Алый воронок

«Когда-нибудь станет непременно легче и не так одиноко», 一 говорила лягушка красивой стрекозе, прежде чем открыть свой большой рот и поймать осклизлым языком своим маленькое хитиновое тело ее. С хрустом сломалась и пропала стрекоза, а у здоровой лягушки, что много и правильно ела, появились скоро лягушата. Она положительно перестала быть одинокой...» В шесть лет ей не нравилось странное окончание притчи про стрекозу, что искала утешения у всяких обитателей на пруду, пока ее не съела та огромная зеленая квакша, после отчего-то вместо самой стрекозы ставшая скоропостижно счастливой. Хаи¹ соображалось, что такое детям положительно не стоит читать, но только такую книжечку тут удалось найти: не подписанную и с незатейливыми совсем историями, совершенно лишенными осмысленности и действительной ценности. Ей бы решительно хотелось прочесть еще что-нибудь, более глубокое, и перекинуться словом с кем-нибудь новым. Потому что к ней говорил за все время, что она тут провела, только Танака 一 самый убедительно бескровный человек из всех тех, что ей удалось до нынешнего увидеть: тот всегда ходил в кипенном халате своем, долговязый и болезненно белый, точно кожа его 一 чистый холст, и с маской из марли, что висела у него на одном ухе. Он никогда не признавался ей, совсем еще ничего не понимавшей тогда, кем действительно приходится, но только тот Танака и справлялся, как обстоят у ней дела. Остальные всего лишь отмалчивались холодно и равнодушно, приносили одежду от случая к случаю. Но никаких книг и никакого отклика на всякие попытки поговорить с ними. 一 Как себя чувствуешь, Хаи? 一 Танака пришел позднее, чем обычно, и точно был бледнее обыкновенного, хотя действительно казалось, что бледнее уже никак не может быть. 一 Хорошо. 一 Ни на что не жалуешься? Самому ему чрезвычайно сделалось плохо на тот вечер, и вся неделя тянулась для него совсем долго и томительно. Подопечная его несомненно удручала той задачей, что обличилась вдруг вместе с появлением у него столько любопытного испытуемого, оттого что никакого еще решения ему не удалось до сих пор найти. Странная девочка так долго жила подле (тогда первые два года находились крайне затянувшимися, поскольку ему совершенно не хотелось оставлять ее рядом при окончании исследований), что на голове у него появилась нехорошая паутина проседи, и всякий новый день с ней приходился все трудней 一 точно то пытка для него и мука. Некоторые коллеги, что их точно так приобщили к делу Хаи, остановились давно на эвтаназии 一 «исключительном способе избавиться от любых потенциальных хлопот», и только ему в отчаянном сострадании сообразилось уберечь ее от такой неутешной участи. 一 Жалуюсь, но, понимаете, меня никто не слушает. Танака тотчас поднял свой воспаленный взгляд с босых ног ребенка и пытливо на нее поглядел. Их разговор за весь год, что пробыла девочка в своей обособленной комнате и куда он приходил всякое воскресение, отличавшийся всегда шаблонным и совсем одинаковым преддверием, вдруг начинал строиться совершенно иначе: Хаи отвечала постоянным, что не жалуется ни на что и что все у ней в порядке. То положительно подтверждали все анализы ее, угнетающие подчас молодого доктора (пускай тот и сталкивался на практике с дефектом точно только чету крат): он не мог никакого придумать пояснения тому и хотя бы как-нибудь растолковать причину, по которой необычное отклонение могло появиться у ней. 一 На что же ты жалуешься, Хаи? 一 он говорил почти таинственно и с придыханием, как и всегда, но теперь чуть волнительнее: ему стало трудно скрывать обеспокойствие свое, находившееся всякий раз в груди при каждой встрече их. Досадный вздох вдруг вырвался у ней, и девочка совсем неловко начала:       «Так вышло, что я умею совсем немного читать, а книг у меня нет 一 я так совсем никогда не научусь всему, чему хочу. И со мной никто не говорит и все странно смотрят. И родители... скоро ли я встречусь с ними?..» Танака тогда догадался, что более молчать не выйдет. Девочке понимается, что семья ее не могла пропасть просто так и отчего-то не верила в то, что ее оставили (так он ей решил сказать) потому, что не хотели воспитывать. Точно она притворялась, что не помнит, что сама их и убила. Едва получится у ней хитростями выведать необходимый ответ, как тотчас все может привести к ужаснейшим действительно исходам. Столько исключительный дефект неизбежно в озлобленном на мир юном теле ее станет самой страшной угрозой, какую можно только представить, 一 стоит только кровной обиде и ненависти появится в чистом совсем еще сердце ее. И тому непременно случиться, когда позволить обидеть отношением своим и напрасными тайнами. Неправильным было совершенно прятать ответы от любопытного ума, и точно стоит дать понимание того, что происходило округ, чтобы дальше не отравлять воздух пуще ей, не истязать чуткое нутро, не глумиться над совестью и рассудком. Стоит всего лишь собрать где-нибудь храбрости ему и правильные найти слова, но он со школьной скамьи еще оставался трусом и всегда того стыдился, а теперь не знается Танаке, как поступить достойней и правильней. Темные волосы закрывали личико ее всегда, оттого что Хаи никто не научил следить за ними, густыми и точно очаровательными, когда бы их как положено причесать. Потому ему всегда приходилось косить голову, как он на нее смотрел, чтобы найти внимательные взгляды ее. Откровенную жалость вызывал в груди маленький чертенок, 一 сиротка только на него и была похожа в лохмотьях своих, тощая и с удивительным гнездом на голове 一 что сидел тут в изоляторе и не помнил давно человеческого к себе отношения. Дышать стало вдруг в тягость ему, белое лицо его поалело уродливыми пятнами и тотчас вспомнилось, что он не схватил с собой ингалятор. 一 Как же там Ральф? 一 спрашивает Танака и пытается не кашлять теперь. 一 Умер. 一 Хаи болтает голыми ногами своими и совсем, мнится, не скорбит по лабораторной крысе, точно ей совсем не жаль. 一 И даже если ты представляла, что любишь его больше других? 一 Да, он исчез, как и Си, как и Цезарь, как и Аи, Мицуке... 一 наверняка девочка помнила кличку всякого грызуна, что он приносил ей, оттого что перечисляла долго и точно ни разу не оговорилась, только ему совершенно не любопытно было всамделишне, как она их там называла и откуда выдумывает те имена. Танака сам научил ее, что крысы всегда умирают, когда их погладить, и что им совершенно не больно и не грустно, а только наоборот, чтобы самому не наблюдать всякий раз, как изумляется и плачет она. Доверчивый совсем, чертенок свободно и легко согласился поверить тому единственно важному человеку, говорившему к нему и навещавшему. Навешать отвратительной прокисшей лапши на уши ребенку не зазорно и совсем, действительно, вышло легко: когда он познакомился с Хаи, ей было всего четыре с чем-нибудь года и она полагалась абсолют на все, что бы тот не говорил ей. После те крысы стали подлинным для нее кошмаром, и часто нашествие их 一 алых от собственной крови ее, прытких, с изворотливыми тушами и неистовых, мельтешащих от ярости 一 навещало ее во сне, мятежном оттого и беспокойном. Цепкими когтистыми лапами своими они цеплялись в молочные костлявые лодыжки ее, голени и бедра и сдирали мягкую плоть, наполняли всю клетушку так, что вскоре все тело Хаи тонуло в маленьких, бесноватых телах их, и с криком она тогда подносилась с кровати. Танака решился поведать ей о удивительной ее необыкновенности только тогда, как ей исполнилось семь лет. Она как раз робко совсем спрашивала, почему ни в одной энциклопедии, что начал он показывать ей, нет ни слова о той причуде, от которой с радушным подношением умирали когда-то все ее питомцы, пока врач в один день не прекратил их приносить. И взгляды его потяжелели тогда в странном прищуре 一 тревожном и глубоком. Мужчина решился, наконец, сказать. Мнится, что точно студеный, мертвенный ветер подул в лицо ей тогда и что он прилетел с тех хладных призрачных надгробий, куда она отправила свою родню. Отчего-то она сразу поверила ему, пускай и раньше никаких догадок не строила о том, куда могли пропасть мать с отцом. В глазах ее, замеревших на нем, ученый явственно видел то отвратительно сквозившее, страшное и неумолимое прозрение, исполненное жестокости и хладнокровности, но, право, Танака больше не мог утаивать от нее ничего, потому что девочка получилась удивительно смышленной и точно сама узнала бы. Только тогда бы контролировать ее непременно стало сложнее и точно бы умер кто-нибудь еще. Потому что причуда-дефект, что настигла скоропостижную сироту, стирала все живущее, точно так, как отвратительная чума поглощала когда-то людей и зверей. Стоило коснуться голой кожи ее 一 тотчас расползешься кровавыми лентами, оставив после только мокрый след. Всякий участок тела ее охватывала та страшная проказа, отчего и опыт никакой серьезный невозможно было провести с ней, чтобы узнать больше и что-то с полученной информацией сделать. Никто досконально не знал, как умерла семья Итами², а с девочки вытянуть то оказалось непосильной совершенно задачей: в сознании ее от глубочайшего изумления изгладилось памятью случившееся в тот день, и только через много лет ей впервые померещились страшные, тускнеющие мамины голубые глаза во сне. В девять лет Хаи Итами все еще наблюдалась у Танаки, но ненавидела того всей глубиной души своей. Ей отчего-то мнилось, что исключительно только он виновен в том, что с ней никто не говорил до сих пор. Оттого повесть про жабу ей не казалась более странной и глупой, потому что Танака 一 то доподлинная, истинная по натуре своей та противная лягушка с притчи, отравляющая поминутно жизнь и угнетающая. Ей мнилось, что он вот-вот 一 и точно так, как стрекозу, проглотит ее. Пускай тот проводил занятия с нею и учил, а отношение его к ней на исключение было хорошим, ажно и на один из дней рождения поставил для нее телевизор, а в другой принес синтезатор, но являлся 一 как и прежде 一 одним единственным человеком, с которым Хаи приходилось дружить уже огорчительных и смутных пять лет после гибели родителей ее. Спустя еще один год к ней иногда стали приходить другие дети, и Лягушка оправдывалась тем, что ей стоит учиться общаться с новыми людьми, а Хаи необычайно радовалась и тешилась тому: свершалась самая милая сердцу ее мечта. Но никогда они не приходили во второй раз, и ей строго и неприступно запрещали касаться всех их или подходить близко, потому у нее так и не появилось друзей. Всякий наново приходивший находил Итами скучной и странной, оченно молчаливой и часто агрессивной, отчего Танака понимал, что ей придется трудно, если вдруг она сможет пойти когда-нибудь в школу.       «Агрессивная она ровно так, сколько еще позволительным и допустимым есть для сироты с настолько дефектной причудой, что погубила всю семью ее и из-за которой не почувствовать никогда того живого тепла, столько обыкновенного для всякого из нас...» 一 он оправдывал ее совершенно не испытывая душевных терзаний, но имел все основания сделать это, наблюдая за Итами почти всю жизнь ее; случился уникальный совсем случай, когда у них создавалась едва ли семья: вынужденная и облыжная, совсем удивительная в своей мнимой сплоченности 一 все, что осталось у Хаи. 一 Смогу ли я когда-нибудь стать точно таким же героем, Танака? 一 как-то тревожно, будто зная ответ предварительно, спросила она одним вечером своего приневоленного попечителя. Он страшился такого вопроса, но представлял, что когда-нибудь она непременно его задаст. Телевизор 一 то алчное, скупое окошко 一 почти форточка 一 во внешний мир разрешало следить за новостями, где оглашались каждодневные подвиги людей с достойными для того причудами, а в мечтаниях школьников оттого появлялись новые авторитеты. Хаи, пускай и отличилась «совершенно секретным» досье своим, оставалась самым обыкновеннейшим действительно ребенком, с точно такими же помыслами и внутренними надеждами. Ответ он потому подготовил задолго, и ему хватило времени так его грамотно составить, что после него девочка, положительно огорчившись, ничего подобного больше не решалась спрашивать. 一 Нет, Хаи. 一 начал он неукоснительно, но дальше смягчился, расправив сдвинутые брови. 一 Я думаю, что когда ты повзрослеешь 一 тебе не захочется спасать людей. Так и я когда-то хотел стать врачом и лечить, ведь квирка у меня нет, но стал исследователем. Я только нахожу наш вид интересным со своими причудами, потому раньше 一 ты знаешь? 一 я занимался только их особенностями, пока не стали появляться дефекты. Единичные, крайне любопытные случаи... 一 Почему? 一 Потому что люди жестоки. 一 он мог бы тогда притвориться, что не понял, что именно она так отчаянно спрашивала, но наново отличился. 一 Они сами виноваты во всех бедах, что с ними случаются. Алчность, корыстность, чревоугодие 一 Хаи, ты еще не знаешь, что это такое. Действительное осознание исключительной проблемы своей долго и мучительно откладывалось на сердце у ней и в уме, и с возрастанием своим Хаи становилась все глубже отрешенной и угрюмой. С четырех лет своих она, к глубочайшей печали своей, не знала о том, как приятны и очаровательны могут быть моменты того хотя бы примитивнейшего человеческого родства, что их можно выразить через обыкновенное прикосновение к друг другу. Итами никогда не жали руку и никогда не позволяли пожать ее кому-нибудь самой. Во всяком взгляде ее оттого сквозило кровавое огорчение, и она была решительно самым одиноким человеком из всех тех, что Танаке проходилось когда-нибудь встречать. Попечителю ее, как он задумывался над будущностью девочки, соображалось, что окончательно принять она никак не сможет свой порок, потому что ни одно живое существо не сможет утешить ее, заранее обреченное на гибель, когда захочет быть с ней рядом. Полюбить такого человека никогда не смогут, поскольку никто точно не поставит вперед странные отношения с Хаи нормальным и человеческим. Окончательным отчетом своим Танака закреплял, что в крови у ней находятся тела, которые образовались закодированными дефектными белками ДНК еще при рождении подопечной его: ученому много стоит то время, что он его потратил для того, чтобы прийти к таким выводам. То случилось, потому что в семье матери Хаи не было людей с причудами, а у отца с ней оказался только дед 一 страдавший раком крови. Всякое касание ее к другому существу с кровеносной системой вызывает раздражение, способствующее выделению кровавого пота на тех сегментах кожи Итами, с каким случается контакт, и с теми, что находятся подле. С моментальною скоростью процентность крови составляет девяносто шесть с десятыми, когда и происходит момент смертоубийства: удивительный яд со всей своей ужаснейшей стремительностью тотчас поглощает пострадавшее тело и выедает его. Не тронутой остается тогда отвратительным исключением плазма с красными тельцами, первопричину чему Танаке так и не удалось установить. Оттого и дефект Хаи оставался все еще страшным отклонением, неисправным и больно отталкивающим. В случае с крысами кровь тотчас появлялась под ними бурою лужею, оттого что их размещали на плоскости, а с живых людей оставался, предполагалось ему, 一 удивительный кровавый пласт, что тотчас стремился на пол. Ученый врач вскоре и сам стал параноить и принуждал Хаи натягивать ажно и на голову шапки с шарфами, когда он к ней приходил, и она оттого совсем сделалась несчастной и стала часто плакать и хандрить. Психиатр, приставленный к Итами, работал теперь и с Танакой. Тот отошел, и отношение его скоро снова сделалось прежним 一 снисходительным, наставляющим и только немного, положительно, попечительным. Только новый рубец на маленьком сердце у ней остался. В двенадцать лет он перестал ей походить на Лягушку, но теперь все существование ее сделалось для девочки тем отвратительным существом. Мнилось, Хаи давно уже проглотили, как ту стрекозу, и все, что оставалось делать 一 наблюдать за проходившей жизнью изнутри чрева ее, страшного и неуютного от своей зловонности. Так у ней случилось, что все свое время Танака был подле, и по-другому 一 без сумасшедшего несколько доктора 一 Хаи не знала, как можно дальше жить. Всякий новый день становился для нее мучительным от сквернейшей похожести на вчерашний, и ей решительно надоело учить с Танакой химию, биологию и математику. Пресыщение от его снисходительного к ней отношения проело все помыслы ее и ни о чем другом не моглось думаться ей 一 побег отсюда стал новою мечтою ее, что горячо волновала нутро и теснила легкие. Через семь лет после появления у него опекаемой Танака преуспел в делах своих. О дефектах более не молчали теперь, и он самолично достиг того, чтобы в нескольких клиниках Токио открылись отделения по устранению дефектов в причудах. Во всяких учреждениях проводились и оплачиваемые, и волонтерские лекции против дискриминации людей с дефектами и об обособленности в отношениях с ними. У него получилось ажно и достигнуть выдачи всякому дефектному человеку подходящих патчей на одежду, и о его фамилии на ту злобу дня, убедительно, не знали только не рожденные. Труд его, действительный и весомый, оценили столько хорошо, что доход его вдруг увеличился в два с половиной раза. Только противная червотичина Хаи оставалась никому все еще неведомою, и он испытывал откровенный стыд, когда девочка с искренным восторжением, точно встречая какой-нибудь праздник, цепляла на одежду свою те восьмиугольные красные тканевые наклейки: ведь они означали, что ей разрешат теперь выйти на улицу. «Танака-сан действительно много приложил к тому, чтобы люди не боялись своих дефектов. Единичные пускай, но их случаи предоставляют большую опасность нашему обществу. Люди не должны бояться своей натуры. Нам посчастливилось провести со столько уважаемым ученым нашей современности интервью. Мы рады приветствовать вас в нашей...» 一 Хаи смотрела новости тогда, как вдруг Танака появился у ней в комнатах. Он совершенно точно 一 выпивший, но Итами понималось, что только оттого, что столько большое преуспеяние ему со своей командой стоило отметить. 一 Поздравляю. Это, несомненно, ваша вымученная победа, Танака-сан. Он уставился на нее после ее удивительных слов, как на прокаженную. Рассудок его помутнел, и ему вдруг сделалось плохо. Стало больно смотреть на нее, такую живущую вот тут и приветствующую его исключительно вежливо и учтиво. Сердце его тогда стиснулось и точно облилось кровью 一 и он в исступлении, в несвойственном ему беспамятстве рухнул перед нею на колени и почти плача извинялся. Хаи отчего-то не плакала тогда вместе с ним, ей совсем ясно и точно понималось, отчего он не рассказывал никому о ней и что сам он поседел окончательно только из-за нее, прилагая столько усилий своих лишь для того, чтобы помочь самой Итами. Пускай он не любил ее и относился только так, как к тому, кому помогают бескорыстно, но точно не был равнодушен к ней, как и к любому другому человеку, что его причуда имела отклонение. 一 Я никогда не смею вас винить и все понимаю. Мой случай не обычный, чтобы о нем рассказать как о увлекательной какой-нибудь истории, и я знаю, что он только подорвет надежность едва устоявшихся норм, что позволяют жить людям с дефектами в нормальных условиях и избегать дискриминации. 一 оголенная жестокость тогда находилась его отравленному выпивкой мозгу в словах ее, и он точно знал, что счастливый тринадцатилетний подросток не знает такого страшного определения и не строит так грамотно речь свою. Итами вдруг оказалась в объятиях его, изумившаяся и впечатленная. Танака, что от него разило спиртным тогда, обнимал опекаемую в верхней одежде своей, притиснув голову ее руками в перчатках к груди 一 и Хаи помнит, как от них хорошо несло табаком. Ей явственно услышалось, как мельтешило в груди сердце его в ту минуту 一 и тот стук, подлинно, навсегда сделался любимым звуком ее. Хаи не помнила родительской ласки. И потому те потуги Танаки стали первыми объятиями для сироты. Когда Итами сбежала от него, Танака не искал ее. Точно знал он, что она непременно вернется. И если бы кто-то пострадал от рук ее 一 о том бы тотчас стало известно. Потому он решил, что ей нужно было убежать и научиться сосуществованию иначе, по-настоящему. Достаточно было наблюдений за столько прожитых вместе лет, чтобы точно знать: в ее уме никакого злого намерения. Так и случилось через восемь скоротечных месяцев, проведенных им в лаборатории, на научных всяких конференциях и изнурительных дискуссиях. Никто, к счастью, не умер. Едва ли он успел соскучиться по ней, но думал каждодневно о том, как проходил день ее, как она может находить средства для питания и не умерла, не совершила ли вдруг суицид еще в первый же день, как покинула свою комнату. Отчего-то догадка о последнем сильней всего томила его и прежде, когда Хаи еще жила с ним, и он часто расспрашивал психолога о душевном здоровье ее. У нее точно наблюдались панические атаки, и он сетовал на то на своих сеансах, оттого что терялся тогда и не знал, как ей помочь. Возвращаясь домой в осень холодным вечером с молоком и сухим каким-то завтраком на завтрашний день, ему захотелось вдруг прогуляться подле станции с университетом, где проходило его затянувшееся, долгое обучение. Здание находилось далеко от съемной его квартиры, где Танака скромно обитал, но в памяти совсем изгладились черты юности его, и ему почти загорелось сходить туда. Уже давно стемнело, руки его замерзли и точно стоило идти скорее домой. На рояле по другую строну дороги кто-то несмело играл, и он отчего-то решил приглядеться, пускай и по обыкновению своему совершенно не отличался какой-нибудь лишней сентиментальностью. Сомнений в том, что Лунную сонату исполняла Хаи, у него совсем не появилось, и как он перешел дорогу, то узнал темную макушку с проседью и бледные, совсем чуть-чуть поалевшие руки ее в перчатках с отрезанными пальцами, что ими она легко тиснула на клавиши. На левом плече и груди, на спине у ней и на правой щиколотке 一 согласно всем установленным правилам 一 красными откровенными пятнами отчаянно цеплялись за веки его нашивки с печальною, проженною подписью. «欠陥»³. Он кинул в коробочку, что стояла у ней на рояле 一 совсем хлипком и старом 一 горстку монет, но их робкий и неслышный почти перезвон отчего-то не отлучил девочку от игры. Мелодия подошла к завершению своему, как Хаи прекратила нажимать на клавиши, и, размяв спину, оглянулась. 一 Идем домой? 一 он спрашивал просто и без обиняков, совсем удивленный, потому что на него посмотрел вдруг совсем иной человек, совершенно отличный от того, которого ему ранее приходилось знать: повзрослевший так за ту половину года, как люди совершенно точно не взрослеют за всю жизнь. 一 Если вы не возражаете, я бы хотела приходить сюда иногда. Мне разрешила играть на их инструменте хозяйка кофейни. 一 тон голоса сделался у ней аккуратным и спокойным, когда раньше она говорила с надрывом. 一 Конечно. 一 он помолчал, чтобы не удаляться странных приличий, и дальше спросил волнительно и как-то нетерпеливо. 一 Что скажешь, хочешь ли ты еще быть героем, Хаи? 一 Нет. 一 отвечала она с укоризною, отчего-то тотчас догадавшись, почему он задал именно такой вопрос. Танака не спрашивал «почему?» по вполне известным ему причинам, разглядывая, как с чайной коробочки со странной пометкой «на Лягушку» она высыпала монетки в потертый кармашек свой. Хаи вернулась в тот самый вечер и вместе с Танакой поужинала наскоро хлопьями с молоком. Скоро она перенесла с собой пустовавший пару суток аквариум, а после вдруг поселила в него черепаху. Небольшое удивление после некоторых выводов его спало 一 при столько несметных прикосновениях Хаи к панцирю его, Ани⁴ ни разу еще не умер и отличался невероятным спокойствием и терпимостью ко всем тем тычкам, что приходились на него всякий новый раз.