Это чёртово сердце

— Ты когда-нибудь играл на музыкальных инструментах? Услышав тихий, но напряжённый вздох, Том терпеливо дождался, когда Смит опустится на раскладной стул, забытый кем-то рядом с фортепиано. Мальчик вёл себя странно, но с ним было очень приятно разговаривать. Миллиган обменял на этот разговор праздный вечер с алкоголем в театральном буфете в честь лучшего показателя сборов за последние, кажется, шесть лет. Джон, сам того не понимая, взамен на кутёж с товарищами музыкантами и актёрами, рассказывал Тому много интересных вещей и, что тоже очень важно, довольно внимательно слушал, если сам Том хотел что-то рассказать. Такое было немного непривычно… Строго говоря, Миллиган больше интересовал людей бесподобно-утончённой внешностью, чем невероятным талантом игры. Смит на это смотрел с противоположной стороны, внешность его интересовала в последнюю очередь. — Ты пожалеешь, что спросил, — по-доброму усмехнувшись, заметил Джон. — Почему? — Это до смешного эксцентрично, но я умею играть на флейте и… — И? — Том выжидающе изогнул бровь. — На органе, — пожал плечами Смит. Глаза Миллигана вмиг округлились, и он растерянно уставился на Джона, который тут же опустил взгляд. Видимо, мальчик всерьёз задумался, стоило ли говорить о столь неординарном навыке. На органе трудно играть, и это ещё не самая большая проблема, их десятки: орган не купишь в музыкальном магазине, орган навсегда останется в той комнате, в которую его поставили изначально, орган не востребован, орган нереально настроить, играя на органе каждую секунду рискуешь оглохнуть… Да мало ли ещё есть подобных бед? Флейта звучала как-то более легко и приземлённо. — С этого места поподробнее! — потребовал Том. — Не стоит, — мягко, но настойчиво заверил Джон. — Почему же? Поверь, это именно то, что я хочу услышать! Джон, я же не засну, если не узнаю! — Да тут, на самом деле… — замялся Смит, но уже в следующую секунду его спасло совершенно неожиданное обстоятельство. Со стороны небольшой служебной дверцы в дальнем углу оркестровой комнаты раздался грохот. Шум был тревожный, как будто пара тяжёлых вещей упала на пол. Такие звуки Джон особо не любил, они предвещали то, что придётся возвращать всё на свои места, а это было не так просто, как многие думали. Виновник шума, в общем-то, так же не предвещал сам собой ничего хорошего — через полминуты после грохота, в приоткрытую дверку, праздно пошатываясь, вошёл Джек. От его вида Том и Джон не то, чтобы опешили, а прямо по-настоящему впали в кратковременный ступор. Не каждый день удаётся увидеть гордость искушённого общества в совершенно нетрезвом виде. Пока ещё было непонятно, печальное это зрелище или забавное, но Том не смог сдержать лёгкой ухмылочки. Он редко шутил на низменные темы вроде пьянства, он вообще редко шутил, но Харкнесс был особым случаем. После долгого, временами бесполезного и мешающего работать флирта, Миллиган был слегка обозлён на Харкнесса, что наталкивало на некоторые действия. Сообразив что-то в том же русле, Том встал, скрестил руки на груди и, наклонившись к Смиту, вполголоса, но недостаточно тихо, чтобы Джек не услышал, изрёк: — Смотри, Джон, народное достояние в состоянии нестояния, — сдержанная ухмылка Миллигана превратилась в ироничную. — Где ж он так? — с расстройством в голосе, пробормотал Смит. — Думается мне, что с коллегами на пирушке. Многие замечали, что Том иногда бывал излишне придирчив. Происходило это обычно в те моменты, когда что-то или кто-то его разочаровывал. На сей раз причина сомнительной шутки и весьма нелестного высказывания о труппе была очевидна, но Джон постарался не обращать на это внимания. Он, в свою очередь, привык всеми силами пытаться думать о людях только хорошее. — Это не пирушка, это культурный междусобойчик, — наконец вмешался Джек, немного опомнившись и принявшись неловко застёгивать пуговицы неаккуратно накинутого пиджака. Те выскальзывали из пальцев, отчего Харкнесс мог бы чувствовать себя глупо, но любую неловкость заминал алкоголь. — Кстати, я не настолько пьян, чтобы не слышать, что вы двое обсуждаете в полголоса. Голоса… — Джек ненадолго завис, а потом встрепенулся и просиял. — Я вспомнил! Мне почему-то показалось, что я Тома искал, но это ведь не так! — Слава богу, — фыркнул Миллиган. — Ой, что? — опешил Джон. — Да-да, Джон, мне бы… Знаешь, пару слов хочу сказать! Тут мне такая интересная мыслишка в голову пришла — ты ведь на мой счёт ошибся! — Я тоже так думал какое-то время, но сейчас ты всеми силами пытаешься убедить меня в обратном, — протянул Смит. — Мы можем поговорить позже? — Минут через пять? — Дня через два. — О… Нет, конечно не можем, что за вопрос? — Джек неожиданно серьёзно нахмурился. — Я хотел сказать, что я тебя переспорил. Ты был уверен, что такие как я не запоминают таких как ты, но есть одна деталь. — Какая же? — Когда я узнал тебя на трассе, ты не представился! — торжествующе выпалил Джек. — Я тебя в лицо не видел, клянусь, но досконально запомнил такую сложную деталь, как голос! Не все могут подобным похвастаться. — И то… — последнее слово Джон проглотил, с удивлением в глазах уставившись на Харкнесса. — Я ведь с тобой поздоровался! — Поверь, это не показатель, — Джек фривольно облокотился на выбеленную стенку. — Столько людей знают меня в лицо и могут в любой момент поздороваться, что как раз их я, признаюсь честно, иногда забываю и путаю. — Хроническая привычка выставлять себя в «хорошем» свете, — саркастично заметил Том. — Я просто не преувеличиваю свои возможности, — Джек пожал плечами, но уже через секунду на его лице расцвела соблазнительная улыбка. — Хотя и не преуменьшаю. — Понятное дело. Я, наверное, пойду к остальным, посмотрю, что они там вытворяют, — Том настороженно обошёл Джека и потянулся к дверной ручке. — А как же наша ещё не начавшаяся приятненькая беседа? — Харкнесс растерянно обернулся. — Поговори с Джоном. Я всё равно не понимаю, о чём речь. Я даже не знал, что вы общаетесь. Немного отстранённо махнув рукой, Миллиган открыл дверь и скрылся в потёмках коридора. Джек взглядом проследил за его уходом. Мало сказать, что Харкнесс был растерян — чувства у него образовались смешанные. Безразличие Тома всё ещё задевало чисто актёрское самолюбие, но ведь в комнате всё ещё находился Джон! После ухода Томаса он чувствовал себя неуверенно, поэтом слегка пугливо забился в угол между стеной и боком фортепиано. На Джека Смит, почему-то, не смотрел. — Я уж думал, что ты рассказал ему про ту ночь, — нехотя признался Харкнесс. — А-то я всё никак не пойму, за что вы оба меня так не любите. — Не любим? — Джон растерянно наклонил голову. — Это неуместное описание. Том тебя избегает, потому что ему нравится Марта, и он боится, что она подумает лишнего. — Марта? Беда… Я и не знал. Но что тогда насчёт тебя? — Не пойми неправильно, я не испытываю к тебе каких-либо негативных эмоций, но так само получилось, что мне не нравится быть рядом с тобой. Знаешь, так бывает иногда, что ты сам испортил себе жизнь, а позже не переносишь всё, что тебе об этом напоминает. — Я на одном из прослушиваний очень паршиво исполнил свою любимую песню: не попал в ноты, забыл слова на середине и всё в этом духе. С того времени я её терпеть не могу. Ты об этом чувстве? — Да, вроде того, — Смит сжал пальцы правой руки на левом рукаве рубашки. Поза получилась довольно закрытая. — Ну, тогда ты ещё очень хорошо держишься. Я думал, всё дело в том, что ты подросток. Можно, в таком случае, спросить, чего я тебе такого гадкого своим существованием напомнил? — Нельзя, — слишком поспешно отрезал Джон, но растерянный взгляд Джека заставил его опомниться. — Нет. Тут не в тебе дело, просто я вообще никому об этом не рассказываю. Дело, мягко говоря, плачевное было. Джек задумчиво нахмурился, всматриваясь Смиту в лицо. Он заметил, как панически метался взгляд Джона, как юноша прикусывал губу и нервно елозил носком кеда по полу. Видно, парень сам ещё не решил, хочет он говорить о своём провале, или нет. Но вот сам Харкнесс хотел бы услышать историю, которая заведомо преградила ему путь к близкому общению со Смитом. Ведь была вероятность того, что, узнав её, Джек сможет разобраться с чужой неприязнью. На нетрезвый рассудок эта потребность была особо острой. Рассудительно покачав головой, Джек выпрямился и, с притворным напряжением вздохнув, приблизился к Джону. Тот в ответ только ещё глубже забился в угол между стеной и лакированным боком фортепиано. Их взгляды столкнулись и остановились, словно сцепились вместе. Харкнесс был настроен решительно, а Смита эта решительность немного пугала. — Так на то и нужно рассказать про это «дело», чтобы не так расстраиваться. Раз ты живёшь один, тебя, скорее всего, некому слушать по делам душевным, — заключил Джек. — А я, очень кстати, могу с этим помочь. — Кто в здравом уме расскажет едва знакомому человеку о переломном моменте своей жизни? — саркастично бросил Джон. — Не верю, что всё настолько серьёзно. Я рассказал тебе про Тома, а ты расскажи мне, чем я тебя задеваю? — Задеваешь… Меня? — Джон ребячески вскинулся и резко поднялся с табуретки, скрестив руки на груди. — Тебе двадцать два, верно? Значит, шесть лет назад было шестнадцать. Чем ты тогда увлекался? — Да так, — ошалевший от столь бурной реакции, Джек сделал маленький шажок назад. — В группе школьной пел, комиксы читал, в кино с братом ходил. Занимался тем же, чем и все сверстники. А… — Харкнесс сделал осторожный указующий жест в сторону Джона. — А ты? Вот, в чём загвоздка… Чем же шесть лет назад занимался ты? Совершенно неожиданно Джон ослаб и поник. Его лицо залилось мертвенной бледностью, а взгляд опустился. Столь резкая перемена настроения не предвещала ничего хорошего. Харкнесс от такого поворота событий удивительно-быстро протрезвел. Взгляд голубых, холодных глаз, неспешно смерил фигурку в белом свитшоте, на несколько размеров большем, чем должен был носить Смит. Мальчик тяжело вздохнул и, качнувшись с пятки на носок, поднял голову, печально улыбнувшись. Внезапно Джеку показалось, что в один миг он стал обязанным, обязанным узнать, слушать внимательно как никогда. Что-то невидимое, эфемерное появилось между ним и Джоном, связало первой крепчайшей цепью. Харкнесс поддался этому и сделал несколько шагов вперёд, не желая пропускать ни единого слова. — А я был самым молодым Ромео за всю историю монументального театра. Двенадцатилетний мальчик во взрослом балете… У меня только напарница была на год старше. Думаешь, кто хотел на это посмотреть? Конечно все, это же феномен, это чудо! Я был на твоём месте, вот, в чём дело. Когда я вижу тебя, думаю именно о тех моментах, когда уставший, измотанный до головокружения уходил со сцены вместе с товарищами, а силы хватало только на то, чтобы думать о двух вещах: сон, и то, насколько же я счастлив. Лучшее для актёра… — Когда его признают, — с сожалением прошептал Джек, заметив искру отчаяния в карих глазах. — Ты танцевал, выходит? Хорошо танцевал? — Не хуже, чем ты поёшь. — Вот дело, — протянул Харкнесс. На самом деле, Джек ещё сам не понял, о чём именно их разговор. Мысль о том, что когда-то маленький уборщик был театральной знаменитостью, казалась довольно непривычной. Да и почему Джек не слышал об этом? Он всегда хорошо разбирался в своей, театральной сфере, и уж тем более не мог не знать о том, кто ранее представлял театр, да к тому же в столь юном возрасте. Балет… Что Джек знал про балет? Неясные воспоминания всплыли в голове, отсылая к далёкому прошлому, шуткам, пению в отцовском гараже, просмотру видео-новостей со старого компьютера. Харкнесс удивлённо раскрыл рот, не веря собственной догадке. В голове мелькнул скоп цветных фотографий из пахнущих краской, свежих газет. Младший брат беззлобно смеялся, говоря, что у Джека есть две причины пойти работать в театр, и любовь к пению — не самая важная из них. Харкнесс тогда притворно обижался и трепал Грея по голове. — Ты… Ох, выходит, всё-таки это ты меня переспорил, — Джек вздохнул и закрыл лицо ладонью. — Я знал, как ты выглядишь, но забыл, да и ты вырос. Ты был прав. — Что? — Джон непонимающе прищурился. — Боуман. Ты — Джон Боуман. — Я — Джон Смит. Это всё, что следует знать обо мне теперь. Ох уж этот старый театральный канон. На каждом курсе не должно быть двух людей с одинаковой фамилией. Джек знал это, поэтому он из Тейна превратился в Харкнесса, ведь с ним учился брат. А Джон Смит стал Боуманом, лучшим юниором балета в городе, если не во всей стране. Правда, это было недолго. Впервые фото Джона появились в сети и новостях девять лет назад. В последний раз люди видели его мельком, на некачественных фото, сделанных ночью, в глухой массе толпы, шесть лет назад. Карьера в балете всегда коротка, но этот случай был особым. За три года Джон достиг вершины. За один день Джон всё потерял. Харкнесс расстроился, прочитав о произошедшем тогда, но быстро забыл. Забыли и все остальные. — О тебе все газеты писали. Ох, Джон, мне так жаль. — Ничего, всё уже закончилось, — Смит потёр глаза рукавом, избавляясь от едва появившихся слёз, и вновь улыбнулся. — Вот именно, что закончилось! Это так чертовски несправедливо! Ты был прекрасен, мы всей ученической труппой ходили смотреть, как ты держишься на сцене. Что с тобой случилось? Все говорили, ты будешь в порядке, а ты работаешь уборщиком. Никто так и не написал, что точно произошло. — Моя тётя запретила. Она обещала судить каждую контору, которая обо мне напишет, и я очень благодарен ей за это. — Я могу спросить у тебя лично? Обещаю, это будет между нами. С наигранным безразличием пожав плечами, Джон направился к двери, жестом поманив Харкнесса за собой. Джек и секунды терять не стал. Он пошёл следом без лишних слов и пререканий. Воспоминания услужливо подкидывали картинку за картинкой. Перед глазами словно вновь был открытый гараж. Грей сидел на старой тумбочке, с открытой банкой газировки в руках. Рядом стояла ещё одна, а третью банку держал невысокий, кудрявый Анджело. Они дожидались Джека с курсов, но, когда тот пришёл, только кивнули. Потолок гаража скрыл ещё радостного Харкнесса от колючих капель ливня, с шумом застилающего улицу. Джек сразу же понял, что что-то не так, взял с кушетки газировку и пододвинутую братом газету, раскрытую на второй странице. От фотографии, иллюстрирующей статью, его начало мутить. В то время абсолютно нормальным было фото стены и асфальта, залитого кровью. Алая жидкость стекала в ржавый сток. Джек только сейчас понял, что это было фото стены оного из служебных входов театра. Ночь и плохое качество съёмки лишь немного сгладили впечатление. Всерьёз пугала надпись курсивом «госпитализирован». Харкнесс пробежался взглядом по строчкам, но по-хорошему читать не стал. Для ребёнка чужая трагедия не так серьёзна, поэтому он открыл банку газировки и, проглотив ком в горле, протянул её вперёд. «За здоровье талантливого коллеги» — мрачно изрёк парень. Металлические бока трёх банок ударились друг о друга. Целый час юноши молча пили газировку, сидя на тумбочке, и смотрели на дождь за пределами гаража. Смит вывел Джека на улицу через один из служебных коридоров. Снаружи шумел ветер, переплетая между собой ветви растущих неподалёку, маленьких деревьев. Джон вздохнул и поднял взгляд. Сумерки за городом постепенно сгущались, размывая редкие силуэты домов вдалеке. Юноша постарался отвлечься на них, чтобы не было больно вспоминать невесёлое прошлое. Обычно Джон не рассказывал людям о роковом для него дне, но Джек был прав… А ещё пьян. Джек был пьян и прав. Смит был согласен с тем, что, возможно, небольшой разговор может помочь. Да и вряд ли это повлечёт за собой серьёзные последствия, Харкнесс на следующее утро и не вспомнит, о чём они говорили. Всё встанет на прежний путь, только Джону, вероятно, будет чуть легче. А вот сам Джек ни о чём не думал, у него в голове была блаженная, звенящая пустота, но не от пары стаканов горячительного, как мог подумать Смит, а от желания не думать ни о чём, кроме стоящего рядом мальчика. — Ну? — тихо поинтересовался Джек. — Если ты не хочешь… — Нет, всё в порядке! Я хочу… Хочу, — Джон вздохнул, поняв, что рассказывать придётся долго. — В театре тогда была премьера новой постановки, той самой, «Ромео и Джульетта». Я ещё ни в жизни так не старался сделать что-то, как старался танцевать тогда. Труппа ушла со сцены после пятого выхода на бис, было очень жарко из-за старых прожекторов и сильно хотелось пить, так что по гримёркам расходиться не торопились, все остались ненадолго за кулисами. Мне нужно было позвонить тёте, чтобы она забрала меня в фойе, но я никак не мог закончить разговор с товарищами. Они всё говорили и спрашивали о впечатлениях, так что я попросил дать мне минуту на выход из театра для звонка. На самом деле, тогда я не был так рад, как остальные, меня сильно тревожило одно происшествие, случившееся тем же днём, поэтому я не хотел разговаривать ни с кем, кроме тёти. Мне сильно нужна была помощь. — А что случилось? — Об этом говорить не буду. — Ты не хочешь? — настороженно спросил Джек. — Вроде того. Так… Я вышел через вторую дверь для персонала, но, когда дверь закрылась, меня кто-то толкнул. Пришлось сделать несколько случайных шагов вбок, чтобы не упасть. Я поднял голову и увидел мужчину, взрослого, в чёрной куртке, вот только я совсем не помню его лица. Он ударил меня в следующую же секунду. Сильно. Схватил за ворот и с размаху впечатал в стену. Я закрыл глаза и больше не мог открыть, только слышал ужасный звук, прямо вплотную к собственному затылку. Хруст, мерзкий до головокружения, — Джон задрожал, а губы его резко побледнели. Голос то и дело срывался. — Я кое-как просил его прекратить, пока не стало так больно, что язык перестал слушаться. А потом он ушёл. Я лежал на асфальте и всё ещё не мог открыть глаза. Только за воротом было мокро и очень болела левая нога. Что было дальше — не помню. Тётя сказала, труппа заволновалась, что меня долго не было, искали всем театром. — А кто это был? Кто нашёл тебя? — Роуз, моя Джульетта, — Джон сдержал всхлип. — Единственное что я точно услышал тогда — это её крик. Она очень громко звала на помощь и плакала, а я лежал и ничего не видел, только дышал. Я её не видел с того дня. Это можно понять, представляю, как я выглядел со стороны, наверное, она сильно испугалась. — Но… Но почему ты больше не танцевал? Ты передо мной! Жив, здоров! — Джек замотал головой, пытаясь отделаться от навязчивых воспоминаний с вырезками из новостей. — Левая нога, Джек, я же сказал, у меня очень сильно болела левая нога. На реабилитацию ушло около ста пятидесяти дней, я, естественно, был уже не в той форме. Ты же видел, какими должны быть танцовщики. Моё время тогда уже прервалось. Тот человек перерезал мне ахиллово сухожилие. Одно, как предупреждение. — Да зачем, бог мой? — Ну, та вещь, которая тревожила меня перед выступлением… В общем-то, я не должен был её знать, а раз уж узнал, то не должен был подавать виду, но природа страхом обделила. Забудь про это, это было давно. — Я забуду, если ты честно-честно скажешь, что сейчас эта вещь не доставляет тебе проблем. Искоса взглянув на Джека, Смит печально улыбнулся и хмыкнул как-то по-взрослому. Он спрятал руки в карманы брюк, только сейчас заметив, что мёрзнет. Харкнесс внезапно показался ему тёплым и близким. Кажется, певец действительно не вызывал больше неприятных нападок прошлого, с ним даже было, как-то, хорошо, что ли? — Честно-честно говорю, что сейчас проблем с этим делом у меня нет, — заявил Джон. — Я рад, что нет, — пробормотал Джек. — И что ты рассказал мне об этом, я тоже очень рад. Надеюсь, тебе стало лучше? — Да, пожалуй. — Тогда у нас с тобой один-один. Молчание продлилось секунду. После оба актёра неловко рассмеялись.