«Как бы вы поступили, если бы то, чего вы боитесь больше всего... монстр, который, как вы думали, надежно заперт в шкафу, вдруг выбрался оттуда и вы осознали, что этим монстром все это время были — вы сами?» — Уэстли Аллан Додд
— И чего ты уставилась? Идешь или мне самому тебя потащить? — он выговорил то со злобой и гневом, будто бы она сама привела его сюда и отбирала теперь время его, а не сам он решил прийти. С неопрятной прически у ней выбились пряди, так что неровная челка поминутно налезала на глаза, и Итами стянула бесполезную теперь резинку с волос. Черные и тяжелые, те аккурат тронули лопатки, а Катсуки окончательно скривился, как-то странно разглядывая ее. Они совсем случайно столкнулись снова: она бы не вернулась, когда бы не вспомнила, что в прошлый раз могла потерять тут банку с витаминами для черепахи, как пряталась от заметившего ее юноши, — и он никого бы не нашел. Бакугоу торопился в тот раз и искал короткой дороги, — хренов Киришима, пускай наконец сдохнет! — а Хаи только хотела полюбопытствовать, что за площадка стоит здесь долгостроем. Трудно было теперь поднять взгляд на не представившегося все еще, пришедшего вдруг и потребовавшего говорить героя. Сделалось неуютно и стыдно, и она прикусила нижнюю губу свою — наверняка девочка то делала слишком часто, оттого что алая корка хорошо отличалась на бледных устах. Одинаково, как ей приходится с кем-нибудь новым заводить знакомство, неукоснительным правилом необходимо предупредить еще с первым словом о своем отклонении, столько неутешительном и грозном, что разговаривать с людьми стало почти невозможным от совершенно разных реакций их. Научиться представлять себя оказалось первой и тягостной очень задачей, и то липкое чувствие, что она испытала при первом разговоре с обыкновенным гражданским, как сбежала от попечителя своего, никогда ею не забудется. Танаке никогда не приходилось ничего говорить, потому что организм Итами он знал наверняка лучше нее самой, а те, кто к ним как-нибудь заглядывали, были предупреждены ученым еще наперед. И как только Хаи училась самостоятельно жить, оказавшись совершенно одинокой во тьме исполина-Токио, — непроглядной и устрашающей — всякий раз в потугах говорить исконный страх застревал в горле ее. Он стискивал все внутри — и легкие сдавливало, а слова нелепо ютились на языке, что их она сглатывала вместе со слюной при волнении — и несказанные они точно кипяток разрывали нутро. Со временем только получилось, привыклось, и Хаи ажно стала очень хорошо отличать чувства людей, что их видно на лицах и во взглядах. Только неясно, откуда взялись первые седые волосы у ней. Танака говорит — генетика. «Не взыщите, но мой дефект вынуждает стоять от вас подальше. Здравствуйте...» — отъявленные слова, очень тяжелые для впечатлительной души ее, но их стоит выговаривать холодно и спокойно, прежде чем что-то спрашивать. Когда люди хотят к кому-нибудь обратиться, то желают друг другу здравия или учтиво приветствуют — и Итами завидовала тому совсем чуть-чуть, потому что ей никогда так легко не приходилось заводить разговор с посторонними. Только сейчас то чувствие вдруг вернулось, отчего-то еще более липкое и нехорошее. Хаи совсем точно определила, что причиной есть именно Катсуки: отчего-то походивший на одну из тех страшных крыс своими кровавыми глазами, что от фонарного света наоборот будто мутнели, и светлой колючей гривой. Она вдруг явственно ощутила, что не сможет выдавить из себя ни слова, и только поджала губы. Обычная смелость пропала, словно никогда той и не было у нее. — Слушай, я почему на тебя время тратить должен? Рожай уже и идем. — тот наново повысил голос, — почти рыкнул, наверняка ожидая напугать — а брови его съехали к переносице, и взгляд сделался надменным и жестким: таким жестким, что выдержать его было трудно. Итами решила тогда, что он часто так делает — смотрит на всех без исключения людей, как на плебейское какое-нибудь отродье. На нее бывало вот так посматривали, и ей точно помнится, как выражают человеческие взгляды отношение снисходительное и презрительное. Но юноша наверняка не оттого так глядел, что на ней те красные нашивки, — с легким пожиманием плеч, будто совсем рефлекторным, по обыкновенной привычке. Не стоит наверняка дальше его сердить, чтобы тот не догадался наново к ней пристать. Так часто действительно случалось: Хаи беспокоилась о жизни кого-нибудь даже того не очень достойного, раскалывая на зубах и проглатывая собственные возражения, точно они — любимые леденцы, чтобы не затеять ссоры и нечаянной потасовки. Никому ведь не хотелось вдруг умирать — и никто не мог сообразить, что Итами молчала вовсе не от бесхребетности своей, как ее обижали или были в чем-нибудь неправы, а только потому, чтобы к ней случайно не смогли притронуться, приняв решение навредить. Люди — существа часто бессердечные и корыстные, и Танака оказался прав, наставляя ее когда-то. Такой вечный урок, что его следует помнить всякому. А жестокость — то прискорбная производная от злости — примитивного и гнусного чувства. И когда она впервые с нею столкнулась, неокрепшая еще и непривыкшая к тому, наблюдая попечителя своего всегда спокойным и иногда даже утомительно скучным, то глубоко и сильно изумилась, и от такого потрясения совсем на время перестала говорить. Тогда ее поймали какие-то точно такие же уличные и точно такие же голодные ребята (они налетели на сироту, как какая-нибудь саранча налетает на поле) — ей досталось прилично и больно, но она только терпела, сопя через разбитый нос свой и сложившись на земле почти пополам, закрывая рачительно лицо и шею — свободные от одежды части тела. — Бестолковая! — слова текли с их ртов точно яд. Из Хаи получился очень болезненный и нездоровый пацифист. Потому, что считала себя столько порочной, что не хотела причинить и примитивной боли постороннему, считая на самом деле все, что испытывала, — исключительно заслуженным за свой недуг. Потому первым товарищем у нее стал детдомовский парнишка, но столько отъявленный, что ему совсем не страшно было учить ее — старшую на два года и со всегда строгим лицом — защищать себя. «Ну хотя бы сдачи ты должна уметь дать, иначе отобьют последние мозги. Я бы никогда не терпел, — они встретились тогда на станции, где Хаи подпирала стены, вытирая платочком в горошек кровь с травмированного носа и злобно косясь на всех проходивших мимо, — и тебе нельзя» «Сам явился же сюда, спесивый дурак» — Ты даже не представился. — в колючих пепельных волосах его осталось крошево снега. Она ничего не сумеет сказать. Потому что он — геройский человек, а не обычный. И ему труднее всех обличить такую проблему. Итами никогда не позволяла себе признаться, что все ее существо алчет их помощи. И любое таковское помышление тотчас отравлялось совестью ее, потому что необходимо жить, наконец, самостоятельно — совсем ведь теперь взрослая со своим недугом, и столько его за собой волочит, что без отклонения своего она — совсем не Итами и ажно не Хаи. Просто ей не повезло чуть больше других. И так, наверное, иногда случается. Она ведь — с изъяном, и таких изучают ученые. Вот и Танаке прислали приглашение на Ай-остров и скоро у него непременно получится помочь ей. Дефекты — дела совершенно не геройские. Хаи точно его где-нибудь видела: если он из Юуэй, то наверняка тогда, как следила за спортивным фестивалем в их школе во всяких новостях. И она отчего-то правда его запомнила, когда он в прошлый раз тут проходил. Оттого и попятилась изначально, оправдываясь не существующим и в помине котом, — необычное совсем предчувствие тогда горячо стиснуло солнечное сплетение ей, верно остерегая, что его совершенно точно стоит избегать таким вот, как она. Словно оно шептало, что появление Катсуки в ее не приметной ничем жизни — в существовании половинном и не наполненном — сулит удивительную совсем превратность. Всесильный говорил, мнится, как-то что-нибудь такое. Сказал, что иногда людей трудно спасать, но Бакугоу слушал то левым ухом, когда тот хотел донести до юных еще учеников своих что-то непременно важное, а теперь понимает: именно такой вот чертовой дуре сложно помочь. «Потому что они, блять, не открываются» Но Катсуки не психолог, и открывать никого он не собирался. Поэтому стоило тогда послать ее к чертовой матери и забыть. Совершенно точно стоило, и ему бы не пришлось терпеть ту бестолочь больше никогда — рок положительно не столкнул бы их наново. Но теперь ведь совсем очевидно, что она наверняка что-то скрывает. Что-нибудь, что его временная геройская лицензия — гребаная геройская лицензия, пускай трижды будет проклята — не позволит никак упустить. Ему ведь так кровно необходимо стать лучшим героем. И всякое новое на пути препятствие стоит немедленно устранять. Катсуки много раз в грядущем задаст вопрос, на который всякий раз не придется окончательного ответа: почему он тогда не избавился от нее, когда уже точно чувствовал, что ничего выгодного или хотя бы хорошего не сулит их знакомство. Что она совсем никакое не испытание — только девчонка с глубокой проблемой своей и внутренним тоскливым конфликтом: столько правда тоскливым, что никогда не будет, мнится, конца тому необъятному унынию ее и напрочь глухой досаде. Что героем ему удалось стать бы и без помощи ей, какой-то бестолковой сиротке. И всякий раз Бакугоу будет оставлять тот вопрос нерешенным, потому что к черту все — «она же отравляет ему всю жизнь его и на нее смотреть невозможно, его откровенно тошнит от ее, зачем вообще думать о ней»? Но ведь то уже после, а сейчас она стоит перед ним очень внутри натянутая и неестественно совсем при том спокойная, покусывая нижнюю губу свою. — Я — Катсуки Бакуго. Она поравнялась с ним, все еще размышляя над тем, что скажет ему и стоит ли вообще что-нибудь говорить. У него тогда с кармана его выскользнула перчатка, как он двинулся на выход, и Хаи подняла ее тотчас, как пошла за ним, чтобы отдать. Взгляды его — очень озлобленные — тогда ей показались столько противными, что к Юуэй они шли молча. И физиономия у него ни разу не стала проще — точно он делал для нее одолжение, раз шел с ней. А Итами не понималось совсем, не могло уложиться в голове, как такие глаза могли принадлежать герою. — Итами Хаи.⍻⍻⍻
— Прелестная девочка! «Да в каком месте вообще?» Бакугоу точно перекосило, и он глянул на директора, как на полоумного. Ему иногда соображалось, что мышь от необычайного ума своего тронулась и давно не ведет счеты с реальной действительностью, точно с каждым новым днем становясь все безумнее. Он перевел взгляды на Итами и убедился, что девчонка точно так смотрит на Незу исключительно с недоверием, странно нахмурив брови и разглядывая того, словно бы отличая, в каком именно из его зверей, что он из них состоял, сохранилось злорадствие и корыстность. Тени под глазами у ней тогда будто сделались еще гуще, а хрупкая фигура осунулась, и стояла она близко к выходу, точно собираясь убежать. — Ну. Я вам ее привел, так что разбирайтесь тут с ней. — Катсуки все происходившее — до кончиков колючих волос его — нервировало, в помещении становилось жарко от верхней одежды, и ему очень захотелось поскорее уйти. Черные мышиные глазки холодно блеснули, как по обыкновению у него случается при удивительных догадках его, и Незу смерил заявившуюся к нему чету любопытным, долгим взглядом. Он необыкновенно долго к ним присматривался, точно испытывал нерадивого ученика своего на нервозность и будто вслушиваясь в волнительный стук сердца девушки, что стояла с ним подле. Чернота его нечеловеческих склер угнетала, а шрам, что пересекал лицо его, будто продолжал расползаться к самому краю нижней челюсти, и Хаи наново принялась терзать свою губку, все подумывая над тем, как теперь под шумок отсюда суметь сбежать. Как только она решилась наново посмотреть на директора Юуэй и сказать о том, что ей стоило бы скорее пойти домой, то девочке вдруг помни́лось, что он догадывается о всякой мысли в уме ее, потому смолчала, разгадывая над причудой Директора. И ей бы стоило тогда все-таки, наверное, сказать. — Катсуки, вы можете идти. — юноша тотчас направился к выходу, и чувство того, что он совершил почти что подвиг, тотчас заполнило его изнутри, но как дверь за ним почти закрылась, директор провожая выглянул из-за нее. — Но впредь подготовьте себя к тому, что станете сопровождающим Итами на некоторое время, пока она будет осваиваться в нашей школе. — Что сказал?! — внутри все у него тогда нервно стиснулось, а лицо потемнело от ярости. — Я сказал то, что сказал. До понедельника. — А я не собираюсь быть ей нянечкой! Вообще какого хрена ей делать в Юуэй?! — он точно хотел залететь назад в кабинет, но устремился коленом в затворившуюся дверь. Наплевать. Совсем игнорируя возникшую боль в ноге, он запальчиво стукнул ею наново в тяжелое дерево. Совершенно ему равнодушно, что там с ней будет. С какого бы ему с ней возиться — он уже достаточно помог. — Деку ее вручите, нахрен мне ваша прилипала не нужна. — Катсуки тогда ушел, гневный и озлобленный сильнее обыкновенного. Сирота вдруг вздрогнула от удара по двери, вслушиваясь в то, как юноша удаляется и как стихают шаги его: те неправильно получились громкие оттого, что он, наверняка, вкладывал в них все неистовствовавшее в нем тогда негодование. Ей самой сделалось неловко, и отчего-то чувство настоящей вины появилось на сердце. Она ни слова ему не сказала о самом характере дефекта своего и только попросила идти чуть дальше, потому что посчитала то напрасным и не интересным для него, а тот только ответил, что Айзава, предположительно, сможет помочь. И Хаи наново стала идти молча, поднимаясь по ступеням и размышляя, отчего, раз все оказалось настолько простым, Танака ни разу не захотел познакомить ее с Сотриголовой. «Дефекты не касаются героев, их устраняют ученые» — Вы знаете, Хаи, Бакуго-кун всегда такой. К этому стоит привыкнуть, бывают такие люди. — директор наливал чай для нее в чашечку из фарфора, где плясали японские актеры театра. — Не стоит зацикливаться, вы непременно поладите. — и он наново очень сделался при том серьезным и почти загадочным. — Простите? Когда откровенно, то у ней самой не находилось желания как-нибудь снова провести с тем хамоватым героем время. Как и ладить с ним. Катсуки отталкивал одним своим недовольным, надменным и гневным взглядом: казалось, радужка глаз его — то стая скалившихся на всех волков, голодных и свирепых. — Я знаком с Танакой, — вдруг начал Незу, — и даже, не поверите, знаю о вашей проблеме. Когда-то мы обсуждали, как будет проходить обучение его подопечной. Я сказал, что, если она захочет, то я помогу ей. И вот вы пришли. Или вас все-таки привели? Хаи не нашлась, что ответить, и промолчала. Но Катсуки совершенно точно не тащил ее сюда силой — она шла на своих ногах. Совсем даже не оглядываясь шла. — Признаться честно, я ждал, что когда-то вы придете. Но ожидал, что придете со своим попечителем. Точно не с Катсуки. Никто мне не поверит. — мышь издала тихий смешок. — Но Танака никогда не говорил мне о чем-то подобном. И геройство для меня — точно что-то очень далекое. Хаи находила, что и Геройская академия вместе со своим престижем не годится для нее. Точнее даже совсем наоборот: она сама для нее не подходила, с самого естества своего — только родившись. То, от чего герои спасают других людей, есть ее причудой. И она, соображалось ей в самом глубоком унынии, — самая подлинная смерть. — Наверное, думает, что еще рано. Только я считаю, что случайно в Юуэй не попадают. И всякая случайность, полагаю, просчитываемая. Вам точно стоит подумать над тем, чтобы попробовать к нам поступить. Странный зверь уступал Хаи в росте. Он глядел на нее, не отводя глубоких взглядов с хрупкого силуэта гостившей у него, и оттого Итами приходилось самой немного зазорно: ей не хотелось точно такой же своей повадкой стеснять Директора, потому она сама иногда отвлекалась на чашку со стынущим чаем своим, отпивая совсем по чуть-чуть. Тени с надбровья падали на широкую переносицу его, и Незу выглядел оттого таинственно и даже немногим зловеще. Итами смотрела на любопытно лоснившуюся шерсть его под светом настольной лампы, удивляясь зверю с причудой и иногда поглядывая на опускавшиеся ко дну красивой чашки чайные листья. Окончательно еще не сообразив тогда, что Катсуки Бакуго совсем изменил судьбу ей, как привел сюда. И что спасибо ему за то она скажет точно так же совсем не скоро.⍻⍻⍻
Он почти успел забыть те черные глазища, даже совсем о них не вспоминал. В наступивший после субботы понедельник, как он увиделся с Итами, ее не обнаружилось в Юуэй. Теперь шла уже третья неделя, как они встретились. Директор сказал тогда что-то столько глупое, что Бакуго пробивало другой раз на смех после, как он сидел дома или где-нибудь прогуливался, обдумывая наново случившееся. Еще бы ему для кого-нибудь быть мамочкой. Катсуки — и сопровождающий для какой-нибудь там бестолочи. Такому никогда не случиться. Он остановился, чтобы поправить расхлябанный шнурок на обуви. Снег хрустел под подошвами его берцев, приминаясь и скрипя, а весь школьный двор, запруженный белым, тешил и почти усыплял своим кипенным, ровным тоном. Киришима не беспокоил, подгоняя по обыкновению у ворот, и Бакугоу шел один, совсем не колючий, как обычно, а только серьезный и совсем чуть-чуть — точно по привычке — нахмуренный. Катсуки поднялся, после чего вдруг ощутив несильный толчок в спину. Он втянул мерно воздух, чтобы не сокрушаться на провинившегося столько, сколько правда способен. Отчего-то в нынешнее утро ему не хотелось быть слишком громким — только отсидеть день и скорее свалить. — Прошу прощения, не хот... — Ты! — он вдруг в один момент взорвался. — Здравствуй. Я так и не... — она так и не отдала ему перчатку в тот раз. — Ты какого хрена сюда приперлась?! — настроение Катсуки Бакугоу тотчас пропало. Урарака с Яойрозу странно переглянулись. Им раньше не приходилось видеть одноклассника с девушкой. Даже вне школы.