останься

Роджер ходит туда-сюда по студии, нервно щёлкая пальцами. Брайан наблюдает за его перемещениями, машинально покручивая невесть как вновь оказавшиеся в руках палочки. На какое-то время это занятие настолько увлекает его, что он практически выпадет из реальности, но тут же возвращается туда, благодаря возгласу Тейлора: — Какого хрена ты молчишь, Брай?! Вот это поворот. То есть Роджер остался зачем-то после репетиции, потом ушёл, потом вернулся, а говорить должен он — Брайан. Ему, конечно, было что сказать, но вначале хотелось бы послушать тейлоровский вариант происходящего. Как оказалось, тот вовсе говорить не собирался, выбрав свою излюбленную тактику — нападение. — И палки мои оставь, я же твою гитару не трогаю! — ну всё, Роджера понесло. Это у него случается время от времени: способность с нуля устроить скандал, тут он главный мастер. Несите медаль. Брайану становится забавно, он уже нарочито сохраняет молчание, словно желая узнать, до чего это может довести. И чуть ли не жалеет о таком опрометчивом решении, потому что Родж натыкается на ту самую многострадальную стопку журналов, когда-то так любовно им сложенную, и пинает ногой со всего размаху, комментируя: — Вечно все разбрасывают своё барахло! Пройти негде! Не студия — а помойка! Диван давно пора на свалку отнести! Кажется, настала пора вмешаться. — Роджи, — Брайан мягко подходит к Тейлору, будто не решаясь спугнуть рассвирепевшего зверька, и незаметным движением кладёт руки ему на плечи, — ну ты чего? Тот дёргается, и на секунду Мэю кажется, что Роджер сейчас ему врежет со всей дури — таким синим огнём вдруг вспыхивают его глаза. Но ярость мгновенно гаснет, и губы Тейлора, до этого сжатые в бледную полоску, расслабляются. Он поднимает глаза, но на друга не глядит, то ли боится сорваться, то ли пытается собраться с мыслями. Мэй успокаивающе проводит ладонями по приподнятым плечам, чувствуя шершавую ткань джинсовки. От этого жеста Роджера слегка покачивает, и он падает на диван, смиренно забывая о своём недавнем желании отправить этот предмет мебели в утиль. Брайан наклоняется, уперев руки в спинку и заглядывая в потерянное лицо Тейлора. Время ускоряется и внезапно замирает, стрелки на часах словно прилипли к поверхности циферблата и не двигаются вовсе. Мэй видит непростительно близкие глаза Роджера, отмечая, что они ни разу не голубые. Это оттенок светлеющего на восходе неба за секунду до того, как рыжее солнце вытянет свой первый луч, сразу меняя окружающие краски. А рыжее солнце по имени Роджер, начинает отчаянно таращиться на Брая, приоткрыв пересохшие губы. Взгляд его в какую-то секунду делается трогательно-умоляющим, и Брайан тут же посылает свои дурацкие сомнения. А как он его поцелует? А что потом скажет? А если ему не понравится? А… Да к чёрту! И он, дурея от смелости и неправильности происходящего, первым тянется и касается этих неуверенных и всё ещё сухих губ, нерешительно отвечающих на прикосновения. Многочисленные кулоны на шее Роджера позвякивают в такт его движениям, пока он всё глубже пропадает в поцелуе, пытаясь притянуться к лицу Брайана и путаясь своими золотыми с его чёрными прядями. Отстранился лишь на секунду, чтобы перехватить дыхание, и вернулся в поцелуй уже настойчивее, обхватывая ладонями острые брайановские скулы, с нажимом отвечая. Брай прикрыл глаза, чтобы не видеть разбросанные журналы, взметнувшиеся пылинки и подрагивающие тёмные ресницы Тейлора; чтобы не видеть опостылевшую до чёртиков реальность, которая неизменно повлечёт за собой уйму вопросов заданных самому себе, исключающих возможность остаться неотвеченными. Нет уж, пусть лучше так: угадывать сквозь прикрытые веки размытые пятна света и ловить губами прикосновения чужих умелых, но странно-робких губ, как будто роджеровские желание и страсть, глушатся теми же сомнениями, которые звучат в унисон с его собственными. А что после? Роджер чувствует сомнение Мэя, наверняка чувствует, потому что вновь отстраняется, но уже не для того, чтобы вдохнуть, а чтобы мотнуть головой, словно отгоняя наваждение и вытянуть сигарету из мятой пачки. Брайан распрямляется, подавляет желание провести тыльной стороной руки по вспухшим губам, и смотрит, как Тейлор щёлкает зажигалкой, которая никак не хочет загораться. Наконец, пламя лижет кончик мальборо, и сигарета вспыхивает оранжевой точкой, будто завершив разговор, который так и не случился. — Прости, — произносит Роджер. Мэй уже подбирает слова, чтобы дать понять, что тому не за что извиняться, что всё в порядке (да неужели?) и что им сейчас лучше вместе придумать, обсудить, найти решение. Но Тейлор обрывает эти мысли, продолжая: — Прости, забыл, что тут курить нельзя, — и выходит за дверь, оставив на диване свои очки в серебристой оправе. Солнечный луч, проникающий с улицы, отражается в линзах, больно резанув по глазам. Мэй прикрывает их, вновь отгораживаясь от реальности, которая в момент рассыпалась осколками, как многочисленные пивные бутылки, которые Роджер любил швырять из окна, приходя в ярость от какой-то очередной ерунды. Брайану самому хочется сейчас что-нибудь швырнуть. И чтобы звон раздался, и куски посыпались. Но он всё так же стоит посреди опустевшей студии, прикрыв глаза и слушая шум в ушах — то затихающий, то нарастающий вновь. Как будто на море. *** — А лучше всего то, что эти мальчики всё время были со мной и делали так, как нужно. Спасибо им! — Фредди взмахивает рукой с зажатым в пальцах бокалом изящным, по-истине королевским жестом, благодарно смотрит на участников группы, полуопустив ресницы и отпивает искрящийся алкоголь, в то время, как все, собравшиеся на вечеринке, аплодируют и кидают восторженные возгласы. Брайан надевает на лицо уже ставшее привычным выражение приятной доброжелательности и отвечает на похвалы, кивая, взмахивая кудрями, пожимая чьи-то руки. Слышит, как рядом смеётся Джон, тут же скромно замолкая. На Роджера не смотрит, но спиной чувствует его мрачный взгляд, подчёркнутый тёмными кругами под глазами, которые совершенно не сходили с его лица в последнее время. Честно говоря, Мэй бы не пошёл на эту вечеринку, но Фредди — он так ждал, так хотел собрать их всех вместе, чтобы не в студии и чтобы с неограниченным запасом времени — так воодушевлённо расписывал, настолько им будет хорошо, что Брай бы не посмел огорчить его отказом. Поэтому сейчас стоял, прислонившись к стене, потягивая шампанское из узкого бокала и постоянно проверяя: удаётся ли ему держать лицо. Кажется, удавалось. Потому что все вокруг веселились и никто с вопросами не лез. Оно и к лучшему. Внимание присутствующих конечно же сосредоточилось на Фредди: тот порхал от одной компании к другой, ослепляя сиянием своего жакета, расшитого стразами и не меньшим сиянием невозможной улыбки, на которую бы только слепой не откликнулся. Фредди на роду было написано стать звездой, гореть и одаривать своим светом простых смертных. Он лучший, и вряд ли нашёлся бы сейчас человек, способный это оспорить. Почему же Брайан совершенно не думает о триумфе их группы и собственно Меркьюри, а всё чаще ловит себя на мысли, что ему хочется оглянуться и проверить: а как там Роджер. Хотя что тут проверять — наверняка развалился на диване, очаровывая местных барышень. Собственные мысли успокаивают и огорчают одновременно. Брайан ставит почти полный бокал на ближайший столик и направляется к выходу, всё-таки сдержавшись, не повернувшись в сторону Тейлора, который смотрел ему вслед поверх головы очередной восторженной поклонницы, тянущей пальцы к его лицу и рассыпавшейся в приторных комплиментах. — Ой, да отвали ты, а! — Роджер отпихивает от себя девушку, соображая, что поступает слишком грубо, но сил нет сейчас изображать уставшего от жизни красавчика. Брайан ушёл, и вечеринка мигом потухла, шумная толпа начала донельзя раздражать, шампанское отдавало тухлятиной, а масляные взгляды подвыпивших барышень так и вовсе вызывали тошноту. Надо на воздух. Роджер выходит на веранду, ловя разгорячённой кожей вечернюю прохладу и громко вздыхая — хорошо, что никто не услышит. Брайана уже нет, а он почему-то надеялся, что тот задержится на крыльце. Почувствует, что Роджер бросится следом. Не почувствовал. Уехал. И теперь уже ничего не имеет смысла. Роджер садится на корточки, опираясь спиной о деревянную стену, провожая взглядом струйки сигаретного дыма. Шум вечеринки звучит словно сквозь вату — далеко далеко. А губы вновь покалывает, при воспоминании об отчаянных и странно-целомудренных брайановских поцелуях. В какой-то момент, всё, что до этого держало и обеспечивало ровное существование, заканчивается. — Пошло оно всё! — кричит Роджер, швыряя свой бокал в стену и, пошатываясь, спускается со ступенек, поглубже запахивая кардиган. Не смотря на лето, ночи всё-таки остаются довольно прохладными. Но больше всего холодит осознание того, что Брайану абсолютно всё равно.