Пластинка

      С их последней встречи Кристина изменилась. Сначала — взвинченная стала, грубая, а все одна меткая характеристика, что не в бровь бьет, а в глаз — одинокая. Брошенная и покинутая. Нази ведь ее учила, что нужно оставаться сильной, что бы ни случилось. Кошелевой казалось, что она повзрослела, на происходящее смотрела трезво. Думала, что ситуацию под контроль взяла. Глупости, глупости, глупости: все та же влюблённая дурочка, что совершает опрометчивые поступки, за которые потом себя корит.       Девочка с каре из сказок давно выросла, знает, что happy end — лотерейный билет, улыбчивая случайность, но все равно не перестает надеяться, что и ее в ответ полюбят обязательно. А ей впервые за ее девятнадцать лет сердце разбивают. Резко, быстро, с несвойственным треском. По-настоящему. Время идёт, боль успокаиваться и не думает, но она продолжает петь свои песни и работать над свежим материалом. На студии улыбается, а внутри — дезориентация, расфокус полный. В висках, невзирая на барабанную дробь-боль, стучит: произошедшее не должно повлиять на ее музыкальную карьеру, на отношения с родными, на то, как она выглядит, в конце концов. Она старается не вспоминать его руки на своем теле. Нази учила быть сильной — и Кристина ее слушается. Боль-но, так больно, так нестерпимо-жгуче больно от того, что она бы ради него… да в ней любви так много— через край плещется— что на весь мир, наверное, хватило бы. Во всяком случае, на них двоих — уж точно. Она бы за ним смело пошла, если бы он позвал. Но их корабль потерпел крушение, и среди тревожных криков чаек Кристина отчетливо различила «не нужна» и отступила. Они теперь будто на разных концах Земли. Он в Москве остался, а она, записав новую песню, уехала. Телефон молчит. Она убеждает себя, что спокойна, что ждать — напрасный труд, но то и дело ловит себя на том, что постоянно смотрит на немигающий дисплей. — Ничему жизнь не учит, — вздыхает, к стене отворачивается, в клубок сворачиваясь. И ждет, по-прежнему ждет звонка. Он в порядке, изредка делится с аудиторией своими творческими успехами. Кажется, с Сережей совместным проектом занимается, погрузился в деятельность с головой. А Кристину от новых публикаций выворачивает наизнанку. Она щеки покрасневшие холодной водой ополаскивает, подмигивает отражению, одиночеством искаженному, телефон откладывает и … больше не ждет звонка. Девочку с каре не полюбили, и пусть. Только она ему вопрос задать хочет, один-единственный. «Ты за что меня так бессердечно..?» Но она не спросит, он — не ответит. Какие здесь рассуждения, если ты не нужна? Она его возненавидеть не смогла, даже если бы захотела. Глаза у него все те же, что водами Владивостока омываются. В них не тонуть хочется — отражаться. Она с друзьями на встречу соглашается, чтобы те не заметили ничего и не подняли тревогу. Ребята всматриваются в потускневшие глаза своей Крис и убеждают себя, что это — плохое освещение. Такое иногда случается, когда рутина людей лишает и слуха, и зрения. Но в глазах у Кристины — костер лесной, который в одночасье перегорел. Кто-то предлагает двинуть в клуб, и все соглашаются. Кристина хочет отказаться, но ее убеждают, что без нее «так кайфово не будет» и вообще, «ты совсем заработалась, нужно уметь дозировать и работу, и отдых, и вообще, там где VIP-зона с караоке». Услышав про лаунж-зону, Кристина смеется — впервые с тех пор, как оказалась не нужна Максиму — и уступает. Против такого аргумента артистке лейбла «MALFA» возразить нечего. Разноцветные огни немилосердно режут глаза, что так много слез пролили, а клубные басы— к стене отталкивают, заставляя к шершавой поверхности спиной прислониться. Девчонки подругу тихую свою отдирают-оттаскивают, к барной стойке ведут и предлагают выпить. И в глазах карих снова пламя зарождается — огонь бунтарский. Девочка с каре бармену улыбается и заказывает виски с апельсиновым соком. Цедит напиток через коктейльную трубочку и к ощущениям своим прислушивается. Понимает, что голова, такими обременительными воспоминаниями-выстрелами наполненная, пустеет, чему несказанно радуется. Просит бармена повторить. А потом пай-девочке Кристине Кошелевой так хорошо становится, что и вообразить трудно. Она себя почти эфирной чувствует, обнимает ребят и танцуеттанцуеттанцует. Так продолжается до тех пор, пока к горлу не подступает предательскими мелкими шажками тошнота, застигая несчастную Крис врасплох. Она в уборную стремительно направляется, оставив на барной стойке мобильный, который вдруг светом белым озаряется — таким ярким, что светодиоды меркнут.       Ей такси домой вызывают, ветровкой чьей-то накрывая заботливо. Телефон возвращают в руки, обронив между делом: —Тебе все Максим какой-то названивал. У нее сердце обрывается. Пальцы беспорядочно по экрану скользят в попытке мобильный разблокировать. Алкогольная дымка смыкается в туманное кольцо сна, что бесшумно за ней крадется, но она прогоняет это наваждение. —Не звони… — шепчет. — Не звони мне больше, пожалуйста. А он, будто бы наяву ее тихий голос услышав, снова знакомый номер набирает. И вновь экран сотрясают вспышки. Она пропускает пару гудков, а после— трубку берет дрожащими руками: —Макс? —Кошелева! —в его голосе испуг неприкрытый читается. —Ты где вообще? Я тысячу раз звонил! Хоть представляешь, как я волновался? —Не звонил ты тысячу раз… —отпирается она смущенно. —Я еду. —Куда ты едешь? —Домой еду… —неуверенно продолжает. —Наверное. —Наверное? Крис, ты чего такая тихая? —вдруг спрашивает он. —… Как тень. —Значит, я тебя уже во всем не устраиваю? —она за своими чувствами не успевает. Захлестывают ее и обида, и злость. И, помимо всего прочего, все так же безумно хочется спать. —Да я разве… —Максим осекается. —Ты что, пила? —Я уже взрослая девочка, правда? —в ее голосе— вызов. —Не нужно читать мне нотации, Макс. Я в этом не нуждаюсь. —Что же ты там творишь, Кошелева? —спрашивает он, и что-то внутри нее, едва живое, вдруг просыпается и рвется наружу, больно царапая легкие. —Что я творю? —она усмехается. —Это ты, черт возьми, совершенно не отдаешь себе отчета в том, что делаешь. То прогоняешь, то вдруг появляешься, когда мне меньше всего это нужно, и пытаешься обо мне заботиться? Я сама позабочусь о себе, спасибо. Не утруждай себя, Макс. Анисимов молчит, ее упреки выслушивая терпеливо. Понимает, что заслужил, что ей, будто рыбе, из морских вод выловленной, рыбацким крючком распорол все внутренности, после чего на берег песчаный умирать бросил. Вот только он с того берега не ушел, вместе с ней себя на смерть обрек, откровенно подыхая в своей московской квартире. Он привязываться боялся, ей боль причинить боялся, а в итоге — не спас никого. Осознание этого настолько невыносимо ощущать, что он горбится, придавленный этой болью этой. В глазах щипать начинает от подступающих слез. Но он себя пересиливает, и шепчет тихо: —Прости, прости, прости… Она замолкает. Таксист в зеркало заднего вида смотрит и головой укоризненно качает. —Прости, Крис, я дурак был. Думал, так правильно будет, понимаешь? Без тебя, Крис, не жизнь, а один сплошной пиздец. Он продолжает говорить, а она его слушает и, кажется, не дышит. —Я знаю, что я тебе не пара совсем. Ты заслуживаешь лучшего человека, честно. Я— далеко не лучший вариант для тебя, но обещаю им стать. —Дурак, — она влажные дорожки с щек стирает и робко улыбается. И хоть Максим этого не видит, но представляет себе очень отчетливо. —Какой же ты дурак… —Знаю, — просто отвечает он. —А еще я знаю, что не заслуживаю твоего прощения. Но для меня очень важно, чтобы ты меня простила, веришь? Так ты простишь меня, Крис? И она отвечает искренне: —Давно простила. А он ей говорит, что его самолет приземлился. В Екатеринбурге.