***
Ямамото заканчивает смену в пять — как раз два часа до проводов мелкой пигалицы. Этого времени вполне достаточно, чтобы уважить коллегу, не заскучав от его компании и не заскучав самому в одиночестве. Кисаме не ждёт встречи, скорее — шанс поскорее её завершить: что с устало тянущим звуки Ямамото, почёсывающего щетину, что с Гобо, ещё не появившейся из знакомых дверей. При определённом градусе жизнь проходит мимо быстрее. Выучено на опыте. Хошигаки по-хорошему нейтрален: ему не доставляет неудобств доехать до бара в другом конце города, где подают самое дешёвое сносное пиво, встретить там коллегу, пропахшего машинным маслом ричстракера, и вовремя хмыкать на его рассказы. Взгляд то и дело соскальзывает с чужого лица на часы на экране мобильного. Мелкую лучше забрать вовремя. Чтобы плешь не проела Итачи-сану своими наивными сказками. Кисаме давит скользнувшую улыбку от воспоминания певуче-бархатного прощания Итачи. “До следующего вечера”. Сидящий напротив Ямамото ловит улыбку Хошигаки, но воспринимает как одобрение не особо удачной шутки — начинает с большей активностью приправлять речь неуместными сравнениями и аналогиями, но что́ то, что другое пролетает мимо ушей. Когда стукает половина седьмого, Кисаме не медлит и обозначает, что его ждут дела. Оплачивает ещё одно пиво Ямамото будто бы в извинении за спешку (а по правде — как откуп от беседы и ещё одна благодарность за предоставленные выходные), пропускает комментарий про то, что женщина ему мозги дурит, и выскакивает на мороз. Зимняя темнота распростирается по небу чёрным брезентом — низким, объёмным, стянутым невидимыми верёвками проводов электропередач по обозримому горизонту, с пропущенной ниткой одиноких звёзд, мерцающих на складках небосвода. Выпитое пиво некстати даёт обратный эффект — сонную дозу. Кисаме широко зевает, заглатывая клыкастым ртом холодного больше, чем следует, и надеется, что девчонка планирует коротко уложиться со своими тайнами. Завтра нужно окончательно отделаться от непонятного режима сна и быть бодрее, чем после прогулки по парку зимним утром. Завтра нужно быть не только бодрым, но и голодным: что до общения, что до еды. Сейчас же Хошигаки сыт. По-приятному, ленивому. Даже лучше, что увидеться нужно с Гобо, а не с Итачи — незачем напрягаться. Шаги скрипят по притоптанному снегу тротуаров, бликуют редкие снежинки, отрываясь от низкой черноты сверху. Кисаме гоняет во рту слюну с оставшимся привкусом хмеля и неторопливо бредёт до дома. Не курит — забывает купить новую зажигалку, а в баре подкуривает у Ямамото. Подходит вовремя: едва открыв калитку, сразу замечает полоску света из двери на втором этаже и мельтешащий хрупкий силуэт. Людские тени пляшут в тёпло-жёлтом прямоугольнике. — Не переживайте, Итачи-семпай!.. — под скрип шагов и перекатывание редкого гравия доносится нервно-активное. — Я доберусь сама до станции! Правда!.. В… Вовсе не нужно меня провожать!.. — Полагаю, уже темно. Пожалуйста, дождись Кисаме-сана, он проводит до станции. — Справлюсь и без него!.. — запальчивое. — Его нет дома, так что… Я сама, правда! Ступеньки парами пролетают под ногами, жалобно всхлипнув. Сакура только открывает рот, чтобы снова осыпать смесью извинений и убеждений замершего на пороге Итачи, но её взгляд цепляется за поднявшуюся с лестницы фигуру. Глаза распахиваются, зрачки расширяются. Не слетевшее с губ окончание слова растирается густым паром. Итачи, стоящий в проёме за раскрытой дверью, понимает всё по звукам, чужому дыханию. — Вечер, Кисаме-сан, — безбрежно спокойно, как мерно хлюпающая вода у причала. Кисаме тепло ухмыляется. Распластанный по пролёту свет отпечатывается по фигуре школьницы, падает на перила, цепляет колонны. В нём вычерчивается чёрная угловатая тень соседа, вытянувшаяся дальше к парящему снегу и темноте улицы. — Вечер, Итачи-сан, — в знакомых созвучиях голос невольно смягчается, приглушается. Шорканье ботинок, шорох нагромождения одежд, и взгляд смещается к замолкшей девочке. Кисаме встречается глазами с Сакурой, и тон также незаметно выправляется на насмешливо-сиплый: — Гобо. Она нахмуривается, поджимает губы. Те жирно бликуют, как смазанные маслом. Блеск или гигиеничка, хрен разбери. Смеряет таким недовольным взглядом, будто сама вчера не просила улучить себе полчаса. — Кисаме-сан, уже довольно поздно, — размеренно продолжает Итачи, опираясь плечом на косяк двери. Смотрит слепо вперёд, по направлению света. — Сакура сказала, что ошиблась с временем отбытия автобуса и ей нужно на станцию. Не могли бы вы сопроводить её? Враньё у Гобо и впрямь отвратительное. Хоть бы постаралась. Девочка неловко переминается с ноги на ногу, вошкается в своём хилом пальтишке. Во взгляде сменяет гнев на милость, обнадёженно зыркает исподлобья. Она настолько откровенно-простая, что даже кивает ненатурально, хотя и непонятно, для кого старается. — Д-да, я… — неловко начивает, передёрнув плечами. Воровато кидает взгляд на непричастно-спокойное лицо Итачи и заговаривает увереннее: — Я спутала время. Итачи-семпай обычно провожает меня, но… Расшаркивания в пустоту — Кисаме не любит долгую возню ради приличий. — Конечно, — поджимает в безразличии губы. — Прослежу, чтобы не забыла по пути, где живёт. Сакура порывисто дёргается: щерится раздражённо, беззвучно шикает и прячет сучье лицо за волосами. Идиотка, до сих пор ведёт себя, будто Итачи станет отслеживать её мимику. — Премного благодарен, — сухо завершает Итачи и отклоняется от косяка. Видимо, он тоже не горит желанием пускаться в долгий пересказ ненужной легенды. — Пожалуйста, позаботьтесь о ней и проследите, чтобы она добралась до автобуса в целости. — Будет по частям — соберу и отправлю целой, — усмехается, а затем, мазнув случайным взглядом по точёному профилю за зависью чёрных волос, не удерживается: — Ради вас, Итачи-сан, что угодно. В полутени тонкие оттенки эмоций незаметны, но Хошигаки определённо делает успехи: видит, как Итачи чуть подаётся назад, прячет профиль за волосами, но губы — тонкие, суховатые, но с изящными очертаниями плутовства — спрятать невозможно. Улыбается одними уголками рта. — Высоко ценю ваше участие, — привычно скупо, но тепло. Итачи механически, но уже научено протягивает руку к дверной ручке. — До следующей недели, Сакура. — До следующей недели!.. — склоняется энергично вежливо, хлопнув сумкой на плече и взъерошив в поклоне стог розовых волос. — Доброй вам ночи! — Кисаме-сан, — он поворачивает едва заметно голову, — до завтра. У Кисаме начинают болеть скулы, но улыбку сдерживает — ухмыляется. — До завтра. Сакура отступает, давая длинным теням заметаться по бетонному пролёту, истончиться, а затем с щелчком замка слиться с полутьмой. Улица значительно теряет в красках, оставляет лишь один холодный источник света — фонарь во дворе. Облегчённый выдох срывается с девичьих губ: в тишине отчётливо слышно, как липко размыкаются смазанные в блеске губы, как тяжело вырывается воздух из лёгких. Влажное мерцание склер, потускневшая зелень глаз сереет до неразборчивой по оттенкам тени. Сакура осторожно и искоса оглядывает Хошигаки. — Пойдём, — не вынося пуганных переглядок, бросает он и разворачивается обратно к лестнице. Хоть и с небольшой паузой следом доносятся беглые мелкие шаги. Но на приятное молчание её хватает ненадолго — едва завершается прощальный скрип калитки, как низкорослый репей, вскинув розовую колючую голову, выплёвывает облако пара: — Вы опоздали!.. — узким плечом она заслоняет часть дороги, пробует препятствовать. Кисаме походя опускает взгляд, притормаживая. — Мы же с вами вчера договорились!.. Такая крохотная и такая бесстрашная. Кисаме оценивает зло сведённые на переносице брови, но не вознаграждает за истинное лицо даже ухмылкой. — Когда с людьми договариваются, они тебе отвечают, — поднимает взгляд и беспрепятственно шагает дальше, девочка сама отскакивает с пути, не решаясь бодаться плечами. — Ты вчера что-то пробубнила, когда я уходил. О какой договорённости речь?.. — Я поняла, что вы согласились! — уже в спину продолжает упорствовать она. Её полубегущие шаги хрустят по снегу пенопластом. — Если бы были не согласны, так бы и сказали!.. А вы… Вы промолчали! Итачи-семпай меня совсем не хотел отпускать одну, я уже хотела… — Учись расхлёбывать проблемы, которые сама себе создаёшь, — хмыкает через плечо. Позади красноречиво раздаётся несогласное фырканье. Не из-за раздражающего характера вовсе, а из-за воспоминания, зачем он его терпит, Кисаме резко останавливается за поворотом, что идущая в темпе следом Сакура в последний момент замирает, ударив по локтю только школьной сумкой. Он оборачивается, и девочка неловко отшагивает, задирая голову. Стервинка из зелёных глаз не исчезает, однако напряжение проблёскивает. — Так куда тебя, — почуяв знакомую нотку испуга от своих резких действий, Кисаме дёргает уголком губ в ухмылке. — На станцию или ты что-то хотела? Сакура на мгновение предательски округляет глаза, словно и сама забывает, зачем идёт в компании Хошигаки, затем смаргивает, возвращает лицу более умную сосредоточенность. Когда зла, то хороша до чёртиков, но когда перестаёт прикидываться импульсивной дурочкой — ещё краше. — Здесь есть парк или… — задумывается, пережимает лямку сумки на плече сильнее, до скрипа ткани. Смотрит в глаза. — Или… Где можно присесть? Что ж, на краткое изложение сути не приходится рассчитывать. Кисаме бессознательно разочарованно кривит губы. — За минимаркетом на перекрёстке есть двор. Подойдёт? Выгуливать по парку среди темноты эту бестию нет никакого желания. Как минимум, нет смысла уходить далеко от маршрута до станции, как максимум — не хочется перебивать послевкусие утренней прогулки посиделками со школьницей. Гобо, не отрывая глаз, мелко кивает. — Да, подойдёт. Горящая вывеска минимаркета сияет в темноте ранней ночи как путеводная звезда для всех потерянных: выползают сутулые хикки из своих берлог, стараясь как можно скорее купить что-то из полуфабрикатов и скрыться; усталые работяги громко шмыкают носом и надрывно кашляют по углам у прилавков; заскучавшая женщина листает журнал рядом с витриной с прессой. Двери плавно разъезжаются, шваркают по полу, и тонкий роботизированный голосок автоматически проговаривает въедливое приветствие. У Кисаме всё равно кончилась зажигалка, а ещё и энергия слушать очевидно не очень короткий рассказ, поэтому его скупое уныние в лице удачно вписывается в атмосферу вечерней картины магазина. Рядом в лёгком пальто и с по-кукольному огромными глазами юности оказывается Гобо — то ли увязывается следом из врождённой прилипчивости, то ли её всё же пугает покачивающийся алкаш у угла здания. Кисаме прямой дорогой идёт до прилавков с пивом. На удивление, хвост отстаёт и скрывается в параллельной стороне за полками. Выбор между Саппоро Ябису* и Саппоро Нама* после влитой сонной дозы в баре оказывается тяжёлым: Хошигаки по привычке берёт Нама, но цепляется взглядом за влекущее золото чего-то получше и на долгую минуту подвисает в раздумьях. Крутит в ладони жестяную банку, шмыгает носом, читая этикетку. Решается — прикидывает, что лучше завтра потратит и купит что-нибудь к ужину с Итачи-саном, чем будет заправляться хорошим, но очень недолгоиграющим пивом сейчас. Подкидывает в руке всё ту же белую банку с золотой звездой и уходит на кассу. На кассе как раз встречается Харуно, сжимающая милый пузатый бордовый кошелёк в пальцах. — Капучино и сироп, пожалуйста, — тихо вежливо произносит, кивая с ненатуральной улыбкой, и девушка в зелёном жилете пробивает горячий напиток из автомата в дальнем углу. — С вас сто шестьдесят пять йен. — Конечно, сейчас. Отщёлкивается замочек, и разноцветно-металлические монетки вытягиваются из кошелька: серебристая с отверстием, бронзовая цельная, бронзовая с отверстием… Деньги с бренчанием выкладываются на монетницу, но последний четвёртый перестук не раздаётся. Сакура нахмуривается и зарывается в кошелёк. — У меня же было ещё сто… — одними губами нашёптывает и вся сжимается под ожидающим взглядом кассирши. — Прошу прощения, сейчас. — Не торопитесь. Сконфуженно-осторожные движения превращаются в отчаянные: Гобо закусывает до побеления губы, встряхивает кошелёк, но желанного звона ста йен не доносится. Она поверженно поджимает пальцы и со стыдом не может поднять глаз, только преломляется в поклоне. — Прошу прощения… — совсем неслышимо шелестит. Кисаме со стороны наблюдает сцену, и робость вперемешку с вежливостью порядком наскучивают. Не ожидая пока что кассирша, что Харуно расшаркаются друг перед другом в извинениях, он нетерпеливо подходит и ставит свою банку пива. Девушки вздрагивают от резкого звука. — И зажигалку, — обозначая, что он следующий клиент, дополняет. Сжавшаяся под боком Гобо мельчает ещё сильнее: совсем съёживается, боязливо сглатывает и тянет хрупкую ладошку забрать последние монетки. Жалостливо и побито, как собака. Хошигаки поводит раздражённо челюстью, искоса оглядывает розовую макушку. — И капучино с сиропом. Гобо, будто не смущённо мялась секунду назад, удивлённо вскидывает голову. Кисаме не нужно поворачиваться и смотреть, в каком изумлении она округляет зелёные глаза, вгрызается взглядом в щёку. И вправду как колючками по щетине. Кассирша отходит, чтобы взять зажигалку, и пауза становится невыносимой — девочка совсем не чувствует, когда нужно вовремя опускать глаза и прекращать пялиться. Кисаме зло косится из-за плеча. — Чего стоишь? — сплёвывает. — Иди бери, что хотела. Ей хватает мгновения прямой встречи взглядов: опускает глаза, дёрнув головой, суетливо разворачивается, скрывается за полками. Только розовые волосы волнуются поверх оборотов длинного шарфа. Девушка в зелёной жилетке возвращается за кассу, пропикивает зажигалку. — С вас… А вот и разница с Ябису. Сэкономить на пустой блажи не получается. Хошигаки выдыхает с посвистыванием меж зубов, лезет за своим потёртым кошельком, чтобы расплатиться. Вечер пока что совсем не спешит радовать. За минимаркетом полупустой двор жилых домов. Когда-то, судя по всему, здесь планировали заняться обустройством, но надолго энтузиазма не хватило: видятся очертания всего лишь одной облагороженной клумбы из-под снегов, пара деревьев, скупо разбавляющих обветшалые заборы и проржавевшие покосившиеся конструкции. Скамейка определённо из новых вмешательств, но тоже пошарпанная. Кисаме падает на её край, и древесный скрип оказывается плачевнее, чем предполагалось. Гобо, с подавленным интересом оглядев двор, скромно присаживается на другой край. Греет красные от холода руки о горячий стаканчик с кофе. Пар выбегает из мелкого отверстия крышечки, путается в волосах. — Спасибо, — глухо благодарит Харуно, глядя на стакан, и Хошигаки разваливается на скамье, с пшиканьем вскрывая пиво. — Снова в должницах, Гобо, — без особой страсти хмыкает, давит подступающий зевок и прикладывается в банке. Тонкие пальчики плотнее обхватывают дымящийся стаканчик. — Меня зовут Сакура, — глухо выдавливает. Кисаме предпочитает сделать вид, что и вовсе не слышит. — Так что ты хотела? — решая не откладывать в долгий ящик, он перекатывает на языке пиво, удовлетворённо выдыхает и скучающе наблюдает, как напротив покачивается от лёгкого ветерка обломок от стока. Сакура скованно поджимает под скамейку ноги, скрещивает голени. Молчит. Кисаме нехотя переводит взгляд на неё. — Ну? Она вздёргивает голову, резко поворачивается. — Да что с вами не так?! — вскидывается она неожиданно пламенным раздражением. — Дайте хоть минуту с мыслями собраться! — Тебе суток не хватило с ними собраться? — насмешливо хмыкает. — Гобо, сначала надо думать, а потом делать... — Прекратите меня поучать! — она сжимает перед собой стаканчик, вся вздрагивает в резких словах, аж волосы на шарфе подпрыгивают, но и капле халявного кофе не даёт пролиться. — С вами невозможно серьёзно разговаривать!.. — Серьёзно разговаривать с репьём, что двух мыслей связать не может? — осклабливается плотоядно, чужая злость подзаряжает. Кисаме вальяжно отворачивается, подносит ко рту банку пива. — Вот уже такой хернёй я не страдал… Глоток хорошего и терпкого разливается внутри под агрессивное непонятное междометие. — Вы ужасный человек, — относительно порядочно шикает Сакура, обдавая раздражённым взглядом, но, заметив, что Хошигаки лишь подпитывается её эмоциями, не отрываясь от ленного потягивания пива, она стягивается обратно до приличий. Возвращается сосредоточенно побитый взгляд к своему дымящемуся стаканчику. — Я не могу обсуждать эту тему открыто, поэтому… Поэтому дайте немного времени. Наконец проскальзывает что-то интересное. Гобо в этот раз не замечает, как на секунду Кисаме серьёзно оглядывает её. Но сразу же возвращается к созерцанию развалов старого двора. Сакура мнёт губы в блеске, моргает. Отпивает капучино. — Что ж по молодости так на откровенности тянет… — решает зайти с пространного замечания Хошигаки, смазывая пар от дыхания по золотой звезде на банке пива. Прямо как у него когда-то на погоне. А вместо трёх строчек золочёного текста под ней — четыре полоски. Дослужился. Дёргает уголком губ в блёклой усмешке, вспоминая утренний разговор. Сакура забавно нахмуривается, поджав губы. — С вами в жизни никто откровенничать и не станет, — пробует поддеть, но так по-молодому беззубо, несерьёзно и мимо. — Это не моя тайна и тем более... Заминается. Едва согревающиеся руки сильнее сжимают стаканчик. Взгляд тускнеет. Кажется, подбирает слова. — Итачи-семпай не должен знать, за что я хотела вас отблагодарить, — заговаривает тихо, но уверенно. Кисаме переводит взгляд на её профиль. — Вам может показаться, что это глупо, но… Но я не в праве сделать по-другому. Если он узнает, что я езжу втайне от всех к нему под предлогом репетиций песни на выпускной, я не знаю, чем это обернётся. Ложь, которая и никогда не выглядела как правда — очевидно с самого начала, что поездки так далеко каждые выходные вовсе не из-за уникальных уроков пения. Кисаме изучает напряжённый профиль Сакуры, слепо смотрящей на свои руки для уверенности. — И ты думаешь, он этого не понимает?.. — её серьёзную спесь хочется сбить уродливой реальностью. Кисаме усмехается. — Вот это тайны… — Он понимает, — отвечает твёрдо, не ведётся на провокацию. Хошигаки оценивает. — Думаю, Итачи-семпай знает, что мои занятия — просто предлог приезжать к нему. Разумеется Итачи знает, но продолжает придерживать некрасивую картонку чужого вранья. Но зачем именно — неизвестно. Кисаме поднимает глаза на небо, застланное светом неона. Из узкого двора видятся только редкие крапинки звёзд. Выдыхает. — Итак, — подытоживает он, походя опрокинув ещё глоток пива, и опускает голову, — получается, ты ездишь сюда не ради уроков вокала, и Итачи об этом догадывается. — Переводит взгляд на Сакуру. — Но то, что ты скрываешь свои покатушки от всех, рассказывать ему ни в коем случае нельзя. Так? Гобо коротко кивает. — Да, верно. Кисаме отводит глаза, приоткрывает рот и поводит челюстью. Стоит закурить. — А теперь напомни, зачем мне эта информация и что мне от неё. Брякает банка, отставленная на скамейку, шуршит пачка сигарет. Туго чиркает новенькая зажигалка в пальцах. Сакура изумлённо оборачивается на подкуривающего Хошигаки. Первая затяжка — блаженство. Как все мышцы пробивает. Кисаме вольно откидывается на спинку, закидывает локоть на изголовье. Медленно выдувает дым. Гобо достаточно забавная со своей мышиной возьнёй, но за её действиями не углядывается ничего интереснее подростковых тёрок. Кисаме в своё время наигрался, набегался, благо молодость раскошелилась на весёлое школьное время. И тратить время сейчас на мелкие заправские драмы не хочется. Хочется просто завтра поужинать с Итачи-саном, а не мёрзнуть по дворам, выслушивая детские душещипательные истории. Кисаме переводит взгляд на Сакуру. Та без лишних слов считывает, что из него не получится детского психолога или просто сердобольного слушателя. То, что он пару раз помог ей под настроение, вовсе не значит, что теперь он личная жилетка для пустых слёз. Гобо подбирается, опускает ниже брови. — Пообещайте, что не расскажете ему, — чётко, без лишних эмоций и умоляющих интонаций. — Не расскажете о том, что помогли скрыть от мамы, что я езжу сюда. Кисаме лениво изучает её серьёзное лицо. — Не стану ничего обещать. Маска собранности раскалывается за секунду. Сакура неконтролируемо и потеряно округляет глаза, размыкает губы, что толстая сопля блеска натягивается в расщелине рта. А затем знакомая, понятная — злость. Пухлые губы кривятся, растягиваются, большие глаза сужаются за морщинами от озлобленного оскаливания и нахмуренности. Настоящая Сакура Харуно — красивый, но колючий репей. Кисаме с неохотой хмыкает. И вправду хорошенькая. — Вам что, сложно? — переходит на шипение. — Просто не рассказывайте!.. — Мне несложно, — безразлично затягивается, выдувает дым в её лицо, но из-за расстояния он не долетает. — Если мне захочется — расскажу, не захочется — нет. Решай свои проблемы сама, Гобо. — Да что б вас!.. — сокрушается, подпрыгивает на месте. Капля кофе вылетает из маленькой щели и падает в снег. — Дёрнуло меня именно вас попросить помочь!.. Вы же не человек, вы идиотский шантажист и бандит!.. Всё, что можете, это запугивать! От вас толку, как от!.. — Как от любого, кому чхать на твои побегушки, — не даёт закончит ещё одну лишнюю тираду. Затягивает в сторону. — Это всё? Если да, пей свой кофе и пойдём. Действительно быстрее отмучаться так. Может, ещё можно переиграть планы на вечер и заглянуть к Итачи. Но репей на то и репей — так просто не отстаёт. Сакура открывает рот, чтобы снова запальчиво ответить, но внимательнее приглядывается к расслабленному лицу Кисаме и сникает. Понимает, что воюет вхолостую, не в той ситуации находится, чтобы ставить условия. Она отворачивается, заволакивает профиль зависью розового, с промедлением отпивает кофе и убирает короткие пряди за ухо. Пальцы незаметно вздрагивают у покрасневшего уха. — Если… — проговаривает как для себя, неуверенно и тихо. — Если я расскажу вам, почему Итачи-семпаю нельзя это знать… Вы пообещаете?.. Кисаме с трудом различает её шёпот, осмысляет сказанное спустя паузу. Гобо ожидающе поворачивает в его сторону голову. Приходится скривится для понимания, что услышал. Вдруг станет повторять и снова засорять словами воздух. — Зависит от того, что расскажешь, — рубит честно. — Мне несильно интересны твои причины и их предыстория. Но если уложишься кратко, то послушаю. У тебя… Укладывает поудобнее сигарету в уголке рта, поднимает и встряхивает банку с пивом. Остаётся ещё достаточно. — ...минут двадцать у тебя есть, — определяет он и отнимает сигарету из губ, заменяя никотин на пиво. Разновкусовая горечь мешается во рту, насыщает оттенки. Сакура тяжело опускает брови. — Вы всегда были таким раздражающим?.. — говорит тихо, но точно не для себя. Кисаме усмехается в горлышко. — С утра я был самым обходительным человеком в Японии, — а теперь и правда звучит как откровенная ложь. Девочка с сомнением поджимает губы, презрительно оглядывает, но комментировать не собирается. Понимает, что слова про двадцать минут — не шутки. А Хошигаки отпивает и думает, что на её месте лучше бы усомнился в правдивости как раз времени, чем удобоваримости своего характера: одним крупным глотком он отпивает достаточно и при желании может осушить банку за пару минут. Но он уже удобно сидит, а на станцию не пустят с алкоголем. Сакура опускает глаза, прижимает теснее друг к другу коленки. Отпивает. В этот раз пауза не длится долго. — Меня попросили сюда приезжать, чтобы наблюдать за Итачи-семпаем и рассказывать о его состоянии. Кисаме лениво затягивается, когда её голос только прорезает тишину, но на последних словах дым едва не попадает в горло. Шпионит?.. — Младший братец никак не унимается? — фальшиво ухмыляется Кисаме, прокашливаясь меж словами. С выводами не торопится. Сакура горбится на краю скамейки и качает головой. — Саске-кун тоже не должен знать, — говорит тихо, приходится подавить кашель, вслушаться. — Если он и Наруто узнают… Они… Они не поймут. Искали вместе, а теперь — лишь она одна таскается, в панике сбрасывая звонки. Хошигаки громко кашляет, рвёт глотку, чтобы сплюнуть резанувший никотин. Кривится, прикладывается ещё раз к банке, чтобы смягчить горло. Однако вынужден признать свою ошибку — становится интересно. И неловко сжавшаяся от холода фигурка Гобо перестаёт быть фигурой обычной девочки-подростка с дешёвыми сантиментами. Их поисковая группа удивляла, но после встречи с Итачи стала больше походить на нелепую проделку младшего брата: что-то недопонял, обозлился, возомнил весь мир врагами и решил воевать вместе со своими такими же гиперэмоциональными друзьями за правду или ещё что. Кисаме помнит свою подростковую юность, помнит проблемы стычек с другим таким же пацаньём, возведённые в масштабы вселенной. Но после мощной оплеухи от старшего, кажется, проблема отступила. Шпионские вылазки потеряли смысл, осталась пресная реальность: у старшего брата складывается своя жизнь, свои проблемы, и на войнушку с младшим времени не остаётся. Подрядившаяся заниматься у Итачи Сакура выглядит тривиально и просто: кто её знает, может, она греет влюблённость в старшенького с садика, тоже на эмоциях своих друзей-придурков подумала, что с Итачи случилась жуткая беда и что без их участия он никак не справится, и по-женски решила выдумать любой повод, чтобы стеречь ненаглядного. Но это не вяжется с тем, что кто-то иной мог попросить обычную школьницу шпионить за взрослым мужиком. Кисаме думает, приглядывается к узкой спине Гобо. — Что не поймут? — решает сузить круг догадок. — Или этот Саске-кун сам виды на тебя имеет и к своему старшему приревнует? Самое простое, что приходит в голову: взаимоотношения между всеми четырьмя. “Итачи для нас тоже важный человек” — брякает тот светленький во дворе дома. Раз уж они такая боевая команда, следует для начала узнать, что два мальчишки не могли бы понять в поведении своей подружки. Сакура хмуро бросается взгляд из-за плеча. — У вас всё к этому сводится?.. — она обижается, морщится, но Кисаме цепко вглядывается в её выражение лица. — Дело в другом. — Вот как, — он ухмыляется, чмокает расслабленно сигарету и показывает всем видом, что пока не очень впечатлён рассказанным. Подначивает, провоцирует сказать больше неосторожного: — Пока всё выглядит так, что ты ездишь трахаться к мужику постарше, но, чтобы плохого не думали, скрываешь… Подпаляет её до нужного градуса. Гобо поворачивается всем телом, прижимает к груди подаренный кофе и заявляет: — Я же сказала вам, что меня попросили!.. — повторяет сказанное, значит, правда. Ложь требует больше оправданий, а здесь как факт. — Да и как вы можете такое говорить!.. Итачи-семпай для меня… Он для меня наставник! Нельзя влюбиться в наставника!.. — А кто говорил про любовь?.. — усмехается криво. Сакура и без того красная от мороза, но в смущённом возмущении кажется, что алеет ещё сильнее. Она страдальчески изламывает брови, поджимает губы, не в силах повторить чужое бытовое “трахаться”. — Вы извращенец!.. — едва не задохнувшись, выдавливает она, и Кисаме отпивает в сторону пиво, наслаждаясь. — П-прекратите судить по себе!.. Саске-кун вообще мой друг, как вы!.. Вы невыносимый человек! — Так кто же тебя попросил шпионить за Итачи? — спрашивает о важном. Харуно бросает на эмоциональных горках, и смущение от интимной темы перебивается задавленной тайной. Она выдыхает паром, ещё пробуя что-то добавить, но дёргано замолкает и опускает напряжённые плечи. Когда Кисаме поворачивается обратно, Сакура снова отодвигается на край и пригубливает кофе. Пробует собраться. — Обещайте, что не расскажете ему, — доносится в очередной раз робкое, но Кисаме хмыкает, обозначая, что просто так с него она слово не сдерёт. Девочка крутит в пальцах стаканчик, шмыгает носом. — Меня попросила Микото-сан, — глухо. Затем коротко оглядывается, ловит в чужом лице вопросительно вскинутую бровь и поясняет: — Мама Итачи-семпая и Саске-куна. Мама?.. Кисаме поднимает вторую бровь следом, не ожидая такого ответа. Мать следит за старшим сыном через подругу младшего. Чушь. — И нахрена ей это?.. — он сплёвывает злее, чем хотел, и выкидывает в сторону дотлевший бычок. — Сама-то понимаешь, как глупо это звучит?.. — Я не вру!.. — честно вскидывается она, подаваясь ближе. — Микото-сан попросила меня, когда нас забрал отсюда Какаши-сенсей... Сказала, что важно, чтобы никто не знал!.. — Да, и на поиски вас, школьников, отправила, а не заявляла в полицию, — скептично хмыкает и отпивает побольше пива. — Она и не отправляла!.. — взвинчивается Гобо, придвигаясь. Ей кажется, что её не слышат только потому, что сидят слишком далеко. — Она попросила меня об этом уже после! Тогда мы действовали втайне от родителей Саске-куна и… “Втайне от родителей”, “попросила после” — история со значительными пропусками начинает закручиваться, и Кисаме раздражённо морщится, пытаясь собрать паззл воедино. Рассказчица из Гобо такая же хреновая, как и врунья. — По порядку, — тяжело командует он, и Сакура обрывается на полуслове. — Вы же сказали, что вам не интересна предыстория, — припомнив его слова, набычивается, но Кисаме не до её обиженных мосек. — Нужно передавать суть, а не перечислять разрозненные факты, — фыркает. — Я и сказала вам суть!.. — Что тебя попросила мать Итачи следить за ним втайне от всех, поэтому никто не должен знать, в том числе и Итачи?.. — Да, так и есть! — активно кивает Харуно. Кисаме смеряет её скептичным взглядом. Стоило взять две банки пива, а не одну. Без литра тут не разберёшься. — И какой в этом смысл? — тяжело выдыхает, лезет за второй сигаретой. — Зачем его матери просить об этом тебя?.. Захочет, позвонит. В чём смысл скрывать то, что ей интересно состояние здоровья своего сына? И каким боком тут то, что и младший знать ничего не должен?.. Кисаме замолкает, подкуривая. Вскрытие этой “тайны” вызывает слишком много вопросов и несостыковок. Маленький огонёк подпаляет бумагу, шипит. Кисаме фокусирует взгляд и переводит его на Сакуру. Её большие зелёные глаза изумлённо уставляются на него. — Вы ничего не знаете?.. — едва заметное движение губ и глухой вопрос. И её совсем безобидные слова опаляют изнутри чем-то резким, острым, неприятным. Кисаме ничего не знает об Итачи и его семье. Знает, что младший брат склочный и высокомерный, что у отца семейства странные вкусы в именах, что мать ходила когда-то давно с Итачи на курсы по готовке. Детали, не более. Но почему к слепому соседу ни разу не приезжают старшие родственники, чтобы справится о здоровье, почему младший брат с боем и тайнами ищет его местоположение — неизвестно. И почему имя Шисуи сквозит ледяным дуновением в спину. Кисаме логично полагает, что узнает про его семью постепенно, со временем. Про его Итачи знает так же только пару историй по рассказам. Только вот последние Хошигаки давно в могилах. А семья Итачи — живая. И, судя по всему, непростая. Сакура смаргивает удивление, смотрит с непониманием. Это не она дёргано рассказывает. Это Кисаме нихрена не знает об Итачи и его жизни. Заноза лёгкой досады колет в трахее, заставляет сглотнуть. — Про эти сложности — нет, — защитно усмехается, находит нейтральное обозначение своему незнанию. Сакура тупит взгляд. — Вот как… Кисаме задерживается взглядом на её лице, ловит отблески подтаявших снежинок на длинных ресницах и отводит глаза. Мелкая Гобо знает больше него. Этот факт обжигает неприятным, но, увы, очевидным — она дольше знает Итачи и общается с его младшим братом. А Кисаме… Просто сосед. Что ему знать о нём? Кисаме раздражённо дёргает верхней губой. Затягивается глубже. Узнавать через третьих лиц не хочется. Но… — Рассказывай, — грубо прерывает неловкое молчание. Сакура поднимает голову. — Можешь подробно. Пойдёт в счёт твоего долга. Пауза. — И за капучино?.. — наклоняется ближе, пробует поймать раздражённый взгляд Хошигаки на себе. — Если расскажу, его тоже простите?.. — Это уже другое, — усмехается криво и оборачивается, и Сакура, осознав, насколько близко подсела, резко подаётся назад. Отпивает кофе в сторону, лезет нервно поправить волосы за ухо. — За него тебе придётся заплатить. — Это всего лишь сто шестьдесят пять йен!.. — не поворачиваясь, начинает спорить. — Вы скряга!.. — У тебя не было этих сто йен, — не даёт спуску. — Ты не покрыла тот ещё, не торгуйся, когда предлагать нечего. — Вы!.. — заикается, не выдерживает и поворачивается с пунцовым лицом и смазанным блеском по щеке. — Подумайте, что просто угостили девушку кофе!.. За это денег не требуют!.. — Ты не девушка, ты Гобо, — посмеивается, ухмыляясь. — Рожу поправь, вымазалась. Сакура раскрывает рот, чтобы ответить, но тут же бегло подносит ладошку к щеке. Пальцы липнут, и её выражение лица сменяется на ещё более смущённое. Она бегло отворачивается и лезет в школьную сумку. Щёлкает карманное зеркальце, в тонких пальцах возникает блеск. На баночке нарисованный отпечаток красных губ и название “Вишнёвый поцелуй”. Какая прелесть. Кисаме смотрит, как сосредоточенно-серьёзно Гобо поправляет свой блеск. Походя замечает, что с зеркальца откалывается кусочек крепления, а баночка блеска выцветшая и потёртая до половины отсутствующих иероглифов. В зеркале отражается, как Сакура смотрит на себя, размыкает губы, подводя их, затем взглядом стреляет воровато в сторону — наблюдает. — Я знаю не так много… — на проверку смяв пару раз губы, говорит она. — Только со слов Саске-куна… — Рассказывай, что знаешь, — Кисаме вольно помахивает ладонью с сигаретой, отворачивается. Наблюдение за её марафетом неинтересно. — Я уже сам решу, что делать с этим. — Итачи-семпаю всё расскажете, — в маленьком кружочке зеркала отражается, как она нахмуривается. — И я тогда не смогу приезжать заниматься… — Так ты ж не за этим... — И всё же!.. — зеркальцо громко щёлкает, Сакура оборачивается. — Хоть я и езжу по просьбе Микото-сан, это не значит, что я не занимаюсь!.. Итачи-семпай всегда был лучшим, если бы не он, я бы вообще не поступила в ту школу и не познакомилась бы с Саске-куном и Наруто!.. Поэтому занятия для меня так же важны. Учтите это, когда будете принимать решение! — Принимать решение я буду, отталкиваясь от своих интересов, а не от твоих, — хмыкает, но ухмыляется тепло. Гобо и вправду наглая и липучая. Харуно для вида недовольно кривит губы, но взгляд масляно гуляет по округе — смотрит в сторону, скромно поджимает ноги, пригревает обратно ладошки на стаканчике с кофе и будто ждёт ещё чего-то. Кисаме затягивается и сам ждёт. Она вроде наспорилась, пора бы переходить к делу. Но она всё молчит. — Ну? — затянувшись, выдувает дым через ноздри. Её взгляд по-тяжёлому недовольно возвращается к его лицу, теряя загадочную лёгкость. — Так лучше?.. — шикает она, и Хошигаки нахмуривается, не понимая, про что речь. Но спустя секунду доходит. — Нихрена не изменилось, — фыркает, поражаясь, что обсуждение дурацкого блеска отнимает время. — Ты всё равно пьёшь кофе, какой смысл?.. — Вы!.. — она по-наглому вскидывает маленький подбородок, будто пригрожает, но понимает, с кем говорит, и тушуется. Однако с лица недовольство не оттирается, только блёкнет в отведённом в сторону взгляде. — У вас точно нет девушки… — Долг, Гобо, — напоминает. Ещё про свою личную жизнь он этому репейнику не отчитывался. Сакура возвращает побитый взгляд к нему. Обиженую надутость усмиряет. В глазах тепло залегает далёкий отблеск фонарного света. — Думаю, вы знаете это… — не зная, с чего начать, неловко и осторожно заговаривает. Постукивает указательным пальцем по крышечке, опускает глаза на свои руки. — Итачи-семпай… Довольно закрытый человек. Он невероятно добрый и хороший, он всегда помогал мне и даже Наруто, когда была такая возможность, но… Но мы никогда его не знали по-настоящему. Знать по-настоящему — то, что доступно немногим. Кисаме прищуривается от мазнувшей по глазам ленте дыма, но смотрит внимательно. Слушает. — Когда я познакомилась с Саске-куном, Итачи-семпай учился на первом курсе университета, — кивает себе, становится увереннее, вспоминая. — У родителей Саске-куна был очень большой дом и тогда они все жили вместе. На мгновение её влажно блестящих губ касается лёгкая улыбка. Сакура скромно улыбается, и теперь заметно, для чего была возня с поправлением макияжа — едва уловимый оттенок вишнёвого красиво оттеняется белыми зубами и светлой кожей. — Итачи-семпай был для нас как… — замедляется, подбирает слова. Невольно поднимает взгляд, смотрит вверх. — Как какой-то идеал. Он был отличником в учёбе, поступил в престижный университет, всегда был добр и помогал нам, несмотря на занятость. Изуми, его девушка, была тоже такой красивой и умной… В семье Итачи-семпай тоже вёл себя всегда так… Учтиво, тепло, — её улыбка на мгновение вздрагивает. Взгляд опускается. — Саске-кун всегда говорил нам с Наруто не общаться с ним долго. Немного ревновал. Саске-кун, когда честный, такой милый… Хихикает, в улыбке прикрывает глаза. Но когда открывает — не может улыбнуться так же. — Но потом… Что-то произошло, — голос невольно тяжелеет. — Я не знаю точно, но… Саске-кун в какой-то момент стал очень мрачным, перестал звать к себе заниматься. А потом, когда мы случайно попали к нему в гости, выяснилось, что Итачи-семпай переехал от них. Кисаме хмыкает. Пока что всё выглядит достаточно обычно: Итачи повзрослел, у него под боком невеста, надо съезжать от родителей. Младший, похоже, не совсем понял, что старший братец не навсегда останется с ним помогать и выручать его непутёвых друзей. — Я думала, что это из-за учёбы в университете и что поднялся вопрос про женитьбу с Изуми-сан, — Сакура подтверждает версию. — Но… Было довольно странно. Микото-сан и Фугаку-сан будто… будто притворялись, что Итачи просто решил съехать от них. Саске-кун потом сказал, что слышал, как Итачи и Фугаку ссорились перед отъездом Итачи, но как только услышали, что он в доме, сразу затихли. Будто скрывали что-то. Ничего странного — мало ли, что мог отец не поделить со старшим сыном. Мнительность детишек про мировые заговоры вокруг них весьма обострена. Скрывать конфликты внутри семьи привычно для всех. — После этого Итачи-семпай начал жить отдельно. Саске-кун говорил, что из-за того, что теперь Итачи жил не с ними, у них даже лучше получалось общаться: они стали созваниваться, видеться без повода, спустя полгода Итачи даже дал ему ключи от своей квартиры, — Сакура чуть стыдливо отводит глаза в сторону. — Так получилось, что мы… Итачи-семпай тогда учился в университете и параллельно работал, он мало бывал дома. И мы втроём там сидели, когда не хотели ни к кому идти домой. Мы сначала думали, что Изуми-сан живёт с Итачи-семпаем, но… Саске-кун сказал, что они живут раздельно. Поэтому мы довольно часто бывали в квартире у Итачи-семпая. Иногда даже с ночёвкой оставались… Когда Итачи-семпай оставался на ночную смену на работе. Батрачил, как проклятый, похоже. Кисаме вяло усмехается, представляя Итачи трудоголиком. Несмотря на то, что сейчас он степенно плывёт и никуда не торопится, в нём чувствуется что-то от человека, помешанного на работе. Флёр неустанного желания горбатиться. — Затем произошёл странный случай, из-за чего… — Сакура моргает, подминает губы в несказанных словах. — Саске-кун после этого начал подозревать, что Итачи-семпай… Замешан в чём-то. Как и Шисуи-сан. Шисуи. То самое имя. Кисаме настороженно затягивается. — Шисуи… — нарочито медленно и негромко говорит, чтобы Гобо подхватила: — Лучший друг Итачи-семпая, — подняв взгляд, поясняет она. — Кажется, они работали вместе или… Что-то такое. О. Лучший друг. Картинка начинает постепенно складываться. — Вообще Шисуи-сан, кажется, был троюродным братом… — Сакура на секунду замешкивается, отвлекается от чего-то тяжёлого. — Или дядей… У Саске-куна и Итачи-семпая очень большая семья. Когда мы с Наруто были на похоронах Шисуи-сана, там было столько людей… Саске-кун сказал, что большинство из них его родственники. Зрачки сужаются. Похороны. “Ты должен был быть там, брат!.. Шисуи, он же!.. Как ты мог пропустить это, вы же были!.. Шисуи говорил, что ты!..” Итачи пропустил похороны своего лучшего друга. Родственника. Потому что сам травмирован и слеп. Но никто не приходит к нему и не узнаёт о его состоянии. — Из-за чего умер?.. — слепо глядя поверх сигареты, резко уточняет Кисаме. Сакура смаргивает задумчивость, отпивает кофе. — Несчастный случай. Вроде бы говорили про аварию или что-то такое. Кисаме нахмуривается и рефлекторно затягивается глубоко. Докрасна накаляется уголёк на кончике сигареты. “Шисуи, пожалуйста… Пожалуйста, не надо… Не надо, умоляю…” Нездорово надрывный голос Итачи вырывается из недр памяти, не в силах быть забытым. Вместе с ним приходит шум, бренчание предметов на своих местах, сломанный хруст двери и трясущийся пол под ногами. Кисаме медленно закрывает глаза, прогоняет образ. Сейчас Итачи здоров. Он не ломится истерично в дверь, не вцепляется в руку, протаскивая за собой по снегу. Он видит его буквально полчаса назад. Он в порядке. Только вот с прояснившейся картиной о Шисуи внутри неожиданно поднимается… ярость. Неосознанная, инстинктивная, животная. Мелкий уёбок протащился через всю Японию, чтобы качать права у своего старшего брата из-за неявки на семейные похороны. Очевидно, считал неправильным не прийти хоронить своего товарища. Предательством и черствостью. Хошигаки сжимает челюсти до скрипа зубов. Итачи было хуёво. Он пил сраные таблетки и колотился в двери, не находя выхода. Он, блядь, ослеп. Где была вся эта безразмерная семейка?.. В момент история про милые посиделки школьников у старшего брата одного из них перестают быть милыми. В Кисаме что-то расколупывается старое, зачерствевшее, подростковое. Плевок в душу от близких. Пустое наплевательство на то, что там происходит внутри. Саске и так не вызывал восторга у Кисаме, но после понимания, зачем он искал Итачи и ради чего… Хошигаки с промедлением выдувает дым и поводит челюстью. Понятно, почему тому прилетело по роже. Заслужил. Даже хочется добавить. — Кисаме-сан?.. Сакура неловко склоняется сбоку, заглядывая в лицо. Хошигаки фокусирует взгляд на её качнувшихся коротких волосах на фоне снега. — Я слушаю, — тяжело. Она пугливо оценивает его застывшее выражение лица и отклоняется. — Вы… Замолчали, — неуверенно прокручивает в руках стаканчик, поправляет залезшие под шарф пряди волос. — Просто слушаю, — и не собирается пояснять. — Что за случай? Сакура зябко поводит плечами, выдыхает густой клуб пара на ладони. — Ах, это… — возвращается к нити монолога. — Тогда мы впервые пошли заниматься к Саске-куну за долгое время… Но как только мы зашли, услышали, что Фугаку-сан… С кем-то очень громко разговаривает по телефону у себя в кабинете. Саске хотел сразу уйти и увести нас, он рассказывал, что у отца очень нервная работа. Он главный директор. И иногда бывает… Всякое. Что он резко уезжает или наоборот, просит уехать кого-то из семьи из дома на время. Свою же семью из дома для работы. Кисаме переводит внимательный взгляд на Сакуру. Это уже странно. — Но Фугаку-сан вышел из кабинета, увидел нас и… — Сакура заминается. — Он резко прекратил разговор, зашёл в кабинет и позвонил Итачи-семпаю. Саске-кун говорит, что никогда не слышал, чтобы его отец так орал. Но если передавать в краткости, то он сказал что-то вроде, что “никого здесь не должно быть уже через полчаса”. Саске-кун так… Ужаснулся, что мы сразу же ушли после этого. Мне показалось, что он испугался и… Застыдился. Мы не стали ничего спрашивать, решили пойти куда-нибудь в парк погулять, чтобы Саске-кун не переживал из-за этого. Но по дороге нас подхватил на машине Шисуи-сан. Он увёз нас в их загородный дом. Кисаме нахмуривается. Гобо рядом неловко ковыряет крышку стаканчика. — Шисуи-сан, когда я его раньше видела, был очень милым и шутливым, но тогда почему-то мы испугались. Саске-кун спросил его про Итачи, а он отговорился тем, что это по работе и что не произошло ничего серьёзного, — Сакура на секунду замолкает и шмыгает от холода носом. — В загородном доме нам пришлось остаться с ночевкой, мы с Наруто отпрашивались у родителей… Шисуи-сан говорил с моей мамой и сказал, что мы решили устроить кэмпинг. Мы не стали спорить и потом подтвердили это. Было неловко говорить, что взрослый соврал. Неожиданное уточнение режется на слуху, Кисаме поводит головой. — Это ж сколько вам было? Сакура поднимает на небо глаза, подсчитывая. — Нам было по тринадцать, кому-то четырнадцать, — кивает для собственной уверенности, переводит взгляд на Хошигаки. — Четыре года назад. Или уже пять. — Совсем мелкие, — ухмыляется, и Гобо чуть расстроенно поджимает губы. — Мы тогда детьми были. — А сейчас — нет?.. Её можно прочитать и без слов. Кисаме фыркает насмешливо, стряхивает пепел и делает последнюю затяжку. — И что там дальше? Сакура усаживается поудобнее. — Дальше ничего особенного вроде, — пожимает плечами. — Мы действительно сделали что-то вроде кэмпинга, но стало холодно и мы спали в доме. На следующее утро Шисуи-сан нас увёз в Токио. — Так и в чём странность? — Ну… — Сакура наклоняет голову, вглядывается в запорошенный снегом куст. — Дальше я знаю только со слов Саске-куна. Он сказал, что после того вечера в семье всё… Как-то изменилось. Фугаку-сан ещё год редко появлялся дома, а Итачи-семпай… Он сказал, чтобы Саске больше не приходил к нему домой. Мы перестали ходить к ним в гости, я звала Саске-куна и Наруто к себе в основном. Мой дом, конечно… Не такой богатый, мы живём скромно. Но вроде бы всё было не так плохо. Её голос сипнет на последних словах, она коротко кашляет и отпивает кофе. Морщится. Видимо, уже остывает. — С того момента Саске-кун и Итачи-семпай… Отдалились друг от друга. Саске-кун говорил, что он постоянно работает с Шисуи. Отношения между Фугаку-саном и Итачи-семпаем накалились, он перестал появляться в общем доме, только изредка звонил и по делам. А потом… — она неловко замолкает. — Наверное, это не совсем хорошо говорить… Да и это не так важно, но… Саске-кун тогда сильно разозлился. Это была как последняя капля в их напряжённых отношениях после всего. Она осторожно и бегло бросает взгляд на Кисаме, оценивает, осудит он её за последующие слова или нет. Кисаме затушивает сигарету и отпивает пиво. Осуждение не его конёк. И Сакура решается. — Итачи-семпай заканчивал университет, — начинает быстро тараторить, опустив глаза. — И они с Изуми-сан должны пожениться. Я слышала, что Саске-кун делился с Наруто, что, вероятно, эта свадьба будет… Эдаким перемирием Итачи-семпая с Фугаку-саном. Итачи-семпай и Изуми-сан, как говорил Саске-кун, были практически с детства повенчаны. Но… А окончание этой истории Кисаме знает. Он молча кривит губы в ухмылке. — Итачи-семпай изменил, — совсем глухо договаривает Гобо. Кисаме оценивающе поджимает губы в ухмылке, узнавая что-то новенькое. — Я… Я не знаю подробностей, но Саске-кун говорил, что Изуми-сан… Было очень плохо. У неё тогда были проблемы с семейным бизнесом, а ещё и свадьба, которую она так долго готовила… Их свадьба не состоялась. Не просто бросил перед свадьбой, а изменил. Хошигаки не удерживается и сипло посмеивается в горлышко банки, отпивая. Итачи-сан и вправду не мелочится. Если и расстаётся, то с шиком, с блеском. — Что смешного?.. — хмуро спрашивает Сакура, поднимая глаза. Кисаме поводит плечом, ухмыляясь. — Вот оно как… — цыкает он в пустоту, но затем переводит взгляд на насупившуюся девчонку. — Что ж, бывает. Мир создан из предательств. Ты привыкнешь, и это перестанет удивлять. Она по-юношески эмоционально вскидывается. — Если вас предавали или вы, это не значит, что все так живут!.. — в сердцах выпаливает она. Её очередное случайное сопротивление неосторожно бьёт по живому. Ухмылка Хошигаки вздрагивает. — Это!.. — продолжает говорить она, но уже не так отчаянно и дерзко, опускает глаза. — Это всего лишь слухи! Я не верю, что Итачи-семпай мог так поступить с Изуми-сан!.. Он хороший человек! Разумеется, Итачи хороший. Этот идеал и красивая картинка лет с двенадцати вдроблены в её голову, и расставаться с ними наотрез не хочется. Кисаме наблюдает, как её розовую копну волос по обеим сторонам огибают волны пара. Клубятся в рассеянном свете фонаря. Громкая, живая. Дышит тяжело от мнимой несправедливости. Смешная. — Хороший, хороший… — по-доброму хмыкнув, Кисаме отпивает пиво и отводит от неё взгляд. — Человеческие отношения более сложные, чем тебе кажется. Не так важно, правда это или нет, нужно понимать причины. Сакура выдыхает, окатывая своё лицо дымкой пара. Поднимает глаза. — Он этого не делал, — упирается. Кисаме и не собирается с ней спорить. — Но… Я говорю это не для того, чтобы показать Итачи-семпая каким-то… В общем, Саске-кун когда узнал, что это… Из-за якобы измены, то он вышел из себя. Он пробовал попасть к Итачи-семпаю и поговорить, но он даже и разговаривать не стал. А Фугаку-сан и Микото-сан… Они будто просто не заметили этого. Изуми-сан так часто бывала с ними, её называли невесткой, а когда всё это произошло… Никому будто бы не было дела. На одном из ужинов, как сказал Саске-кун, Фугаку-сан единственное, что сказал, что это и хорошо: часть семьи Изуми-сан практически разорена и им не нужны проблемы. Брак по расчёту, ставший впоследствии невыгодным — вот и вся красивая сказка. Пока Гобо свято верит в красивую любовь, по всей видимости, у Итачи были несколько иные причины для этих отношений. — После этого Саске-кун, — продолжает вполголоса она, — он… Он сказал, что больше не доверяет ни отцу, ни Итачи-семпаю. Что они постоянно всё от него скрывают, вплоть до того, что Изуми-сан была… Просто была и стала не нужна. И что за всеми этими изменениями что-то кроется и что он должен узнать, что именно. Сакура опускает голову. Из отверстия в крышечке кофе перестаёт выползать ниточка пара. — Год назад, — судя по тону, её долгий рассказ подходит к завершению, — Саске-кун как-то обмолвился Наруто, что Итачи… Начал вести себя странно. После долгого молчания он снова дал ключи от своей квартиры Саске-куну и… какие-то устные инструкции. Саске-кун тогда не сказал, какие именно, но… Перед смертью Шисуи-сана, где-то за пару недель, Саске-куну пришло СМС от Итачи-семпая. Он сорвался, мы… Мы не могли его оставить и пошли с ним. В квартире Итачи-семпая не было, но на столе мы нашли билет на самолёт для Саске-куна. Кисаме переводит на неё взгляд. Сакура замирает, сжавшись на месте. Смотрит на свои руки на стаканчике. — Итачи-семпай после этого исчез, — завершает тихо. — Саске-кун сказал, что этот билет подтверждение того, что Итачи-семпай… Сделал что-то непоправимое. А затем… — она сглатывает, поджимает губы. — Затем мы узнали, что Шисуи-сан погиб. Итачи-семпай не приехал на похороны и... Саске-кун пробовал выяснить у Фугаку-сана, что произошло и где сейчас находится Итачи-семпай, но он ничего не ответил. А после того, как Саске-кун рассказал про билет на самолёт, то… Она поднимает глаза. На дне суженных зрачков отражается нахмуренное лицо Хошигаки. — Фугаку-сан объявил, что больше Итачи-семпай не часть семьи и что общение с ним под запретом, — её брови на мгновение вздрагивают, изламываются. — Когда Саске-кун попытался узнать причины, то ему ответил Фугаку-сан, что он не уважает вековые традиции их семьи, поэтому он вынес такое решение. Но… Это неправда. Поэтому мы и решили искать его сами, чтобы Саске-кун мог просто с ним поговорить. Отлучение от семьи, значит. Кисаме смотрит в зелёные напуганные девичьи глаза, и пазл наконец с промедлением начинает складываться. Большая семья со строгими нравами. Странные предпочтения в именах. Браки по расчёту. Нарушение традиций и устоев. Запреты. Похоже, у Итачи-сана не просто семья — клан. Теперь очевидно происхождение ювелирно выточенных манер, подбора слов и формулировок, дистанции, педантичности. Он не просто богатенький сынок, он — наследник какого-то клана. Наследник, от которого отказались за какую-то провинность. Если следовать логике из рассказанного, то, похоже, слово отца в этой семье — закон. Поэтому у обоих сыновей странные до усрачки имена — с таким батьком нельзя спорить. Нельзя спорить… Женщине. Слушая Сакуру, Кисаме отмечает, что маловато информации про ту самую Микото-сан, которая и просит об услуге. Но теперь это становится понятным: мать как тень на периферии их семейной истории, незаметная, подконтрольная и не имеющая власти. И обычное желание узнать, как себя чувствует один из сыновей, превращается в нелепый фарс. Кисаме невольно кривит усмешку — совсем не как у него. Бабка была сильнее деда. Властнее, жёстче, грубее, решительнее. Её слово было первым и последним. Дед только смягчал углы её решений для остальных. И Кисаме воевал с ней, зная, чьи решения стоят костью поперёк горла. Итачи-сан, похоже, воевал со своим отцом. Но оказался отлучённым от войн внутри семьи. Ровно тогда, когда не мог сражаться: больной, подавленный и слепой. У Хошигаки вздрагивает в раздражении губа. — Я не знаю, что происходит, — помолчав, говорит Сакура и опускает глаза. Тоже варится в своих мыслях и догадках об отношениях внутри семьи. — Тогда мы просто искали, стараясь не попасться Фугаку-сану, чтобы Саске-куну… Чтобы с ним ничего не произошло. Но Итачи-семпай сказал где мы Какаши-сенсею, а Какаши-сенсей — Фугаку-сану. И теперь он знает. Деспотичный папаша знает, что и младший отбивается от рук. Вряд ли Саске появится в ближайшее время на горизонте: получает по роже от всех в семье, под кого усердно копал с друзьями. Сомнительно, что скоро снова решится активно рыскать и качать права. — Значит, мать Итачи-сана попросила тебя в обход отца узнать про состояние Итачи, — понимающе протягивает Кисаме. Осушает глотком остатки пива на дне. — А Саске нельзя знать, потому что снова может подорваться ездить с тобой. Сакура кивает, не поднимает глаз. Кисаме искоса оглядывает её, хмыкает и сминает в руке железную банку. Громкий звук разрезает округу жёстким, неприятным. Остаётся последний вопрос. — Как интересно… — усмехается, и его смешок вместе со скрежетом железа в ладони откликается в Гобо: невольно вздрагивают плечи, пальцы теснее обхватывают стаканчик. Взгляд прячет за сенью волос. — И ты так стараешься ради просьбы матери своего друга?.. Это не просто просьба — слишком многим нужно для неё жертвовать. Как бы там ни было, это чужая семья. Гобо всего лишь школьница, которая подружилась с младшим сыном в этой семейке, и что бы там не делили её члены меж собой, её это мало касается. Чувств она к Итачи не испытывает, ради которых стоит проезжать тысячу километров каждые выходные. Это что-то другое. Нужен мотив. — Итачи-семпай для меня важный человек… — робко, неуверенно, но голову не поднимает. — Я ж сказала вам, что он много мне помогал и… — И из-за этой помощи старшего братца друга ты готова тратиться каждые выходные на билеты, чтобы потом не в силах себе купить кофе?.. — ухмылка растягивается шире. Сакура вскидывает голову, размыкает губы в привычно-горячих словах. Но в холодный воздух только пар. Ни звука. Её взгляд застывает — жалостливый, отчаянный и… Кисаме вскидывает брови, понимая. — Его мать тебе заплатила. В её лице всё вздрагивает. Защитная спесь наглости и дерзкости рушится. В огромных глазах перестают танцевать отблески света. Это слёзы. Сакура рвано хватает ртом воздух, выдыхает. Потерянно и пугливо опускает глаза, но за накрашенными ресницами видно, как влага собирается в стоящие слёзы по нижнему веку и наконец пересекает грань. Первая слеза с глухим стуком ударяется в крышечку стаканчика. Сакура дёргается, поднимает ладошку и утирает предательские слёзы с глаз. Но они катятся-катятся, обличая правду, и она может только отвернуться, шмыгнуть громко носом и поджать дрожащие в эмоциях губы. Теперь вишнёвый блеск размывается жидкими, как вода, соплями, выбегающими из ноздрей. Кисаме поражённо смотрит, как школьница рядом начинает давить глухие рыдания. Ну конечно. Потёртая старая косметика, последняя мелочь в кошельке, мать, что готова отпустить дочь заниматься у репетитора более богатой подруги на любых условиях. “К сожалению, нам несколько финансово затруднительно обеспечивать Сакуре должное образование…” Вот оно что. Девочку не просто попросили что-то сделать для семьи, ей заплатили. И, по всей видимости, оплачивают билеты туда и обратно. Микото-сан знает рискованность связи со старшим сыном. И она выбирает способ, который её не выдаст: приплачивает бедной подружке младшего сына, зная, что та не расскажет и не втянет в эту историю никого. Потому что та стыдится своей бедности. Боится выглядеть хуже. Тушуется, не находя сто йен в кошельке. Прячет свой дом и свою семью под обтекаемым “скромно”. Упрямая, дерзкая, умная. Честная. Но бедная. Потому тащит свой тортик в такую даль — держит слово, понимает цену чужой помощи, но не может расплатиться деньгами. Понятно, что имелось в виду под непониманием друзей. Ведь когда берёшь деньги за настолько личную просьбу да ещё и у кого-то из семьи друзей, то становишься автоматически продажным. Но Гобо вовсе не продажная, нет. Она преданная, сильная, чуткая. Помогает высокомерному дружку Саске в поисках его брата, бегает с листовками чёрт пойми где. Сопереживает ему, готова голову проломить за обиду. Но будь она просто такой верной подружкой без царя в голове, то не стала бы лезть в семейные разборки без участия Саске или из глупого принципа отказалась бы от денег за просьбу. Но не отказалась. Умная девочка. Хошигаки смотрит на её раскрасневшееся лицо за дёрганными движениями ладоней, слушает всхлипывания. Итачи-сан был прав. Перспективная. И она поставила перспективы выше насущного, хотя ездит сюда не только ради них. Кисаме тепло усмехается. — Не рассказывайте… — задыхаясь в рыданиях, говорит дрожащим голосом она. Мажет ладонями тушь по скулам. — Я… Я вовсе… У-университет очень дорогой, мои родители не смогут… Сколько бы я не старалась, но всё… Пожалуйста, не рассказывайте… Итачи-семпай… Они все подумают, что я… А я не хотела… Я просто… Умная, но бедная девочка просто хочет будущего. Кисаме вглядывается в симпатичное мягкое лицо, спрятанное за розовыми волосами. Хмыкает и лезет за сигаретой. Подкуривает в сторону. — Я правда ничего не хотела плохого, просто… — Кончай слёзы лить, — делано брезгливо сплёвывает, но затягивается и разглядывает окружение нейтрально. Терпеливо ждёт, пока у неё эмоции схлынут. — Эти бабьи стенания жалости не вызывают. — П-простите… — шумно икает, пробует выровнять дыхание, но только пуще захлёбывается и надсадно всхлипывает. — Не рассказывайте, прошу… Я совсем… Совсем не хотела ничего плохого… Просто… — И оправдываться завязывай, — Кисаме с шиканьем выдувает дым и искоса из-за плеча проверяет, утирается ли она. — Взяла деньги и взяла. Чего сопли разводить. — Но я же… Я… — Молодец, голова на плечах, — цыкает, разменивается на сухую похвалу. — Не такая дура, что лезешь в чужие семейные драмы без собственной выгоды. Вслипывания чуть затихают. Сакура шмыгает но проверку носом, утирает тыльной стороной ладони полившиеся сопли. — Наруто бы так не сделал… — икнув, глухо отвечает. Кисаме раздражённо поводит челюстью — утешать он не любит и не умеет, а тем более школьниц с их внутренними переживаниями. Ему не жалко этот рыдающий лопух. Просто понимает. Сам выбирался из глуши, цеплялся за любой шанс. Но он рослый мужик, а у этой мозгов побольше. Выучится, пойдёт работать. Если ей дать шанс, не пропадёт. Оборачивается. — Наруто твой дебил потому что, — зло сплёвывает, пока Харуно давит подступившую икоту и скованно тупится в землю. — Не равняй себя на своих дружков. Проку от них, как от мешков с навозом. — Не говорите про них плохо… — подавленная, но упёртая. Спорит даже когда размякла. — Они хорошие… Кисаме усмехается погромче и затягивается. — Ну-ну. Шмыгнув носом в последний раз, Сакура прокашливает голос. Стреляет насыщенно зелёным взглядом в сторону, видит привычную насмешку в чужом лице. Подбирается как может. — Вам ли судить!.. — умеренно, но всё ещё нахалисто говорит, неуверенно теребя рукав пальто. — Вы… Вы вообще мне нос сломали!.. Знаете, как больно было?.. Приросшая к губам ухмылка кривится сильнее. Кисаме смотрит в её разукрашенное потёками туши и блеска лицо. Дым петляет лентой перед глазами, выползает через зубы, заволакивая лицо туманом. — Мне его ломали раз десять, Гобо. Как видишь, ни ты, ни я не умерли от боли. Она нахмуривается. Всё же быть стервой ей идёт больше, чем плаксой. Сакура с промедлением поворачивается полностью, насупливается. Делает вид, что не плакала, но рожа распухшая, пятнисто-красная. — Я не об этом!.. — на пробу заговаривает громче, с вызовом. — Вы ударили и сломали нос девушке!.. Как вы… Нельзя бить девушек! Вы ужасный человек, вам ли рассуждать, плохие у меня друзья или хорошие! Вот как заговорила. Обиделась. Кисаме оценивает, как перестают дрожать губы в остатках рыданий, как она гордо пробует вскинуть маленький подбородок, чтобы казаться больше и выше. Он расслабленно раскидывается на скамье, зажимая чадящую сигарету в зубах и горбясь. А она, едва отойдя от слёз, старается вытянуться, подобраться, не казаться слабой и маленькой. Кисаме шикает смешком, качает головой самому себе и отводит взгляд в сторону, затягиваясь. Хороша девка. Не даёт слабостям прорасти в себе. Ей не песенки петь, а бить. Прошибать других чёткими и выверенными ударами. — Что?.. — всё же шмыгает ещё раз носом, но глушит это за подскочившим голосом. Кисаме возвращает к ней смеющийся взгляд. — Мне безразлично, девушка ты или парень, — разоряется на честность, расслабляя губы от ухмылки. Заслуживает. — Если бьёшь, будь готова сдержать ответный удар. Её брови изламываются, глаза удивлённо округляются. Не понимает. — Прекрати прикрываться тем, что девушка. Тебе хватило ума и силы, чтобы поднять прут и чуть не пробить мне череп, — выдыхает дым. — Девушки не слабые и не немощные, поэтому это не оправдание и не защита. В следующий раз просто бей увереннее. Но и знай последствия своей силы. Кисаме смаргивает, отводит на секунду взгляд. А когда возвращает его, видит потерянность в чужом лице. Гобо это совсем не идёт. — Девушки, которых я знаю, — покривив губами, но не душой, решает дополнить Хошигаки, — сильнее меня. Они выносили боль сильнее моей. Миру, сидящая молча на диване после аборта. Бабка с холодными и железными руками, всегда расправленной спиной. Мей, не падающая взглядом в землю от издёвок жизни. Девушки терпят, скрипят зубами. А когда бьют — расколачивают жизнь в стеклянную крошку. Как Гобо, расчётливо стоящая позади друзей и кидающая исподлобья злой взгляд. Ждёт, когда напасть. — Ты сильнее своих безмозглых дружков, — хмыкает Хошигаки. — Пользуйся, а не равняйся. И тогда тебе не будет равных. Он дёргает уголком губ в ухмылке и отклоняется, чтобы размять плечи: затекают в неудобном положении на жёсткой спинке скамьи. Где-то за углом шумно заговаривает компания, выходящая из минимаркета. Нужно не опоздать. Кисаме выкладывает одной рукой сигарету из рта, лезет другой за телефоном проверить время. Нужно двигаться дальше. И так достаточно выслушал, сидя здесь. Когда он поднимается, Харуно без слов понимает, что засиделись. Она второпях снова находит битое зеркальце, не скорую руку оттирает со щёк самые чёрные пятна туши и подрывается следом. Идут пару минут молча. Поскрипывают шаги по снегу, хлопает школьная сумка по пальто. Стаканчик с кофе изредка булькает ледяными остатками на дне. — Так вы… Не расскажите Итачи-семпаю?.. — тихо уточняет она, осторожно поднимая взгляд на идущего рядом. Кисаме выдыхает через нос, клубы пара запутываются в свете фонарей и расплываются в тёмном промежутке меж них. — Не расскажу. — Правда?! — неприятно знакомо взрывается она громкостью, пробуя подскочить в поле зрения, и Хошигаки едва удерживается, чтобы отодвинуть её рукой подальше. — Не лезу в семейные дрязги, — фыркает. — Даже за деньги. Гобо забавно насупливается и обиженно отворачивается, теснее перехватывая лямку сумки на плече. Прячет стаканчик с кофе под мышку. — Вы отвратительный, — уже привычно шипит она, но Кисаме и головы не поворачивает на неё. Всё же общество бойких и молодых девушек его утомляет — перепады настроения как на американских горках. Хочется выспаться, хорошо поесть и спокойно поговорить, а не ловить нить хаотичных эмоциональных порывов. Мысль о завтрашнем ужине приятно пригревает внутри фантазии, сворачивается по-кошачьи уютным клубком на душе. Кисаме усмехается, вспомнив об Итачи. Всё же не прогадал, узнал много интересного. Но Итачи не хочется заваливать вопросами после рассказа Гобо. Это его жизнь и семья. Хошигаки не станет лезть, бередить, вероятно, не затянувшиеся раны без веских причин. Всему своё время. И пока его до одури оказывается много для жизни. — Ах, это… — Гобо привлекает внимание, выдыхая. Кисаме скашивает взгляд на неё. — Вы… — её хрупкая и красная ладонь промелькивает перед лицом, убирает волосы за ухо. Аккуратный профиль не портит мазня косметики. — Мне нужен ваш номер телефона. Он нахмуривается. — Это ещё зачем? — Как зачем!.. — ненатурально активно взвинчивается, поднимает покрасневшее лицо выше на него и смешно сводит брови на переносице. — Е-если… Я бываю тут только на выходных, поэтому мне нужно понимать, что с Итачи-семпаем всё хорошо и до этого!.. М-микото-сан переживает! В-вот… Дайте номер телефона! — Ещё чего, — цыкнув, щерится Хошигаки и отворачивается. — Тебе платят, вот и разбирайся сама. — Я и разбираюсь!.. — Не втягивая меня. — Да вы!.. Сакура неожиданно поддаёт в темпе и огибает Кисаме, встаёт посреди дороги. Протягивает свой разблокированный телефон с кучей брелоков, прижимая стаканчик с кофе к груди. — А вдруг что-то произойдёт!.. — её короткие волосы подскакивают на складках шарфа, лицо пунцовое, как будто не обморозилась, а вместе с волосами и рожу покрасила. В глаза не смотрит. — П-просто напишите номер!.. И… И мой запишите! Кисаме устало вздыхает. Репей как он есть. — Отцепишься, если запишу?.. — лениво уточняет. Сакура поднимает мерцающие в полутьме глаза с расширенными зрачками. — Вы!.. — не выдерживает прямого скучающего взгляда, сглатывает и снова опускает глаза. — Просто запишите! Если вам… Если захотите что-то узнать, можете ведь тоже мне написать!.. И то верно. Кисаме неохотно наклоняет голову, похрустывая шеей. Однако женская суета вокруг взрослого мужика начинает подбешивать. Он забирает из протянутой руки телефон, и Сакура дёргано отступает, пережимает дурацкий стаканчик второй ладонью у груди. Он бегло нащёлкивает свой номер. — Не смей написывать по фигне, — отдавая обратно мобильный, предупреждающе шикает Кисаме. — Я тебе не подружка, сопли утирать не стану. — Кому вы нужны!.. — вскидывает на мгновение взгляд, опускает его и усмиряет голос. — И… Мой запишите. — Просто позвони. Не проходит и секунды, в кармане начинает вибрировать телефон. В тяжёлом молчании вибрация ещё сотрясает карман парой гудков, а затем замолкает. Свет от экрана подчёркивает сосредоточенность в её опущенном лице и смущённую потерянность. — Довольна?.. — Да. И замечательно. Раздаётся басовитое хмыканье, скрип шагов. Следом через секунду — быстрый хруст под маленькими ботинками за весомым шагом. На автовокзале под вечер людно и шумно, но недостаточно, как в крупных городах. Автобусы выруливают на площадку, мигают светофоры, несколько людей теснятся у касс и на станциях. Кисаме неприкрыто зевает, сонно оглядывает оживление и решает, что своё дело сделал. Сбоку Гобо пробует прижиматься ближе, стараясь не мешаться людям, но всё равно боязливо сохраняет дистанцию и исподлобья поглядывает на лицо Кисаме. — Тут уж сама справишься, — когда переходят дорогу, бросает Хошигаки. Сакура растерянно оглядывается, будто видит вокзал в первый раз, затем насупливается: — Итачи-семпай всегда провожал меня до автобуса… — Я не Итачи. Зевота снова пробивает, и Кисаме зевает себе в раскрытую ладонь, вяло прикрывая рот. Сакура смотрит на него из-под локтя чуть дольше. — Ладно, спасибо… — сдаётся, отворачиваясь. Чуть погодя, говорит: — И спасибо, что… Что не расскажете. Кисаме походя кивает, не особо слушая. Отмахивается наслепую куда-то в её сторону. — Ага. Бывай, Гобо. Ладонь проскальзывает размашисто, но медленно по пейзажу вечернего вокзала и опускается хлопком на что-то твёрдое. Розовые взъерошенные волосы. Хошигаки оглядывается, понимая, что ненароком бьёт девочку по голове, но та замирает под его ладонью, как смешной ядовитый куст. Его жест из-за сонной медлительности не походит на удар. И она растерянно обмирает, глядя огромными глазами и не зная, как реагировать. Губы растягиваются в ухмылке. Не долго задумываясь, взъерошивает её непокорный стог коротких волос. — Держи удар, — усмехается напоследок и отворачивается, убирая руку. — Пока, Гобо. Кажется, девочка не успевает сама сориентироваться, поэтому ни пискнуть в ответ, ни отпихнуть руку не успевает. Загорается голубой, Кисаме короткой перебежкой минует перекрёсток. Кажется, в ладонь и вправду впивается какой-то розовый цветок. — Кисаме-сан!.. — доносится крик с той стороны, и Хошигаки с неохотой оглядывается. Взъерошенная, опухшая от слёз, чумазая и красная от мороза Сакура издалека кажется ещё более мелкой, чем есть на самом деле. Хрупкая девчонка в лёгком пальто и длинном шарфе, обёрнутом на сто кругов вокруг её бледной шеи. Она суетливо мнётся, будто пробуя что-то показать, а потом, чуть подпрыгнув, поднимает руку со стаканчиком с кофе. Думает, что не увидит из-за машин. Смешная. — Я вам должна за кофе!.. — доносится сквозь шум улицы. — Не забудьте!.. Вот дурная. И так денег нет, ещё про свои долги напоминает. Кисаме хмыкает и отворачивается. Уходит в простую, как незаконченная паутина, угловатость улиц маленького города. Он уже не видит, как ненужно долго девочка стоит, держа руку со стаканчиком, как медленно и неуверенно её опускает. Как импульсивно склоняется, сжимается, пряча горящие щёки от взглядов посторонних и едва не садится на корточки, не держась на ногах. Щёки пылают, глаза зажмурены. Пустой стаканчик от кофе вжимается в грудь через толстую ткань пальто. Спустя время в незаполненном до конца автобусе, отбывающем от станции, Сакура Харуно жмётся к своему окну, подсвечивает зарёванное лицо экраном мобильного и долго выбирает сочетание иероглифов для нового контакта. Но не может себе отказать и поставить милый эмодзи после. Кисаме, возвращаясь к себе, не вспоминает про пропущенный на телефоне из простого набора цифр. Последовательно щёлкает выключателями по всей квартире. Свет горит. Как горят щёки неосторожной школьницы, записавшей телефон вместе с маленьким смайликом акулы и красного лица Они.Часть 15
13 сентября 2021 г. в 04:46
День тянется унылой ниткой из распустившегося рукава свитера: цепляется за мелкие события, болтается по большей части без дела, постепенно вытягивается из уютно-упорядоченных рядов петель дальше в неизвестность.
Кисаме неприкрыто широко зевает, трёт костяшкой пальца уголок глаза и лениво продолжает натыкивать СМС.
“Куросава, можешь подмениться завтра? Я выйду за тебя на ночную в среду”.
“Прости, Хошигаки. Еду завтра к родственникам с женой”.
Зевота не покидает, и раздражённо цыкнуть в экран с открытым ртом не получается. Только клацнуть по-акульи челюстями после зевка.
Не беда, остаётся ещё пара коллег, с кем можно подмениться.
Согласиться на предложение Итачи-сана легче лёгкого, однако жизнь не всегда распоряжается как удобно жить: понимание, что смена завтра до позднего вечера, накрывает многим после, когда за стенкой раздаётся приглушённо музыка и птичий голосок Гобо.
Кисаме сначала думает, что можно мелкую послать с её подростковыми тайнами: когда-нибудь никогда послушает, а вечер сегодня освободит. Но осторожная мысль, что девка может знать что-то поинтереснее, чем рецепт сиропа или текст песенки на выпускной, оцарапывает неуверенностью.
Может, узнает что интересное.
“Ямамото, можешь подмениться завтра? Я выйду за тебя в четверг”.
Отправляет и, перечитав сообщение, уталкивает в задний карман джинс.
До вечера нужно решить вопрос со сменой, и уже от результата отталкиваться.
Остывший кофе, поздний завтрак, лёгкое покалывание на ступнях от отходящего мороза. В таком состоянии хочется приятно развалиться, но перебивающая остаточная энергия не даёт заснуть — встречи с Итачи по утрам дают немного дурной эффект.
Сунув телефон в карман, Кисаме привычным коротким жестом накидывает на плечи куртку и выходит из квартиры покурить.
Встречи не обходят стороной: пока он чиркает усердно зажигалкой, издалека за забором доносится знакомо-склочный голос — недостаточно прожжённый, как у хозяйки, больше высокомерный.
— Ещё одно ваше слово, и я убью вас!..
— Теруми-сан, пожалуйста, давайте обойдёмся без угроз…
— Скройтесь с глаз, видеть вас не хочу!..
Кисаме с интересом вскидывает брови и наваливается на перила. За решетом веток фигуры размазываются, но яркость рыжины волосы не скрывают. Как и импульсивно-дёрганых взмахов руки.
— Вон из моего дома!
“Смотри, как разошлась…” — усмехается криво Хошигаки, пробуя опознать в мужском голосе очередного неудачного кобеля Теруми. Не сказать, что он знаток, но парочку неудачников видел издалека.
Мей, кажется, готова ухватиться за любой хер, что будет в радиусе досягаемости, но с её характером — их только откусывать умеет, сосать не научена. Потому и замуж, поди, не берут, с такой не пободаешься.
— Пожалуйста… Ещё раз… Мои извинения… — долетает обрывками.
— Как же бесите!.. — сплёвывает в последний раз неизвестному, и визгливо скрипит калитка.
Младшая Теруми вплывает во внутренний двор с потрёпано-неважным высокомерием львицы: откидывает завитые рыжие локоны за плечо, кривит ярко алые губы и деловито поправляет пальто. Но знакомое раздражение опознаётся — из узкого кармана наманикюренные пальцы вытаскивают пачку сигарет.
Красивая, гордая, но, увы, потасканная. Белая тростинка сигареты в её губах выглядит органичнее, чем чей-либо член.
Кисаме усмехается, наблюдая за её нервным подкуриванием.
А его зажигалка, похоже, кончается ещё на утренней прогулке. Сейчас лишь от чужой злобы подкуривать.
— Что, опять трахнули, а замуж не позвали?..
Мей замирает, затем тяжело поднимает взгляд.
— Ещё слово, Хошигаки, и ты отправишься вслед за ним.
Девушка-вулкан — любое слово как плевок лавы.
Но её горячесть мало занимает. Кисаме сипло посмеивается, щерится и поднимает ладонь выше с пустой зажигалкой.
— Угости огнём.
Она вальяжно-жадно делает затяжку. Поднимает голову, встряхивая копной огненных волос. Изучает долгим взглядом из-под полуоткрытых век и заманчиво выдыхает облако дыма.
— А что, Итачи-сан уже отгорел?.. — подбоченивается, извлекает поцелованную сигарету из рта, и изгиб худого запястья изящно подчёркивает тонкость руки, вместе с тем каменную несгибаемость. — Попроси у него, тебе не откажет.
Откажет или нет — нужно ещё погадать. Пока у его огня тепло, хорошо и не до курения.
Взгляд цепляется за тонкие очертания женской руки: глянцевый лак, манерные изгибы пальцев, сексуально-податливая красота.
Руки Итачи совсем иные. От них поначалу в мороз до вмерзания в лёд, а затем — в пепелище.
Эмоции делают своё дело: то, что раньше кажется привлекательным, теперь как тени на периферии; а то, на что внимание не падает, захватывает с силой изнутри, сдавливает.
— Он занят, — хмыкая больше своим мыслям, чем в ответ, безболезненно отклоняет привычную перебранку Кисаме.
Даже со второго этажа заметно, как высоко вскидывает Мей брови — яркая мимика, живая, говорящая, афиширующая.
— Это с той школьницей что ли?.. — уточняет она без сарказма, походя мазнув кивком головы: — Спускайся, я к тебе не пойду.
Кисаме нехотя выдыхает, похрустывает позвонками на шее и неторопливо сходит по лестнице. Теруми ждёт, пока он подойдёт и склонится. Щёлкает ноготком со сбитым лаком по колёсику, зажимает кнопку.
Вспыхивает огонёк.
— Так что там за очередной мужик? — отклоняясь, ехидно уточняет Кисаме. Мей возится, убирая зажигалку в карман, и сигарета из-за волн волос вздрагивает в её губах.
— Не мужик это, — шикает она, подпалив чёлку. — Коп этот ублюдский пристал…
— Коп?
Кривая рожа с огромными рытвинами шрамов на глазу.
Пока Мей раздражённо-дёргано счищает с волос обугленные части, активность полиции логически приходит к двум причинам.
Кисаме выдыхает дым в снег и уточняет:
— Опять что-то хотели из-за Хаку?
— Нет, не из-за… Да чёрт!.. — достав мешающую сигарету из губ, Теруми отбрасывает повторно волосы за плечи и разворачивается с ещё более недовольной физиономией. — Прицепился ко мне с извинениями идиотскими и что мы друг друга неверно поняли... Молол чушь какую-то. Выбесил.
— Вот оно как… — когда сомнения отпадают, ухмылка произвольно растягивается.
— Не знаю, что там ему в голову ударило, — она предсказуемо ловит повод почесать языком, и привычная колея беспутого разговора снижает нервозность. — Я шла с автобуса, тут вдруг этот… Ао, да, детектив Ао нарисовался. Кофе мне какой-то пробовал всучить, извиняться начал… Я подумала, что опять разнюхивать решил, вот и послала. Не отвязался же, чёрт… Сказал, что проводит. Вот и тащился со мной до дома, как собака. Продолжал говорить, что не хотел бы доводить дело до суда… Я вообще не понимаю, что ему…
“Дело до суда” — Кисаме выковыривает фразу из контекста и понимает, какой крупный камень едва не раздробил детективу череп.
Случайная отговорка для отвлечения внимания Какузу. Только вчера Кисаме сплёвывает первое, что приходит в голову, и вот уже суровая полицейская рожа торопится извиниться перед младшей Теруми.
Какузу не изменяет себе — дотошный, цепкий.
Забавное стечение обстоятельств. Но Мей об этом совсем не стоит знать.
— Вот и прицепился же… — по накатанной повторяет она, но злость вместе с заевшей фразой не выветривается. Даже с очередной затяжкой не уходит.
Мей притопывает сапогом — любимого ритмичного постукивания о землю не доносится, только снег похрустывает. Качает ладонью с зажатой сигаретой в такт, выдыхает дым сквозь щёлку меж пухлых губ.
Она искоса оценивает реакцию Хошигаки на свой монолог, но тот молча курит, не выражая рьяного желания обсудить горячую на злость тему.
А что ему её личная жизнь — пусть устраивает как хочет. Своих мыслей хватает.
Кисаме вальяжно потягивает сигарету, не вынимая из губ, скользит расфокусированным взглядом по двору, иногда задевая перила на втором этаже и ряд дверей за ними.
— Вообще, мог бы и спуститься, — решает уколоть напрямую Мей, привлекая внимание на себя. — Итачи-сана просить об этом бесполезно, а вот ты бы мог впрячься… Он поди отстал бы шустрее.
— Делать нечего, справишься, — по инерции.
Теруми спор, что живительная вода. Аж приосанивается с довольством.
— Вот поэтому и не замужем, — шикает через плечо она, делано морщась. — Мужики — говно сплошное. Один жопу не оторвёт, чтобы девушку у дверей встретить, а то пакость всякая прилипает, другой — сослепу школьниц потрахивает, видать, не только зрение, но осязание потерял... И чего в ней нашёл?.. Она ж совсем маленькая, хер в глаза не видела, ей в уши ссать, как в дыру унитаза…
— Как два пальца обоссать, — со смешком поправляет Кисаме, наконец переводя взгляд на её кислое лицо. — Хочешь тявкать, так выражение хоть запомни.
— Ты-то себе руки и обоссываешь! Думаю, Итачи сообразительнее. Даром что слепой.
Находится, сука, с ответом. Кисаме безобидно дёргает уголком губ в одобрительной усмешке и затягивается.
— Ты уж определись: осязание потерял или в состоянии в унитаз прицелиться. Или равняешь себя с туалетом, мимо которого сознательно мажут?..
На этот раз язвы не хватает — зыркает, морщит нос за витком дыма.
— Убью.
Телефон в заднем кармане сотрясает задницу короткой вибрацией. Кисаме придавливает зубами фильтр и лезет за ним, давая несколько секунд форы Теруми. Но та прилежно замолкает.
Снова соскочит на тему обмусоливания Итачи, пока он отвлекается.
Мей действительно неплохая девушка. К сожалению, собирающая на эффектную внешность много мусорного внимания, по типу взглядов и мыслей Хидана, потому и копаться в помоях устаёт со временем.
Итачи для неё как спасительная соломинка. И она держится, злится, кусается, но отпускать последнюю надежду на нормального мужика не хочет.
Правильно делает. Жаль, зазря.
— А чем тот коп не мужик? — разблокируя телефон, Кисаме подкидывает отвлекающую тему. — Вроде как не рыться в твоём белье пришёл…
Поступает новое сообщение.
“Привет, Хошигаки! А что за срочность? Мне один только четверг неудобно отдавать…”
Ямамото, старый торговец. Сейчас будет трясти детали, а потом думать, взвешивать, будто приценивается к хламу на барахолке.
Кисаме нервно шикает дымом в экран, сразу начинает набирать ответ.
Рядом затихает Мей на наприлично долгие размышления. Медленнее постукивает каблуком по дорожке.
— Да не знаю… — задумчиво протягивает, покачиваясь. — Коп же.
С непривычки бегло печатать палец мажет по иероглифам, исправление выстраивает не те слова. Приходится удалять и печатать заново.
Кисаме перекатывает чадащую сигарету в другой край рта, сосредотачивает внимание на экране.
— И что?.. — отзеркаливает стандартным.
“Вечер нужно освободить. Можем тогда два на два: ты за меня завтра и послезавтра, я заберу четверг, пятницу”.
— Скажешь тоже, — наперво иронично хмыкнув, Мей с чмоканьем пригубливает свою тростинку, но затем — пауза. Думает. — Как-то, знаешь… Странно получается: мой отец таскался, честь и преданность клану, семье… Мать вон, тоже, приблудилась, говорит, что выползла, а на деле — кто её знает… А тут он. Понимаешь?..
— Угу.
Смотрит неотрывно в экран, ждёт ответа.
— Даже если в теории предполагать — а что выйдет?.. Да ничего. Погуляет, как и все, обещаниями завалит. — Последний поцелуй в фильтр — самый смачный, громкий, звучный. Мей дёргано склоняется к сугробу, затушивает бычок и сразу лезет за второй, потрясая волосами. Кривится самой себе, пока никто не смотрит. — Вот и всё. А разницы… Да нет её. Коп, не коп. Только кофе таскают да языком мелят… Работать лучше.
Телефон вибрирует в пальцах.
“Что это вдруг? Ты что ли на свидание намылился?”
Никакой конкретики.
Кисаме цыкает, и пепельный скелет падает на экран, заставляет встряхнуть рукой, сбросить грязь.
— Ты слушаешь? — щёлкнув зажигалкой в подкуривании, окликает Теруми, но её голос как далёким эхом.
— А он что?.. — наугад спрашивает Кисаме, затягиваясь потуже и набирая новый ответ.
— Детектив-то?.. — её вполне удовлетворяет пассивный слушатель. — Ну да, а что он… Раз разницы нет, может, и посмотреть, что хочет. Плохо что он тут, в Момбецу: тут мама, а зачем ей про меня грязь слушать, если что… Тот-то хоть в Саппоро, а здесь… Не знаю, Кисаме.
Зажимает “Отправить” и на экране появляется беглый ответ:
“Да, свидание. Ну так что?”
— А вообще, знаешь, Хошигаки, ты прав, — сама с собой подумав вслух, Мей уверенно и расслабленно замирает: подпирает острым локтём грудь, поджимает оценивающе губы. — Пора бы прекратить искать хрен пойми кого. Вон, Итачи-сан на вид красавчик. Но все красавчики — те ещё твари. Намаялась уже. Мелкой девчонке в уши дует, а она ж молоденькая, совсем не понимает… Я такой же была в её возрасте. Слушала, верила, страдала… Итачи, похоже, компенсирует латентность, прикрывается наивной и неопытной. Нет, лучше уж кофе. Ещё я прикрытием не была… Позвонить этому детективу, что ли?..
Кисаме отводит сигарету от губ, сбрасывая пепел вовремя, и сдувает густой клуб дыма в экран.
Вибрация.
“Эх, раз смены меняешь, гляди — обженит, Хошигаки! Я последний останусь без бабы… Ладно, гуляй, но с тебя сегодня пиво за экстренность”.
Улыбка растягивается.
“Принято”.
— Ты сегодня что-то больно радостный, — заметив непривычно симметричный оскал, Мей нахмуривается. — Ты с кем там?
Кисаме поднимает голову и на секунду, увидев вблизи лицо Теруми, теряется. Её удивлённо напряжённый взгляд сканирует по всему росту.
— С коллегой, — хмыкает, спускает углы улыбки до ухмылки. Заталкивает телефон обратно в задний карман. — Договорились пиво выпить.
— Понятно, — она моментально теряет интерес и со вздохом отводит взгляд к костлявым веткам над головой. — А мне кофе захотелось…
А вот Хошигаки пиво не хочется, но ситуацию это не портит.
Всё выходит как нельзя лучше.
Примечания:
*Саппоро Ябису и Саппоро Нама - два разных вида пива, где Ябису более дорогое и хорошее.
Ну что ж, глава снова большой диалог и пришлось подзадержаться с её написанием :) Но второстепенные пейринги проступили, дали плоды, и теперь остаётся дело за основным.
Спасибо, что читаете и поддерживаете!