но Донхёк лишь машет на него рукой, хватает самолётик и корябает на нём карандашом:«Что-то происходит. Расскажу завтра. Спокойной ночи»
Самолётик вылетает из окна немного криво — у Донхёка сильно трясутся руки, а из-за кромешной тьмы за окном не видно вовсе ничего. Минхён вытягивает руку и ловит бумагу прямо на ладонь, читает надпись и понимающе кивает. Донхёк поджимает губы, закрывает шторы и прячется в кровати, рассматривая бьющегося у лампы мотылька. Шум за дверью постепенно замолкает, слышится стук пяток, бредущих по плитке, и шмыгающий за стеной нос Йерим. Донхёк закрывает глаза и пытается игнорировать главную мысль, усевшуюся в голове сегодня. Кажется, он слишком долго делал вид, что его семья не крошится на кусочки, как бесчисленное количество разбитых за сегодня тарелок. Слишком уж хрупкой она оказалась.