И свет погас

Это странно, но Хошигаки не удерживается. Палец опускается на кнопку вызова, из динамиков доносятся гудки. Раз. Два. Кисаме замирает в проёме своей кухни и смотрит в стену напротив. Держит телефон в руке, разглядывает обои, невыразительную плоскость, на которой даже следа от гвоздя нет. Вдалеке глухо, едва различимо — шаги. Гудки обрываются. — Здравствуйте, Кисаме-сан. Голос, как раздвоенным эхом в пещере: глухим шёпотом за стеной и в динамике телефона громко и отчётливо. Странно звонить Итачи, когда он совсем рядом, за стенкой. Выйти из дверей, постучать и встретить слепой взгляд в грудь намного проще. Но повод — грошовый. Лучше он покрутит телефон в руке пару минут, раздумывая, затем нажмёт на вызов и приложит к уху, говоря как бы походя: — Доброго дня, Итачи-сан, — Кисаме усмехается, смотрит всё в ту же стену, но уже точно знает — за ней замирает фигура соседа. — Я собирался в магазин… Что-нибудь купить к ужину? Давно Кисаме не бывает на свидании. Сложно даже вспомнить. Когда он просыпается этим утром, жизнь словно встаёт в пазы выпавшей шестерёнкой — проржавевшей, немного пожранной коррозией, но всё ещё возможной к исправлению и использованию. Кисаме вспоминает, как проговаривать губами трёхзначное число, отжимаясь от пола. Меняет на бритве кассету, с излишком сдабривает ладонь пеной для бритья, обмазывается и сбривает даже самые труднодоступные волоски под кадыком, запрокинув голову. Накинув на плечи полотенце, ищет ладонью в глубине ящика комода завалявшийся парфюм. Открывает крышку, принюхивается — до сих пор таращит свежим морем, чем-то цитрусовым. Следом за ним вспоминает, что где-то в шкафу валяется уходовый лосьон после бритья и решает не ограничивать себя в многоцветии свежих ароматов: недолго крутит бутылёк, пытаясь найти срок годности, затем эмпирическим методом выдавливает немного, принюхивается, растирает по запястью и щедро сбрызгивает с пальцев на челюсть. Шлейф духов, крутой волной накатив на голое тело, скрывается под кофтой, скатывается до бёдер и там же придавливается постиранными джинсами, затягиванием ремня. Впервые за долгое время из настенного шкафа на кухне извлекается сковородка. Она брякает по столешнице, более громко ударяется о плиту, раскаляется и встречает с умиротворённым шипением каплю масла. Тонкий хруст, яйцо вытягивается из скорлупы и остаётся размазанной кляксой дрожать на плоскости. У Кисаме замечательное настроение. Энергия так и хлещет, будто пробурили новый источник. Но остаётся тарелка в раковине, скатывается капля мутной воды по стакану. Окурок сминается о дно пепельницы на подоконнике и чадит тонкой ниткой по белизне пейзажа за окном. Ещё только день. Массы дел, как назло, не находится. Приятное ожидание скребётся внутри, подзуживает. Кисаме кидает пару коротких взглядов на смежную стену с квартирой рядом. Итачи зовёт на ужин, а не пространно в гости. Будет странно появиться на пороге раньше вечера. Хорошее настроение открывает бреши на слабые точки — Кисаме не любит ожидать. Сопротивляться маленьким слабостям причин нет, поэтому он решает утолить нагулянный голод до встречи коротким звонком. Это будет звучать достаточно приемлемо, ненавязчиво и не выдаст задавленного предвкушения. — Вы сейчас дома? Кисаме наваливается расслабленно плечом на косяк проёма, поигрывает ключами от квартиры. Подтверждает для себя самого видимость настоящего дела. — Да. — Вы могли бы зайти, чтобы спросить, — логично заключает Итачи, и, кажется, будто он тоже поворачивает голову в сторону стены. — Я сам собирался в магазин. Могу составить вам компанию, если у вас нет иных планов. Итачи обыгрывает его даже в позорной мелочи. Кисаме усмехается, шикает смешком в трубку. — Хорошо, сейчас зайду. — Жду вас. Звонок обрывается частыми гудками. Хошигаки рассчитывал на недолгий разговор, но поощряется целой компанией Итачи-сана для первого выдуманного повода. Забытые ощущения дурманят голову, кружат. Кисаме блокирует коротким нажатием мобильный, прикладывает углом к ямочке над подбородком и скалится самому себе, оценивая, с какой лёгкостью и укоризненной сухостью его же инициатива оборачивается против него самого. Либо Итачи действительно нужно в магазин в середине дня, а он удачно подгадывает момент, либо Итачи вольно подыгрывает его сиюминутным желаниям. Даёт простор для действий, позволяет больше. И там, где должна была быть стена, неожиданно открывается проход. Либо же Хошигаки просто рад возможности увидеться раньше и ищет в медитативно-холодном голосе такие же оттенки радости. Потому что не совсем ясно: они всё же гуляли по парку или по граням личного друг друга. Телефон в задний карман джинс. Кошелёк с щелчком застёгивается на кнопку и в куртку. Щёлканье выключателей, взвизгивание молнии, и белизна дня режет по глазам из-за открывшейся дверной щели. Короткий стук, и сразу — щелчок. Дверь в квартиру Итачи-сана приоткрывается, и за ней простукивают глухие шаги обратно в комнату. Кисаме ловит взглядом удаляющуюся спину, вздрагивание хвоста на бордовой водолазке. Похоже, собирается. Кисаме хмыкает, свободно перешагивает за порог и прикрывает за собой дверь. И нахождение в прихожей в ожидании кого-то невольно накатывает очередной тёпло-забытой ассоциацией. Тесный коридор, осторожные перешагивания на татаки. Изучение взглядом однообразных стен, собственных ботинок, шуршание карманов от перебора пальцами по содержимому. Когда-то раньше было немного волнения от неопытности, сейчас — только скучающее швырканье носом и натянутая до болезненности лёгкая улыбка. До одури хорошо. Итачи возвращается в коридор, и его перемещения по квартире выглядят до того обыденно и бегло, что, если не останавливать взгляд на глазах, сложно понять, что он незрячий. Кисаме наблюдает, как он одевается, как перекидывает хвост из-под пальто на спину, как коротко заправляет выпавшие пряди за ухо и склоняется, разворачивая пару обуви к себе. Слишком обыденно. До теплоты на кончиках пальцев. — Не были заняты? — нависает сверху, уточняя. Итачи проговаривает куда-то в ботинки, походя: — Нет. Когда он распрямляется, расстояние в мелком коридоре становится и без того минимальным. Кисаме гадливо улыбается шире, не торопясь освобождать пространство и избегать близкого контакта: покачивает локтём, разглядывает сверху чужое лицо вблизи, не тянется первым открыть дверь. Как ждёт, что Итачи на него наткнётся. Но Итачи не зря так свободно чувствует себя в рамках квартиры — замирает в нескольких сантиметрах, слепо смотрит в чужую грудь. Спустя пару секунд отмирает. Пережимает перчатки в ладони и, подавшись вперёд к Хошигаки, заставляет того настороженно застыть. Под локтём щёлкает выключатель, свет в коридоре гаснет, как минуту назад в его квартире. Но если темнота в его квартире только смотрит мертвенно в спину, окатывает ледяным дыханием в затылок напоследок, то здесь — бросается в глаза, толкает широкой ладонью в грудь. Кисаме рефлекторно-быстро открывает позади дверь свободной рукой, разрезает покров темноты белым светом и вышагивает. Дневная блёклость органично ложится на лицо Итачи, бросает от длинных ресниц тени. — Идём? Совершенно бесстрастен. До ощутимых мурашек по затылку. Хошигаки выравнивает сбившееся дыхание одним долгим выдохом и дрогнувшей ухмылкой на губах. Иногда от Итачи-сана задувает жутью, но сразу же приятным, тёплым — пригревает, успокаивает. Итачи закрывает дверь и, оборачиваясь, совсем бесхитростно-привычно подныривает ладонью под локтём. Его рука, затянутая в перчатку, ложится на предплечье естественно. Кисаме не успевает подумать о царапнувшей зрачок темноте, внимание сразу перехватывается. Дистанции не остаётся — она сжирается притиркой чужого плеча, удобным расположением локтя под боком. И снова хорошо. Кисаме удовлетворённо хмыкает, оценив, и они неторопливо спускаются вниз по дребезжащим ступеням. — Я полагал, вы сегодня работаете, — заговаривает Итачи уже за пределами двора, когда снег начинает гуще скрипеть под ногами. — У вас выходной? — Да, выменял у Ямамото. — Выменяли? — Подменился, — делано поправляется он, ухмыльнувшись, и кидает взгляд на слепо смотрящего вперёд Итачи. — Для вас же я должен быть всегда свободен и не занят. День не отливает солнечностью, но редкий контрастный луч режется сквозь низкое серое небо и углы зданий, бликует на белых склерах чужих глаз, играется в ресницах. В золочёной полоске света отчётливее видно, как резко выдыхает, как крутятся в воздухе клубы пара. Итачи хмыкает на грани со смешком. Прикрывает умиротворённо глаза, дав вздрогнуть губам в улыбке. — Как чётко вы следуете моим пожеланиям. Кисаме шире растягивает ухмылку, не отрывая взгляда. Хочется ответить про взаимность, но решает покорно поддаться красоте момента. — Рад стараться. Поскрипывает кожа перчаток по куртке, теснее обхватывается рука. Ожидание должно пройти сейчас, сбавить обороты. Однако сладость от диковинного предвкушения попросту становится спокойнее, но не исчезает. Кисаме на проверку оглядывает шагающего Итачи под боком, рассматривает черты лица, тени залёгших эмоций в неуловимой мимике. Внутри по прежнему бьёт гейзер эмоций. Даже несмотря на то, что Итачи рядом и приглушённо говорит с ним. То самое, едва подконтрольное. От чего лет в пятнадцать потеют ладони и познаётся вся гамма положительных чувств. Их шаги неторопливо хрустят по притоптонному снегу тротуаров глубже в город. Разговор лёгкий, ненавязчивый, больше предисловие для улыбок украдкой, коротких смешков в сторону друг друга. Кисаме примеряется к ощущениям, пробует найти золотую середину. С трудом осознаёт, что настолько сильные чувства бьют наотмашь, часть из которых нужно придавливать, придушивать, чтобы не полилось через край. Наверное, это то, про что говорят «повезло». Такое специально не найдёшь, не воспроизведёшь по памяти. Внешне бесстрастный Итачи чаще поднимает ладонь к лицу: то убирает волосы за ухо, то по привычке тянется к наушнику, который забывает вставить в ухо, и опускает руку, то откровенно прикрывает рот, не знает, за чем спрятать прорывающиеся сквозь обычную холодность полуулыбки, смешки, обнажение белых зубов в честных эмоциях. Кисаме цепко следит за ним, остлеживает реакцию на себя и свои слова. И ответная реакция льстит, оглаживает, греет то, что и без этого фонтанирует внутри. Итачи тоже хорошо с ним. Весело, приятно. Чужая честность возвышает самомнение Хошигаки: он уже не раз видит улыбающегося Итачи, чуть шутливого и откровенного, не закрытого наглухо, но сейчас будто и из него это льётся прямолинейнее. Позволяет увидеть и прочувствовать больше, чем другим — подпускает на расстояние дыханий, рефлекторно не отстраняется, когда Кисаме наклоняется ближе в разговоре, обращается всем телом и жестами к нему. Решая подкурить, Кисаме осознанно неважно обхватывает ладонь Итачи на своём предплечье, приподнимает и достаёт на мгновение освободившейся рукой из кармана пачку сигарет и зажигалку. Этот жест совсем не нужен, Итачи позволил бы и так достать нужное, не отводя руку. Но несколько по-глупому долгих секунд Кисаме держит его скрипящую перчаткой руку в своей, роется в кармане, давно нащупав. Ни для кого незаметно, что в его лице что-либо меняется. Но Хошигаки видит — приподнятые во внимании брови над расфокусированным взглядом вперёд, короткий выдох паром, покорное дозволение. Прощупывает почву. Что можно, что нельзя. Итачи замолкает на недолгую паузу, затем так же бесстрастно продолжает разговор. Не акцентирует внимания на чужом жесте, удобнее укладывает свою ладонь в чужой руке, взаимно обхватывает пальцами. Кисаме отмечает — разрешено. Подкуривает, убирает пачку в карман. Опускает обратно руку Итачи на своё предплечье. Итачи вольно и делано расслабленно примеряется, удобнее укладывает руку. Прижимается. Кисаме затягивается глубже. Пока он проверяет, достаточно ли он близко и может ли касаться, когда вздумается, Итачи-сан будто даёт зелёный свет на большее: не ограничивает себя и, соответственно, стоящего рядом. Меж тем разговор уходит от поверхностных тем, возвращается к насущному. — Так что на ужин? — с играющей в словах улыбкой, уточняет Кисаме и выпускает дым уголком рта. Через перекрёсток — магазин. Самое время узнать, что им вообще нужно, кроме предлогов. — Одэн. — В этот раз без заморочек?.. — усмехается, поглядывает через плечо за поволокой рассеянного в дыхании дыма. Итачи безразлично поводит плечом. Не стесняется обличать свой легкомысленный подход. — Какие ваши любимые ингредиенты? Кисаме прищуривается, поднимает взгляд на полоснувший по лицу луч солнца. — Хм-м-м… Сацума-аге, тикува, яйца. А у вас? — Ханпен, чикувабу, даттемаки. — Вы совсем не по рыбе, Итачи-сан. — Ханпен из сурими. — В сурими рыбы, как в рисе хлеба. На губах Итачи припекает улыбку, как тёплый отсвет. Он в очередной раз непроизвольно вскидывает руку, убирая волнующиеся волосы у лица за ухо, а на самом деле скрывается за ладонью. Кисаме с чуткостью запоминает обрывки его полупрофиля из-за пальцев: как спокойно прикрываются глаза, как растягиваются губы до ямочек на щеках, как поблёскивают эмалью зубы. Красивый. Передавливается зубами фильтр, покачивается сигарета в сухих шелушащихся губах. Отводить взгляд от Итачи не хочется. Как приклеивает намертво, что потом — только с роговицей, с разрывом нерва отдирать. Кисаме бегло смаргивает, отводит всё же глаза и скалится самому себе, убирая сигарету. Есть не хочется. Говорят о еде, а содержание навылет. Магазин встречает послеобеденным запустением: между рядов таскается пара ленивых покупателей, кто-то из персонала восстанавливает презентабельный вид торговых полок, слишком жизнерадостно-нейтральная музыка надоедливо фонит под потолком. Они заходят вовремя — не слишком много любопытных взглядов, которые станут провожать пару мужчин, держащихся под руки, или акцентирующих внимание на непривычно-недвижимом взгляде одного из них. Настроение не располагает к сухому последовательному выбору продуктов, скорее к сытому и скучающему созерцанию ценников, цветастых упаковок, обилия разновидностей одного и того же. Итачи между фразами вставляет «нужен дайкон», и Кисаме неспешно меняет их направление в сторону овощей. Под боком аккуратно и плавно чужие руки стаскивают перчатки, убирают в карман пальто. Пальцы дотрагиваются до оголённого запястья. Шуршат по рукаву, оглаживают полоску кожи между карманом и рукавом. Кисаме бегло опускает взгляд, отслеживает касание. Провокационно-незначимо вытягивает свою ладонь из кармана, подставляет больше обнажённой кожи под чужие пальцы. Если Итачи отстранится, значит, случайно. Если… Пальцы проскальзывают по запястью, невесомо пальпируют — будто не знает, что будет в продолжении руки. Однако уверенно останавливаются, укладываются на выдающейся кости запястья. Подушечками пальцев по набухшим змеям вен — гладит, проводит кончиком ногтя, осязает мягкий рельеф. По загривку иглами. Волосы встают дыбом на шее. Кисаме приоткрывает рот, ещё не зная, что сказать. Перекатывает вязкую слюну во рту. Это определённо не случайно. Средний палец замирает на самом тонком и нежном месте: бьётся в ритм пульса, едва видимо вздрагивает на толстой вене. Говорят, у некоторых эрогенная зона на запястьях. Что ж, Хошигаки везёт — кончить от невесомого поглаживания Итачи по руке он не может. Но может, дёрнув неуверенно ухмылкой, повести челюстью в сторону, вычертить треугольник взглядом по чужому лицу, различить в холодной маске непричастности на секунду подпрыгнувший кадык. Итачи неторопливо идёт рядом, не выражает и капли заинтересованности в своём жесте. — Не замёрзли? Без зазрения совести достаёт руку из кармана и напрямую обхватывает холодные пальцы. Зуб за зуб — Итачи буквально прыгает по его выдержке, одаривая неслучайными касаниями. Хотя этому сложно не потакать — приятно до боли в скулах. Кисаме впивается внимательным взглядом в его лицо. Соскальзывает большим пальцем по костяшкам, оглаживает. Будто на проверку — холодно, не очень. Их неторопливый шаг останавливается окончательно. Итачи смаргивает. — Я был в перчатках. Разумеется, Кисаме же брал его за руку до этого — знает. — Вот оно как… — голос правдоподобно плавает в интонациях невнимательности. — Не заметил. Задумчиво доводит пальцем до края ладони. Над шарфом отчётливее вздрагивает очертание кадыка. Итачи моргает ещё раз, концентрирует слепоту на кафельной плитке. Губы Хошигаки непроизвольно растягиваются шире в улыбке. Задевает, выбивает из колеи?.. — Мы у прилавков с овощами? Монотонно-спокойный голос. Итачи-сана невозможно вывести на чистую воду — самому проще утонуть. Кисаме пропускает смешок, отворачиваясь. Возвращает взгляд с промедлением. Подпускает на шаг, подманивает, а затем безжалостно выключает свет. Заставляет плутать в темноте догадок, вслепую махать руками в поисках чего-либо конкретного, осязаемого. Но вокруг лишь эфемерные ощущения: касаний, улыбок, намёков. Или же просто — пустота. — Сейчас к ним подойдём. — Хорошо, — мажет перебором пальцев по руке, медлительно вытягивает свою ладонь, не даёт контакту прерываться болезненно-быстро. — Будет удобнее, если вы возьмёте остальные ингредиенты, я возьму дайкон и даси. Отдел с приправами и бульонами недалеко от овощей. Как отталкивает. Кисаме надавливает языком на клык, режется тупой болью. Отводит глаза в сторону и спешно убирает руку в карман. — Конечно, как вам будет удобнее. Покачиваются волосы у лица при кивке, постукивают каблуки ботинок. Итачи разворачивается медленно, чуть задевает опущенной рукой уголок одной из полок, но ориентируется быстро, хоть и механически — по прямой шагает вымеренным количеством шагов в нужную сторону. Хошигаки провожает его спину долгим взглядом. Вероятно, он перешагнул черту. Поглаживание было лишним. Кисаме выдыхает, чиркает пару раз в кармане зажигалкой, похрустывает шеей и разворачивается в противоположном направлении. Лёгкое разочарование и неловкость от собственной вольности неприятно укалывают внутри. Кисаме старается не делать лишних действий, не нарушать личные границы, однако обманчиво кажется, что Итачи позволяет ему это. Впрочем, как много ему позволяют: видеть улыбку, поддерживать за руку, иногда задавать личные вопросы. Ничего больше. Кисаме прикрывает глаза, примиряется с тем, что со вчерашнего вечера разрастается колким и объективным — то, что испытывает он, не означает, что Итачи-сан испытывает нечто схожее. У Хошигаки перекручивает внутренности, голова отключается, ожидание встречи фонтаном расхлёстывается по всему окружающему. Он уже не запальчивый подросток, держит в узде, но сколько воду в кулаке не сжимай — протечёт. Итачи другой: холодный, последовательный, рассудительный. Его эмоции глухо доносятся из-под ударопрочной отстранённости, приходится подстраиваться, выискивать их отклики и вибрации. Кисаме даже не уверен, привлекают ли его мужчины. Определённое ощущение есть, что он недалёк от правды касательно чужих предпочтений и что все оставленные недосказанности прямо ведут к очевидному, но… Но всегда есть «но». У Итачи их в наборе неподсчётное количество. Кисаме закидывает в корзину безвкусные на вид чикувабу, ханпен, тикува. Хрустит в пальцах упаковкой готовых даттемаки, потом кривит губы и подбрасывает упаковку ханпена и яиц — приготовит сам, не заморочится. Направляясь в отдел с полуфабрикатами, он выходит к рядам с овощами и фруктами. Фигура Итачи закономерно стоит у лотка с редькой. На фоне чёрного пальто контрастно выделяется красная упаковка даси в пальцах. Кисаме хмыкает и подходит со спины. — Нашли что-нибудь? — проговаривает над плечом деликатно приглушённо. Итачи не из пугливых, но на мгновение его пальцы вздрагивают на белом дайконе. Он чуть поводит головой в сторону, замороженно уводя взгляд за поворотом головы. — Да, определял, какая лучше по размеру. Кисаме хмыкает глухо. На его взгляд, все одинаковые. Держится на минимальной, но допустимой для приличий дистанции. Отводит корзину в сторону, чтобы не касаться чужих ног. Огибает свободной рукой, не дотрагиваясь, но выдерживание расстояния влечёт неминуемое сближение в других местах. Кисаме приходится податься грудью ближе, коснуться подбородком чужого затылка. — Да берите эту, — оценив поближе и обхватив дайкон на свободной части от длинных пальцев, говорит. — Хотя, можно и взять поменьше. Не думаю, что мы всё съедим за раз, Итачи-сан. Итачи или просто выдыхает чуть громче прежнего, или издаёт звук схожий с хмыканьем. Хочет опустить редьку обратно к остальным, но руки замирают. Откровенно-прямой поворот головы в другую сторону, отклоняется назад, врезаясь в мощное плечо Хошигаки. Горячее дыхание по больной точке — окатывает горячо открытую шею, заставляет ощутимо вздрогнуть. Итачи жадно, не скрываясь, втягивает воздух носом. Кисаме не видит, что он прикрывает блаженно глаза. — Идеально. Кисаме задубевает на месте. В прошлый раз Итачи как дразнится — выдыхает пару раз интимным шёпотом на ухо, но не касается зоны шеи возле ушей. Сейчас — кончиком носа по ярёмной, близким дыханием в кадык, водит медитативно сверху вниз, принюхивается. Притирается к удобному плечу, укладывает совершенно бессовестно голову на плечо. Занемевшая ладонь сжимается на ручке корзинки. Зудит, чтобы поправить наливающийся стояк под джинсами. Сука. Натуральная сука этот Итачи-сан. Кисаме сводит едва не до хруста суставов челюсти. Терпит, сглотнув. — Что?.. — Ваш аромат, — таким же ровным, но более приглушённым голосом. При встающем хере кажется, что этот бархатный тембр можно потрогать, ощупать, прокатиться пальцами по мягкой ворсистой шелковистости. — Он идеально вам подходит. Я не слышал его раньше на вас. Вдыхает глубоко — чувствуется, как за грудиной расправляются лёгкие. Выдыхает — горячо, точечно, прямо под ухом, что ещё секунда, ручка корзинки хрустнет в кулаке и придётся менять на чужие тазовые кости. Член распрямляется, натягивает карман джинс. Кисаме набирает воздух в лёгкие. Задерживает на недолгую секунду дыхание, чтобы сконцентрировать мысли на нём, не на члене. — Редко пользуюсь. Кровь либо в голове, либо в стоячем колом хере. Словарный запас скуднеет моментально. А у Итачи-сана, похоже, наоборот — разрастается. Находит больше слов от удовольствия. — Очень зря, — с предыханием, в мочку уха. Кисаме закрывает глаза, закатывая, мучительно терпит, но мурашки прокатываются по плечам, скатываются на позвоночник и стрелой в поясницу. — Он идеально подобран под ваш природный аромат тела. Многие пробуют изменить свой запах, скрыть, но настоящая задача парфюма — подчеркнуть и усилить самые яркие ноты своего собственного. Ваш парфюм подчёркивает всё очень ярко. От слов — только голос. Приглушённый, звучный, покатый и глубокий. Он вибрирует во влажной полости рта — едва слышимые смыкания губ, причмокивания в звуках. Уходит глубже по гортани — узкой, склизкой, которую хочется драть не кашлем. И обрастает глубиной звучания внизу, в груди — хочется стиснуть в ладонях, пропустить каждую вибрацию через пальцы. Итачи пользуется своим блядским голосом, невесомо гладит кончиком носа по шее. Если заиграется и хоть на мгновение коснётся влажным языком, Кисаме станет похер. Толкнётся бёдрами со стоящим членом в его. Обозначит последствия его мутных заигрываний. Одна мысль потереться членом сквозь ткань простреливает в голове зазывающим томлением. Кисаме хочет не просто переспать, а выдрать, как суку, Итачи-сана. Прямо сейчас. От лёгких поглаживаний запястья до пульсирующе-яркого желания пристроить член во что-то узкое, влажное и горячее. Кисаме, не скрываясь, глубоко вдыхает с посвистыванием. Пробует уйти от животного недотраха. — Кисаме-сан?.. — доносится с вопросительной интонацией. Хошигаки с трудом разлепляет глаза, концентрируется обратно на содержании слов. — М? Перед глазами — идиотский лоток с редькой, ровно выкрашенная стена магазина. Свободная рука — зависает в воздухе, уже не касаясь дайкона. Чужое дыхание отстраняется от шеи, но недалеко: долетает, заигрывая, щекочет кожу, напоминает, что хрен ещё будет стоять очень долго, больно и твёрже редьки. Итачи чуть отклоняется, приподнимает голову с плеча. — Вы самостоятельно подбирали аромат? Кисаме прочищает коротким кашлем горло. Наконец расслабляет руку с корзинкой, удобнее прижимает её к чужому бедру. — Нет, бывшая. Миру любила уход и кучу склянок на пару с Хаку. Хошигаки подсовывала тоже, а он и не переборчив — что дали, то и есть. Итачи отворачивается. Одаривает далёким дыханием в движении ключицу и концентрирует слепоту прямо перед собой. Толкнувшая его в бок корзинка даёт возможность сориентироваться: он оборачивает в ладонях выбранный дайкон, шуршит упаковкой и медленно-направленно опускает его на дно корзины, склонившись. Поверх падает, хрустнув, красная упаковка даси. — Она вас сильно любила, — уже без интимной приглушённости покойно-буднично комментирует Итачи. — Подобрать аромат настолько точно — большой талант. Когда Итачи отстраняется, Кисаме шумно выдыхает. Конечно, член пустое пространство рядом не опустит, но теперь хотя бы ничего не укрепляет его. Острый взгляд расчерчивает стену, полосует по полупрофилю Итачи из-за волос. Как удобно: только что тёрся о его шею, заставлял врастать в место, дышал на ухо, а теперь — поговорим о бывшей. Кисаме не устраивает такой расклад. Пора бы очертить и свои границы. Они без того достаточно валкие, но, похоже, всё ещё есть. — У каждого так парфюм оцениваете, Итачи-сан? Вопрос звучит жёстче, чем хотелось. В нём продувает раздражение и мелкая мстительность за отнятую руку. К себе — ни на шаг, а сам — хоть по чужому вставшему херу погладит, ударит и пойдёт дальше выбирать дайкон. Итачи, едва сделавший шаг в сторону, останавливается. — Только у вас, — глухо из-за спины, не поворачивает и головы, чтобы слова долетели прямо и отчётливо. Но Кисаме слышит. Шикает, усмехаясь, отводит взгляд в сторону и поводит челюстью. Так всё же сознательно играет, чёрт бы его. Под стук неторопливого и последовательного шага, Хошигаки второпях заставляет себя передёрнуть плечами, прогнать толпы мурашек со спины и, поудобнее перехватив вспотевшей ладонью корзинку, дёргано поправить вставший хер. Определённо стоит подышать свежим воздухом. Ещё у прилавка с овощами у него не вставал. Нагнать Итачи у конца ряда, что старуху на выходе из дома. Итачи идёт по строгой прямой, клонясь к краю для ориентирования, и Кисаме деликатно оттесняет его, привычно подставляя локоть. Он перебрасывает руку так же вольготно, спокойно заговаривает на отстранённую тему. Кисаме поддерживает лаконичным угуканьем, но сил распространиться на обширный диалог не находит. Член стоит. Упорно долго. Даже на кассе, пробивая продукты, скептично-прожённого вида кассирша оглядывает исподлобья Хошигаки в ответ на его осторожные поправления хера через джинсы. Итачи стоит рядом и омертвело смотрит слепым взглядом в стену. Благо, что не видит. — С вас… Кисаме запоздало лезет в карман за кошельком, отводя глаза от пристального внимания кассирши. Но пока он роется, Итачи вскидывает руку для внимания. — Я заплачу. Тыкает бегло по экрану телефона из цветастых прямоугольников, подносит к терминалу. Кисаме кривит губы, но решает не противиться. Шикает, уже отходя от кассы в сторону, но на это только косится неприятно внимательная кассирша. Он ловит её взгляд, забирая мешок и подавая локоть Итачи, который беспроблемно обвивает его руку. — Чего?.. — цыкает Хошигаки, вздёрнув верхнюю губу, и женщина за кассой тут же отводит взгляд, утыкается себе в монитор. Одно хорошо в его жизни: никто особо не рвётся переспрашивать про симпатичного инвалида под боком и стоящий хер в штанах, когда Кисаме подаёт голос. Страх — единственное, что уберегает от пересудов. Холодный ветер долгожданно ударяет в лицо. Скрипят перчатки Итачи при натягивании на длинные пальцы, шуршит мешок, ударяясь о ногу. Кисаме в последний раз укладывает член в бок, чтобы он спокойно опустился, и уже без суеты шагает дальше. — Всё в порядке? — неожиданно заговаривает Итачи. Кисаме искоса оглядывает его, затыкает рот сигаретой. — В полном. Густо скрипят шаги по снегу, чиркает зажигалка, сигналит машина на перекрёстке, затем — взвизгивает скрипом шин по гололёду и с нарастающим гулом мотора рассекает дорогу. Итачи ступает рядом, но головой непривычно чуть повёрнут в сторону Хошигаки — прислушивается. Вздрагивают волосы у лица, цепляются за ресницы. Отворачивается. Ладонь, покойно лежащая на предплечье, соскальзывает ближе к запястью с шорохом ткани и касается голой кожи. Надевает лишь одну перчатку. Вторую — держит в руке. Кисаме вскидывает удивлённо брови, покачивает в губах подожённой сигаретой. Даёт вторую попытку?.. Они останавливаются на перекрёстке, ждут свой свет. Чуть поводит рукой, заткнутой в карман, достаёт немного, даёт ощутить напрямую, что Итачи касается именно его руки. Итачи, не помедлив, соскальзывает по запястью к ладони. Длинными пальцами по короткой отводящей мышце, останавливаются на крутом уклоне. Касание самыми кончиками на грани теплоты кармана и холода улицы. — У вас тёплые руки, — глухо в стороне. Кисаме медлит, оборачивается. Вглядывается в привычно непроницаемое эмоциями лицо. И острые черты, прорезавшиеся в Хошигаки вместе с напряжением, смягчаются. Член падает окончательно. Остаются чувства. Чувства, что нужно захватить ледяные пальцы, вовлечь глубже в карман и греть их до самого дома. Но… «но». Свет на светофоре меняется на голубой. Нужно отвернуться обратно, глядя на дорогу, сбросить с сигареты дотлевший пепел и шагнуть дальше. Для остального останется ещё время.

***

Путь до дверей квартиры растягивается приятно неспешно. Они проплывают мимо магазинчика с данго: чуть переговорив, заходят внутрь, Кисаме приглушённо описывает Итачи на ухо виды данго на витрине, пока перед ними стоят покупатели. Бренчит колокольчик на входе, улыбчивая девушка кланяется при прощании. Когда выходят, у Хошигаки прибавляется пакет в свободной руке. Итачи перебирает пальцами по запястью некоторое время, потом всё же отнимает руку и облачает угловатые линии пальцев в чёрную кожу. Обхватывает привычно за сгиб локтя. Кисаме отслеживает и уводит взгляд обратно на дорогу. На пути из-за угла показывает кофейня, и Итачи, будто видит, притормаживает у неё, уточняет, где они сейчас проходят. Короткий разговор и стеклянные двери снова открываются с тонким звоном колокольчика. Из-за прилавка улыбается бариста, кивает в мелком поклоне. Выбирают недолго, дольше Кисаме предлагает разные витиеватые варианты из выписанного на доске меню, сдабривает безобидными поддёвками. На вопрос «с собой или здесь», Итачи безапелляционно говорит «здесь» и уже снимает перчатку, чтобы достать телефон для оплаты, но Кисаме ориентируется раньше и уже протягивает из щёлкнувшего кнопкой кошелька купюру. Присаживаются в полупустом крохотном помещении за самый дальний столик. Шуршат под ногами отставленные пакеты, цокают деликатно чашки с кофе на блюдцах, глухо и тепло раздаётся нить разговора. За большим окном кофейни с белыми буквами косым снегопадом задувает поднявшийся ветер. Итачи откладывает перчатки рядом, невидимо-мягко улыбается, слушая, слепо смотрит в стол и средним пальцем аккуратно проводит по каёмке блюдца. Кисаме сидит напротив, подаётся вперёд через стол, раскидывает бесцеремонно руки, не стесняясь жестикулировать. Его взгляд по-живому курсирует по чужому лицу, по тонким откликам эмоций, по вздрагиванию ресниц и поджиманию губ. Когда он заговаривается, посмеивается, чужая ладонь проскальзывает оставшееся расстояние, походя задевает, останавливается пальцами на костяшке запястья. Итачи перехватывает неизменно тихим голосом тему, дополняет. Взгляд коротко на руки и выше на лицо. Кисаме поджимает в улыбке губы, кивает и продолжает говорить. Рука Итачи с промедлением отстраняется, возвращается на тёплый бок чашки. Бряканье колокольчиков, долетающее прощание баристы и скрип снега под ногами посреди густого снегопада. За прогулкой до дома небо нетерпеливо начинает темнеть. Скрип калитки, дребезжание ступеней. Порывистый выдох паром в словах, клацанье ключей в замке, уютное тепло квартиры встречает вместе с щёлканьем выключателя. Подготовка к ужину проходит в обсуждении фильма для просмотра, разборе пакетов и мягком хлопанье дверцы холодильника. Кисаме с удовольствием и лёгкой очарованностью наблюдает за Итачи: как чуть горбится, склоняясь и доставая другие ингредиенты для готовки, как подбирает хвост и перевязывает его на пучок, по-домашнему закусывая резинку в зубах, как походя закатывает рукава длинными пальцами пианиста. Кисаме видит его таким уже много раз — достаточно много для простого соседства — но почему-то именно сейчас эти обрывистые бестолковые картины откровенно согревают внутри, заставляют растягивать губы в полуулыбке. Вся эта возня и вправду нужна Хошигаки: апатичное хладнокровие Итачи, контрасты его бледной кожи, черноты волос и бордовой водолазки, размеренного темпа разговора и научено беглых движений руками. Замороженный взгляд расслабленно полуприкрыт веками, что отчётливее видна каждая ресница, закрученность, лисья удлиненность к внешнему уголку глаза. Кисаме долго петляет от понимания всепоглощающего чувства комфорта. Но сейчас, наблюдая, по-простому рад. Наверное, даже счастлив. — Достаньте, пожалуйста, мирин, Кисаме-сан, — бросает через плечо Итачи, гремя извлекаемым из шкафа сотейником. — Он на полке справа. На узкой кухне мало пространства, но развернуться и залезть в шкаф выше над чужим плечом не составляет труда. Кисаме отрывается задницей от тумбы позади себя, открывает дверцу и, пока Итачи под боком раскладывает по привычке все необходимые продукты в строго понятном ему порядке, выглядывает нужную бутылку. — Саке в холодильнике? — Да, я достал его. Небольшая прозрачная бутылочка опускается рядом с движениями чужих рук. Хошигаки недолго вглядывается в желтоватые переливы вина, отслеживая, не прольётся ли, если Итачи резко повернётся, потом всё же обозначает: — Держите. Итачи распрямляется, привычно ведёт головой выше вместе с недвижимым взглядом и выставляет в сторону ладонь. Расслабленное мановение пальцев, тени, залёгшие от тёплого света под косточкой на запястье, выдающимися суставами пальцев. Кисаме смотрит секунду дольше на его руку и в голове неприятным, колким отзывается — раньше он её отнял. Непривычно быть задетым мелочью, но правда, как она есть, режется осколком. Он поднимает бутылёк выше, вкладывает в руку, едва касаясь своими пальцами, и рука Итачи вздрагивает — не ожидает, что ему подадут её откуда-то снизу, не сверху. Но Кисаме, что огнём по незажившему ожогу — неприятно. — Спасибо, — доносится в ответ покойно-ровным голосом, и едва показавшийся профиль из-за волос скрывается. Итачи отворачивается обратно, выставляет вино по стенке, чтобы быстро найти. Хошигаки смотрит в его затылок, в петли расслабленно подобранных прядей. Выдыхает, отводя глаза. По Итачи нихера непонятно: можно ступать ближе, нельзя. Он ювелирно подстраивает атмосферу под себя. И близость, как и слова, подбирает также по своему усмотрению. И Кисаме путается. Во всём. Один неверный шаг, ненужное касание — кажется, будто все картинки, как давние фотографии, отправятся в мусорку, на помойку и на перерабатывающий завод. Станут жёсткой туалетной бумагой, которой только сперму с живота стирать, жопу подтирать — жалко. Но и скрывать долго при своей прямоте не получается. Хочется дальше. Хочется закрепить. Хочется внедрить тёплые воспоминания в жизнь и не запоминать с жалкой защитой, что не навсегда. Ничего не бывает навсегда. Как ни крути. Семья не вечная. Дружба не вечная. Работа не вечная. Жизнь не вечная. Кисаме задумчиво вскрывает упаковку конняку над раковиной, извлекает склизкое и желейное, возится пальцами в жиже. Определённо будет, что вспомнить: хорошего и плохого. Он недавно снова обретает возможность вспоминать и не душить на корню остатки эмоций, вдыхать воздух полной грудью. Радоваться тому, что невечная жизнь продолжилась. Итачи занимает в этом осознании немалую роль. И разрывать связь с ним из-за своего неверного шага не хочется. Но и как долго это продлится?.. Позади с чётким стуком опускается нож — Итачи делит дайкон на крупные части. Откладывает половину в сторону, поднимает один из кусков и ловко надрезает край, счищает отточенными движениями кожуру. Кисаме наблюдает за ним из-за плеча рядом, отводит взгляд. Очевидно, что недолго. Хорошее редко надолго останавливается у кого-то одного, как проститутка снуёт от клиента к клиенту, разводит изящные ноги, радуя на недолгие минуты. А затем — помахав пальцами, скрывается за дверьми. Если хочешь продлить, то придётся заплатить немалую цену. — Нарежьте, пожалуйста, ацуаге. — Да, конечно, Итачи-сан. Второй нож с дерущим душу шелестом острого металла извлекается из подставки. Мягко утопает в жареном тофу. Итачи… Итачи однозначно не против общества Хошигаки. Вероятно, не такого близкого, но всё же ему точно приятно находиться с ним в пространстве сжатой кухни, сидеть рядом на одной скамье, идти под руку по улице. Кисаме привык, что замечает в свою сторону симпатию быстро — нечастое явление, контрастное, поэтому легко определяемое. Итачи симпатизирует. Вероятно, больше обычной вежливости. Вероятно, на грани. Вместе со стуком ножа по доске Кисаме перебирает в голове те двусмысленные жесты в свою сторону: прикосновение ног под столом в баре, касание бедра при просмотре фильма, на скамье, мягкое поглаживание по запястью. Расставание с невестой по вопросу интимного характера, но не импотенция. Интерес к внешности человека своего пола. Открытые комплименты. Вода в сотейнике с дайконом закипает. Пузырится под крышкой, заволакивает паром стекло до конденсата. «И сколько баб вы так в койку затащили?..» «Ни одной». «Зря не пользуетесь». «Отчего же. Пользуюсь. Но по другим случаям». Итачи откладывает нож с тихим постукиванием в сторону. Кисаме как раз заканчивает с отпариванием конняку и ацуаге. Взгляд расчерчивает по столу с приготовленными ингредиентами, по плите с кипящими кастрюлями с яйцами и дайконом. Чего-то не хватает. Самого простого. Чёрная длинная прядь вздрагивает у чужого лица от порывистого выдоха, голоса синхронно проговаривают: — Соевый… Даже договаривать не нужно, и так ясно: Итачи вспоминает, перебрав рукой бутылочки у стены, Кисаме на взгляд определяет, что его нет. Оба рефлекторно тянутся к дверце шкафа. Лопатками в чужую грудь. Пучком волос в подбородок. Касание пальцев встречает ещё в воздухе, не дотянувшись до ручки. Обрывки полупрофиля из-за волос, прямой взгляд в стену и чуть разомкнутая линия губ. Кисаме замирает, сверху глядя в лицо Итачи. Разглядывает во внимании каждую черту: вздрогнет ли в отторжении, в неприятной эмоции. Худая кисть не отстраняется из-под его руки. Кисаме смотрит. Близко. Напряжённо. Цепь лопается. Как пузырь на кипящей воде в кастрюле. Кисаме без резкости подаётся ближе, склоняется к замершему в одной эмоции лицу. Осторожно касается разомкнутыми губами других, неторопливо смыкает. Первое мгновение — ничего. Итачи застывает, как скульптура — слепая, бледная, подобная красоте живого. Даже ладонь не вздрагивает от долгого зависания в воздухе. При поцелуе сложно заглянуть не только в глаза, но и оглянуть всё лицо, считать мимику. Однако Хошигаки приоткрывает веки, инстинктивно пробуя распознать ответ, переводит взгляд от одного расфокусированного большого зрачка до другого. Не отталкивает. Может, удивлён?.. Хочет плавно отстраниться, дать время на размышления и осознание. Но… Но Итачи создан из сплошных «но». Едва Кисаме отстраняется, сухие губы раскрываются в ответном: также осторожно, плавно, дав касанию растянуться, обрасти влажной мягкостью. Целует в ответ, ничего не говоря. Ухмылка невольно растягивается — он всё понял верно. Каждый чёртов оттенок и полунамёк. Раскрывает рот шире, склоняется неудобно из-за плеча и накрывает полновесным поцелуем. Руки опускаются от дверцы. Одна — медленно, упираясь, на тумбу, другая — вольно на плечо под бордовой водолазкой. Они пробуют друг друга, не торопясь, размеренно. Мажутся губами в плавном смыкании, окатывают урывистым дыханием рот в рот. Потираются чувствительным контуром верхних губ, проезжаются кончиками носов по щекам. Итачи аккуратно пробует развернуться, Кисаме чутко улавливает, отстраняется корпусом, разъединяет ненадолго поцелуй. Когда Итачи оборачивается, он остаётся полностью припёртым к тумбе — Кисаме чувствует, как пахнуло взаимной открытостью, дозволением, и, не задумываясь, напирает, перехватывает ладонью за спиной, вжимает в себя. Давно хотелось — прямо, взаимно, не теряясь в догадках. Хотя Хошигаки отдаёт должное: ему нравилось это. Нравилось, когда держали на коротком поводке и поддразнивали, заставляли кружить за оброненной каплей крови в воде. Итачи встречает его губы жарче, чем раньше — раскрывает рот, чтобы идеально, как по контуру, Кисаме врезался в его, и проскальзывает языком за зубы. Кисаме в довольстве прикрывает глаза, пробует не ухмыляться восторженно. Не такой и закрытый — весь внутренний мир с влажным чмоканьем и плавными оборотами языков показывает, даёт распробовать. С Итачи-саном сплошные сюрпризы. Откровенная взаимность ударяет в голову сильнее. Ладонь крепче сжимает чужую поясницу, сминает водолазку. Пальцы Итачи закономерно опускаются ему на напряжённое предплечье, поглаживают большим пальцем против роста волос — одобряет. Второй рукой, воздушно поведя по плечу, поднимается до шеи и опускается на щёку. Легко дотрагивается, осторожно ощупывает, задевает линию роста волос кончиками пальцев. Смотрит. Внутри тугим и тёплым сворачивается — приятно. Кисаме плавнее смыкает губы на других, медленно обводит языком чувствительный кончик чужого. Накрывает своей рукой поверх его ладони. Прижимает теснее. Пальцы свободно переплетаются поверх его скулы. И от обычных движений — узлом скручивается в груди, тяжелеет в паху. Кисаме слишком оголодал без ласки, близости, чужого тепла. Подпитывался крохами касаний Итачи, распалялся, а теперь, как подросток, реагирует на необходимую нежность. По старой привычке отводит бёдра назад, чтобы не показывать напрямую реакцию, сбавляет обороты. Нужна пара минут, и всё уляжется. Однако если свои эмоции Хошигаки может подавлять, то чужие — невозможно. Итачи порывисто подаётся тазом следом за ним, притирается. Сбивается вымеренное дыхание. Кисаме шумно выдыхает, поймав минимальное расстояние от чужих губ, но в ответ напором — поцелуй ещё глубже. Льда от Итачи не остаётся. Показывается новое, недоступное, скрытное — раздувшееся пламя. Будто тоже терпел, оттеснял эмоции, задавливал внутри. Кисаме на мгновение приоткрывает глаза, склоняя голову в другую сторону, и ловит взглядом: закрытые глаза, чуть изломившиееся брови, подрагивающие ресницы. Но видит самое новое и безумное — жадную страсть. Он впивается поцелуем, как в кусок мяса животное: отрывисто, коротко и шумно выдыхая через нос, беглым полизыванием языка и сразу — глубже, внутрь, поглотить. По позвоночнику иглами, с шеи скатывается волна мурашек. Чёртов Итачи-сан. У Кисаме расхлёстывается всё. С треском рвётся последняя сдержанность, деликатность. Врезается таким же рваным поцелуем, за секунду смещает ладонь со спины на чужое бедро и нарочито-показательно вдавливает, толкается. Рельеф набухающего члена ощутимо трёт. Со щеки ладонь, выпутываясь из пальцев, по жилистой шее. Цепляет горловину футболки, оттягивает ногтями, и бегло, жадно на грудь. Второй — по мышцам руки, под короткий рукав, сдавливает, ощупывает, впитывает касаниями жар тела. Хочет осмотреть, ощупать. Кисаме не удерживает короткий смешок сквозь обгладывающие поцелуи — вот, значит, что крылось под желанием узнать его лицо. Итачи откровенно хочет облапать, насладиться. Как не дать ему того, что он хочет. С влажным причмокиванием отрывается, перехватывает недавно недоступные ладони на себе. И вольно — снизу под футболку. В лице Итачи вздрагивают мускулы, он благодарно выдыхает. Кисаме вдрабливает себе в память короткие мгновения созерцания этого вида — насильно прикрытых глаз, влажных опухших губ, растрепавшегося пучка, рассыпавшегося по плечам прядями. У них уже устоявшееся правило: рука руку моет. Открываясь для ощупываний, хаотичных поглаживаний, Кисаме долгожданно прямо лезет мощной рукой к чужому затылку и тянет за ослабшую резинку. Длинные волосы опадают из высокой причёски эстетично-прекрасно — до сжатия челюсти, до удовлетворённого выдоха. Итачи не сопротивляется, наоборот в своей сучьей манере коротко встряхивает головой, заставляет разлететься смоляным стогом волосы, и, выдохнув, сгоняет мешающиеся пряди с лица. Кисаме, улыбаясь, аккуратно убирает рукой волосы и сразу — пятернёй в чёрную густоту, в спутанность, привлекает к себе за затылок, довольно зарываясь пальцами. Перед поцелуем горячее дыхание рот в рот, только затем — склонённые головы, удар носом по скуле от порывистости и смыкание губ с откровенно влажными звуками. От Итачи всё закипает, бурлит, взрывается закупоренным гейзером высоких температур. Трутся бёдрами, притиснутыми друг к другу, жадно пальцами водят по желанному: сквозь поскрипывающие от чистоты нити волос и по упругости мышц, горячей коже. Когда Итачи тянет со спины футболку выше, Кисаме поддаётся с рефлексом сборов военного: наскоро отстраняется, выпутывается из пропахшей парфюмом белизны ткани, расправляет свободнее плечи и, перехватив футболку, отбрасывает в сторону. Итачи тоже порывисто лезет, но, увы, не к одежде — поймав паузу отдышаться, смять зацелованные губы, дёргано вскидывает острые локти, пробует найти застёжку цепочки сзади. Кисаме втягивает душно-жаркий воздух кухни, пробуя осознать происходящее, мажет ладонью от глаза по виску. Натуральное безумие. Ёб себе мозг, о чувствах размышлял, а, похоже, Итачи тоже только ждал открытого шага навстречу. — Кисаме, — осипше, без суффикса. Хошигаки вздёргивает мутный взгляд, с промедлением понимает. Перехватывает бледные мельтешащие руки среди волос, сдвигает цепочку на бок, чтобы не вырвать колтунов. В ключицу порывами — Итачи тяжело дышит, пробует успокоиться. Беглый взгляд на лицо. Не просто горячий — раскалённый до плавления металла. Великолепный в своём новом проявлении эмоций. Застёжка поддаётся быстро: скатывается серебром по руке, огибает костяшки пальцев и с тихим звеньканьем на тумбу подальше. Для Кисаме это всего лишь один из звуков в гамме шумов, но для Итачи — определяющий. Костистая ладонь ложится на пресс, поигрывает твёрдостью суставов, перебирает пальцами, заставляя невольно напрячь мышцы, и соскальзывает вниз. По чувствительной коже внизу живота кончиками пальцев, шершаво по волосяной дорожке и… Итачи обхватывает через джинсы контур вставшего члена. Кисаме шумно втягивает воздух носом. Чёрт бы побрал. Рывком обратно, к призывно запрокинувшему подбородок Итачи и жадным, душащим поцелуем. Затыкает себе и ему рот, чтобы не было слышно, как хрипло вырывается дыхание из груди. А Итачи плавно, подзуживая, тянет поцелуй, смыкает губы, вылизывает скопившуюся слюну с чужого языка. Придрачивает рукой. Ладонью за бедро, свободным предплечьем второй — сметает в сторону за спиной Итачи всё приготовленное, с грохотом падают бутылки, гремят креманки, разлетается еда. Кисаме походя подсаживает Итачи на тумбу, тот разводит ноги, сползает ближе. Нихрена он не импотент. Под брюками Итачи стоит каменно. Хошигаки чувствует, как их члены притираются, тянут ткань, и фальшиво делает пару фрикций, примеряясь. Через тугие слои ощущение окончательно срывает крышу — Итачи просто нарывается на то, чтобы его выебали, сжимает ствол, сдавливает, сам поводит бёдрами, чтобы почувствовать размер своим членом. Блядски заигрывал, пальцами гладил по запястью, а на самом деле напрашивался. Кисаме жмурится в блаженной сладости, целует с чувством, придушивает себя удовольствием. Он взъебёт Итачи-сана на этой сраной кухне. Не хотел, а придётся. Руки спешно за край водолазки и наверх — Итачи выпутывается из липнущей к телу ткани, волосы наэлектиризованно провожают длинный ворот, приклеиваются к дверце шкафа. В сторону. Рукав отлетевшей водолазки цепляет ручку кастрюли, стоящей на плите, та брякает, и Итачи дёргано отрывается от поцелуя. Впервые открывает глаза, слепо уставляется в угол тумбы, потерянно отрывает руку от приглаженного члена. Кисаме похер на дайкон, на варящиеся яйца. У него самого яйца сейчас вкрутую сварятся. Отталкивает протянутую наслепую ладонь к плите, чтобы не обжёгся, шикает раздражённо в сторону и отклоняется. Вырубает огонь на обеих конфорках. И обратно, к тому, кого хочется больше, чем еду — встречает губы Итачи вязким поцелуем, раскрывает пошире рот, чтобы в грязь, слюнями по подбородку и хлюпающим языком с чужим. Не отрываясь, притискивает поудобнее за бёдра Итачи к себе, притирается член к члену. Щёлкает пуговица на чужих штанах. Итачи шумно выдыхает ему в подбородок, смазывает поцелуй ниже, концентрируясь на касании. Кисаме не хочется вариться в пекле раскалённого воздуха в мешающем. Поэтому без промедлений — под тугую резинку боксеров, чуть правее и замазоленными пальцами обхватывает сочащуюся головку. Итачи выдыхает порывом уже в зубы. Стискивает руку на плече Хошигаки. У Итачи там всё выбрито до колючей щетины. Член голой кожей как шёлковый — растаскивается предэякулят от головки, скапливается в складке крайней плоти и при обхвате ладонью, движением вниз, хлюпает меж пальцев. У Кисаме никогда так много не течёт с конца, максимум пара капель, а у Итачи аж мокро. Вязкость на пальцах прошибает голову ещё одним ударом — как же он возбуждён. Итачи сипло дышит ему в челюсть, вздымает разметавшиеся волосы с лица дыханием, стискивает зубы, но за ними слышится, как булькает сбитое мычание. В Кисаме всё тяжелеет — хочет, чтобы Итачи кончил. Чтобы сжался, застонал грудным мужским, впился тяжёлой ладонью, подставил хотя бы сторону шеи, чтобы Хошигаки прикусил вместо закривка, и толкался ему бездумно в ладонь, пока не выстрелит. Господи, как Кисаме его хочет. Содрать лёд обычного, довести до края. Но на его члене также взаимно сжимается чужая ладонь — Итачи напоминает о его же крепком стояке, путается пальцами одной руки, пробуя расстегнуть пуговицу. Кисаме два раза повторять не нужно, он спешно помогает второй ладонью расстегнуть джинсы, ремень, дёргано стаскивает их ниже вместе с трусами, выправляет член из-под резинки. Когда бледная костистая ладонь Итачи обхватывает его член, мысли в голове исчезают. Хошигаки, не скрываясь, удовлетворённо шипит — выдыхает порывисто воздух сквозь острые зубы. Рука у Итачи тёплая, но определённо холоднее его пульсирующего хера. Вверх-вниз медленно на пробу. Оттягивает кожу, сжимает крепче. Вверх-вниз. Подушечка большого пальца касается уретры, чуть надавливает и уверенно по контуру. По позвоночнику молниями шарахает, Кисаме горбится, рефлекторно тоже придрачивает чужой член, но в голове, в голове только склизкое воздушное движение по чувствительной головке. Его худые пальцы ласкают его член. Придрачивают, заставляют забыться, пропустить сквозь голову вибрацию как после удара в гонг. Кисаме поднимает голову, окидывает плывущим взглядом Итачи — до охренения красивый с размётанной чернотой волос, расфокусированными слепыми глазами из-под полуприкрытых век. Толчок вперёд, перехватывает его ладонь. Царапает по бедру пальцами, и Итачи валко качается в сторону, стаскивает с себя ниже штаны и помогает полностью освободить член. Поза не слишком удобная, но Хошигаки в который раз благодарен своему росту — позволяет притиснуться ближе, захватить оба члена в руку и придрочить наскоро, проверяя удобство. У Итачи передёргивает плечи. Выдыхает, сминает губы и ведёт головой выше. Кисаме встречает его позволительно раскрытый рот влажно-долгим поцелуем. Нарочно сбавляет темп, лижется, но губы смыкает медленно, с долгим чмоканьем размыкает и снова сминает. Водит ладонью не торопясь, чтобы ярче отдавалось каждое движение. Касание напряжённой головки к головке — выдыхают практически синхронно друг другу в рот, Кисаме нарочно петляет большим пальцем по чужой, описывает по кругу, чтобы чувствительность возросла. Сдавливает вместе, опускает ладонь и поднимает. У самого ощущения притупляются, уделяет больше внимание Итачи, а свой лишь фалангами пальцев. Но хорошо только от порывистого дыхания сквозь поцелуй. От вынужденных пауз, когда наращивает темп. Итачи отстраняется, жмурится — в его лице вздрагивает так много эмоций, тонких, неуловимых, пряных, и Кисаме пьянеет просто от созерцания, как тот сглатывает, вздрагивает изгибом бровей, не успевает подавить першащий звук в глотке, похожий на полустон. Звук, Кисаме нужен только звук. Он хочет смотреть неотрывно, как Итачи кончает от его руки. Подаётся бёдрами назад, выпускает из обхвата свой — всё равно неудобно, у Хошигаки диаметр больше, и расстояния между пальцев не хватает, чтобы вместить оба члена. Обхватывает полноценно член Итачи, чтобы коротким выдохом, хлюпаньем в горле. И задаёт привычный себе жёсткий темп. У Итачи ощутимо перехватывает дыхание: с губ срывается повышающийся звук, но сразу обрывается, защёлкивается зубами. Смазки для дрочки достаточно, но Кисаме одёргивает себя и, полоснув взглядом по лицу Итачи, сплёвывает ему на раскрытую головку. — Н-н!.. Сомнения отключаются. До пика. До края. Хлюпанье ритмично заполняет кухню, придыхание раздваивается, пробивается сквозь зубы. Итачи падает лбом на плечо, западающе дышит. Кисаме мажется губами в его волосах, смотрит из-за худого плеча, как собственная ладонь отлаженно курсирует по чужому члену. У Кисаме хер каменеет от одной этой картины. Бьётся по углу столешницы без ласки, придушивается закипающим желанием довести Итачи до конца, впитать каждую его эмоцию, чувство до капли. Кисаме обожает впитывать в себя чужой оргазм. Оргазм Итачи он хочет высосать без остатка. — К… Саме… — между оборванными выдохами слышится тот самый запавший бархатный тембр. — Стой… Стой. Ладонь Кисаме замирает по команде. Он трётся носом, пробует заглянуть в опущенное лицо. — Больно? Натёр? Ослабляет пальцы на члене. Итачи поводит вспотевшим лбом по его плечу. Слепой взгляд сквозь его шею. — Я скоро кончу. Кисаме беззвучно усмехается, с любовью оглядывает ещё непривычное для себя лицо: по скулам красными пятнами, синева под глазами насыщается. Поводит плечом в сторону, даёт себе согнуться, поднырнуть и припечатать раскрытые губы ласковым поцелуем. Механически быстро начинает двигаться ладонь. Итачи комкано выдыхает в рот, отрывается с подавленным стоном и коротко мычит в губы. Сперма брызгает на подёрнувшийся кучей мелких складок живот, вздрагивает вместе с его поджатием под рёбра и скатывается в темпе учащённого дыхания. У Хошигаки по затылку раскатывается приятное онемение, в груди всё сдавливает. Как же хорошо. До безумия хорошо. Итачи кончает под ним — то, что он хотел на грани с помешательством. Сам Итачи отстраняется: отваливается затылком на дверцу шкафа позади, тщетно пробует сдуть дыханием налипшие на лоб волоски, отлепить наэлектризованный ореол, но может только дышать, иногда смыкать рот при сухом сглатывании. В щели густых ресниц — взгляд в никуда, в лампочку на потолке. Кисаме, усмехаясь, отмечает, как залегает отражение света в его чёрных глазах. Медитативно размазывает сперму по поджарому животу, гладит костяшками пальцев, вызывая случайную судорогу послеоргазменной чувствительности, наслаждается. Хошигаки привык в сексе в первую очередь кончать морально. И то, что он наблюдает за таким Итачи — это буквально оргазм внутри. Доводит, заставляет кончить. Сдёргивает отстранённость, оставляет прямую причастность. Кисаме смотрит, запоминает. Опускает взгляд на свою тёмную руку, размазывающую сперму, на свой стоячий член, упёртый в покатый край тумбы. Надо бы уделить внимание и себе, но, чёрт возьми, Кисаме рад был променять своё удовольствие на картину западающего в дыхании Итачи, который просит остановиться, иначе кончит. Шумный сиплый выдох и резко — тишина. Итачи поднимает расслабленно упёртую руку в столешницу и отталкивает Кисаме за плечо. Кисаме удивлённо смаргивает, но не перечит — отстраняется, даёт пространство, чтобы он вальяжно-походя подтянул штаны, соскользнул с тумбы и привлёк его обратно, безошибочно найдя ладонью изгиб между плечом и шеей. Запрокидывает голову, будто хочет благодарно одарить сухим поцелуем, и Кисаме с улыбкой склоняется, но в ответ с новой силой напор руки в шею. Просит развернуться. Кисаме одним полушагом обступает Итачи, врезается задницей в тумбу. Слепой прямой взгляд в грудь, только теперь в антураже всклоченных длинных волос и красноты на висках с испариной. Обе бледные ладони опускаются на грудь. Чувствуется, как кисти фиксируют его положение в пространстве, закрепляют для памяти. Короткая секунда в молчании. Итачи прикрывает глаза и соскальзывает ладонями вниз по рельефу пресса. И сам опускается медленно на колени. Кисаме в сладком ожидании втягивает с посвистыванием воздух сквозь зубы. Этого он даже не предполагает в развитии вечера, оттого внутри всё поджимается в ошеломлённом предвкушении. Плавно подушечками пальцев по изгибам тела. Осторожно переступает коленями, приседая, и всё же уводит одну руку, чтобы прощупать пол на наличие осколков. Кисаме завороженно смотрит. От одной близости лица Итачи к его стоячему члену всё внутри напрягается, разгорается огнём. Кисаме сжимает по обеим сторонам от себя мелкий свес столешницы. Не хочет рефлекторно вцепиться в и так запутанные волосы. Итачи умащивается на полу на коленях. Доводит воздушное касание руки до лобка и отстраняет ладонь, заставляя нервно выдохнуть. Тепло дотрагивается до бёдер, где пережаты горой складок трусы и джинсы. Подцепляет за край, тянет ниже, и Кисаме второпях лезет сам помочь с другой стороны спустить всё. Брякает пряжка ремня, ударившись об пол. С шорохом опускаются до щиколоток джинсы с бельём. Итачи подаётся ближе, поднимается выше мажущим касанием рук против роста волос по ногам. Стоячий хер чуть уводит в сторону, хочется поправить направление чужого лица, но Кисаме не успевает. Итачи просто звучно и влажно целует его рядом с членом. Не случайно, не слепо — мажется щекой о горячий ствол и с коротким касанием мокрого языка снова целует низ живота. Плечи передёргивает. Кисаме шумно выдыхает, прикрывает мучительно глаза. Играется, зараза. Знает, что позволит. Обратно ладонь на покатый свес столешницы. Впиться пальцами. Итачи медленно со значительными паузами и влажным смыканием губ оставляет мокрые отпечатки: у начала члена в густой поросли волос, по дуге косой мышцы над костью таза, рядом с волосяной дорожкой. Мучает, распаляет. Заставляет судорожно сводить в выдохе грудь. Кисаме терпит. Смотрит напряжённо из-под дрожащих ресниц. Последний мазок поцелуя рядом с головкой — по коже живота. Хошигаки хочет призывно шикнуть, обозначить, что и его выдержка не железная, но все мысли вышибает разом. Итачи опускается ниже и проводит влажным языком по яйцам. Член вздрагивает от резкого напряжения мышц, бьётся головкой по животу. Весь воздух одним выдохом из лёгких. Кисаме запрокидывает голову, жмурится. Итачи всегда метит в цель безошибочно — что по дыханию на ухо, что по ласке яиц. Плавно ведёт языком по тонкой кожице, расправляет складки, надавливает внутри на чёткие округлые контуры без боли. Затем — мелкими, короткими полизываниями играется, вылизывает. Кисаме, не сдерживаясь, охает, сильнее сдавливает столешницу. Это сладкая пытка — будто облизывают оголённый нерв, заставляя всё внутри поджиматься, хаотично вздрагивать, но на короткое мгновение передышки доходит блаженство. Кисаме чувствует, как на головке проступает предэякулят густой парой капель. Как ноет каменный хер без ласки, как контрастом на обратной стороне век вспыхивает мутный свет. Вся кровь приливает к паху, все мышцы напряжены, лишь бы там, внизу, продолжали вылизывать, осторожно захватывать одними губами по контуру, но не вбирать в рот. Итачи мажется раскрытыми губами по яйцам, даёт ощутить теплоту и мягкость влажного нутра и, потянув напряжение подольше, вбирает наконец полностью в рот одно. — Блядь… — единственное, что вырывается у Хошигаки. Одновременно с его полустоном горящий от бурлящей крови член накрывает ладонь. Обхватывает неплотно у основания, поднимается, сжимая сильнее, к головке, перекрывает её кожей. Чтобы собранные капли смазки перетекли на складки, размазались. А во рту — влажном, скользком, нежном — язык ласково и неторопливо делает обороты вокруг. Лижет, натягивает, чуть посысавая, тонкую кожицу, и дразнит, выводит круги, петляет напряжённым кончиком языка по чувствительному. Итачи садистски-неторопливо придрачивает ему, больше ориентируется, каких размеров и форм хер у Кисаме, и вылизывает ему яйца до полной отключки мозгов. В голове вата. Воздух как в хаммаме. Единственное, что держит на ногах — напряжённые до проступивших вен руки, упёртые в тумбу. Кисаме безвольно качает головой, жмурится, выстанывает тяжело-хрипуче, когда язык закручивает настолько быстрые обороты, что он готов поклясться: ещё секунда и кончит фонтаном в воздух. Но Итачи едва-едва двигает ладонью по члену. Не даёт мощных толчков, чтобы Кисаме бездумно не излился, мучает ювелирно и тонко. Доводит до трясучки, как сука, но наверх до потери слуха — не даст. Кисаме мычит, выдыхает порывисто сквозь зубы, разлепливает глаза, чтобы только увидеть, как чернота всклоченных волос и прямая носа склоняется то вправо, то влево под его смуглым хером. Обсасывает одно, выпускает со слабым не натяжённым до боли чпоканьем, обводит языком на прощание и по свободной коже между ко второму. Кисаме хочет рыпнуться, схватить рукой за вороновы пряди, поднять на уровень своего члена — соси, не мучай — но подозревает, что если уберёт хоть одну ладонь от тумбы, весь накренится и упадёт, как старик с трясущимися поджилками. Итачи будто чувствует. Или просто надоедает возиться языком, приглаживая редкие кучерявые волоски к коже. Выпускает яйцо из рта, плавно опускает рукой член, подстраивает под свой рост. Кисаме не хватает слюны, чтобы сглотнуть, когда головка мажет по припухшим губам. Расправляет плечи, чуть поднимает подбородок, готовится. Кисаме хватит и пары несильно хороших толканий за щеку, что уж к горлу. Всё, что даст ему слабое подобие фрикций во влажном и тёплом, доведёт до конца. Но Итачи… Итачи. Клонит голову в бок, разминая шею. Похрустывает позвонками. Раскрывает пошире рот и, на полсекунды примерившись головкой по языку, падает головой до упора на член. Спинной мозг прошивает разрядом, Хошигаки не удерживается и практически вскрикивает, скрючиваясь. — Вашу!.. Мать Итачи-сана остаётся безучастной в сноровке сына горловым: член проезжается по языку и сразу в покорно раскрытое узкое горло. Он берёт его член до конца. Бьётся кончиком носа в лобок. И сразу, не продержав и секунды, выпускает обратно весь — подпрыгивает кадык в беззвучном кашле, но и звука не раздаётся. Итачи определённо это умеет. Мастерски. Кисаме жадно, задыхаясь, хватает воздух: он и без того, как безмозглый, полностью разморён вылизываниями яиц, а финальный аккорд с горловым вышибает остатки разума. Не то чтобы у Хошигаки сильно велик, чуть больше среднестатистического, но в диаметре ощутимо толще. Такие фокусы редко кто ему показывает, тем более, с нахрапа. Ладонь соскальзывает со столешницы, всё же пошатнув хлипкий баланс, Кисаме бегло убирает волосы с чужого лица, приглаживает пятернёй и вглядывается по привычке в глаза — всё ли нормально, не травмировал себе что. Слепой взгляд в лобок из-под ресниц. Чуть нахмуренные брови. — Не нужно, — осипшим до першения голосом кратко обозначает Кисаме, и Итачи накрывает его руку своей. Но не убирает в немом успокоении, что больше подобных резкостей не вытворит — чётко и уверенно перетягивает к себе на затылок. И в этот раз берёт ртом. Насаживается плавно, обхватывая переспело-алыми губами, двигает ладонью у начала в такт. Пальцы сжимаются в чёрных прядях. Кисаме запрокидывает голову и снова протяжно тянет: — Бля-я-ядь… Член буквально горит, наконец дождавшись ласки — влажной, горячей, с тесным-вакуумным обхватом рта. Обводит языком внутри по головке, надавливает на уретру. Вбирает глубже, полизывает пульсирующую толстую вену, расслабляет и даёт зайти дальше. Уже не так резко и не в само горло, но вбирает до максимальной глубины, до начала глотки. Кисаме крепче обхватывает его затылок, заплетается пальцами в волосах, на всякий случай даёт себе установку отдёргивать от резких движений. Горловой это замечательно, но не тогда, когда он вот-вот кончит. Итачи медленно курсирует, привыкает к полной длине во рту, придрачивая непоместившуюся часть у основания. И потом, как после короткой передышки — быстро, чётко, до помутнения перед глазами. Ускоряет темп до механически-невозможного. В мягкую и напряжённую пустоту, обвалакивающую шёлковыми щеками и скользким языком, до толчка головкой в глотку. У Хошигаки всё тело сводит судорогой. Сам невольно сжимает ладонью голову, поддерживает отлаженные движения. Раз-два. Раз-два. Ра-дв… Аз-ва… Выше-выше-выше, чтобы невозможно было вдохнуть, чтобы всё сжалось в ожидании за секунду. Кисаме чувствует — ему остаётся последний толчок. Резко сжимает пальцами затылок, тянет за волосы от себя. Член выскальзывает из ало-красных губ с чпоканьем, тянет паутинные нити вязкой слюны из глотки. — Кончаю, — хрипом. Итачи должен отстраниться, добить его дрочкой. Но нет — хмыкает едва слышимо и снова в рот. Горячая влажная полость, щекочущие движения языка по головке. Кисаме надсадно выдыхает стоном и кончает. Сперма выхлёстывает внутрь, вздрагивают пальцы в тёмных волосах, но не могут оттянуть подальше. Проходит секунды две, прежде чем Кисаме, падая с пика, додумывается вытащить член из чужого рта. Последние плевки и капли спермы мажутся о край рта, замарывают щёку. Долгий судорожный выдох. Кисаме приоткрывает глаза, лениво наклоняет голову к плечу, пробуя отдышаться, и падает взглядом на сидящего Итачи. Кажется, что это просто нереально: прикрытые глаза, взъерошенные волосы, орашённые каплями белого, оставшегося на пальцах Хошигаки, склеенные концы чёлки и покорно приоткрытый рот. В полутени видно, как на языке сгустком колеблется слюна с семенем. Итачи с промедлением открывает слепые глаза. Смотрит сквозь придерживаемый рукой член перед собой, сквозь курчявые лобковые волосы. Смыкает губы, задевая чувствительную головку. Кисаме шикает, отстраняется, деликатнее оттягивает его за затылок, стараясь не тянуть за волосы. Итачи сглатывает. Прыгает острый кадык, брови на мгновении сзъезжаются на переносице. Горькая. Хошигаки слишком много курит. Знал бы, что кончится тем, что Итачи ему будет отсасывать, выкинул бы пачку и заливался бы сладкими соками с кислотами. Они замирают на долгие секунды, привыкая к обычному течению жизни: к пресно-бытовой обстановке кухни, гудению холодильника, опрокинутым креманкам по тумбе, статично лежащей на полу одежде. Всё происходит настолько скоропалительно, что обдумать происходящее в целом не получается. Итачи приходит в движение первым — утирает тыльной стороной ладони щёку от спермы, медленно прощупывает рукой пространство рядом с собой и поднимается. Кисаме, смаргивая послеоргазменно-сонную пелену, фокусирует на нём взгляд. Если бы не трахал его минуту назад в рот, даже бы и не понял, что это тот же самый Итачи-сан. Размеренный, рассудительный, умный, хладнокровный и с щепоткой притупленных эмоций. Итачи оказывается не холодным — огненным, полыхающим. Выпаривающим всю жидкость вокруг себя до бессознательных стонов, вскрикиваний и гудения мышц. Кисаме только сейчас в полной мере расслабляет тело. Руки горят от перенапряжения, припоминают не только дрочку, но и бодрые отжимания с утра, таскание мешков. Первым делом — подтянуть джинсы и трусы. Хошигаки коротко прокашливается, выдавливает из глотки першение. Оглядывает потеряно кухню, с бряканьем бляшки ремня натягивает обратно джинсы, заторможенно застёгивает. Рядом Итачи ломано-механически ступает к соседней тумбе, простукивает ладонью и находит на ожидаемом месте бумажные полотенца. Бумага рвётся с напряжённо-тихим шелестом. Подбирает листом с живота свою остывшую сперму. Кисаме искоса оглядывает его, поводит челюстью, задумавшись, и вляпывается рукой в пролитую жижу из-под конняку — опрокидывает пакет с остатками. Шикает в зубы, брезгливо сплёскивает ладонью. Капли разбрызгиваются по столешнице, делая хуже. Нужно убрать. Хошигаки оборачивается, секунду наблюдает, как Итачи отрывает ещё один кусок бумаги, тщательно утирает уголки губ, проводит ещё раз смятым листом по животу. Глухое буханье шага. Кисаме замирает за ним, тянется к рулону. А потом, едва зависнув над изгибом худого плеча с выпирающей ключицей, щекотнув нос взлохмоченными волосами, решает, что смысла сдерживаться и молчать подавно нет. Нежно-благодарно целует в шею, перехватывает ладонь у рулона. — Вы невероятно горячий, Итачи-сан. Он и не вздрагивает. Поводит чуть головой в его сторону, смещает слепой взгляд по шкафчикам. — Явно горячее нашего одэна, Кисаме. Кисаме по-глупому радостно давит улыбку в чужое плечо, усмехается. Целует ещё раз, отгребая носом мешающие волосы. Уже без суффикса. Приятно. — Да, ужин не удался… Схлынувшую страсть затапливает тупым и домашним — прорвавшейся нежностью, задавленной настолько глубоко, что ею кружит голову, ничего внутри не сопротивляется. Хошигаки разморён, доволен и сыт. Не горячим ужином, так горячим сексом. И хочется банально водить по чужим шее и плечу кончиком носа, оставлять ласковые поцелуи, греться. За окнами поднимается зимний ветер. А на душе до паршивого хорошо. Кисаме, не скрывая своего диковинного порыва ласки, перехватывает худой живот ладонью, приобнимает сзади, лениво оставляет мажущие поцелуи на шее, выпирающей кости ключицы. Итачи под его руками до льстивого тоже расслаблен — отклоняет голову, позволяет зацеловывать участок нежной кожи, держит свою руку поверх его. Затем аккуратно приподнимает его ладонь, отстраняется, разворачиваясь, и Кисаме перехватывает ленивые объятья за его спиной, глядя сверху вниз. Руки ложатся тёплым касанием на щёки. Итачи поднимает голову выше, смотрит прямым взглядом черноты сквозь глаза. А движения пальцев — медленные, осторожные — ощупывают шрамы на скулах, поглаживают напряжённые в улыбке ямочки. Кисаме смотрит в ответ. Любуется. Склоняется и прикрывает глаза, чтобы закрепить ответ, полученный ранее — целует осторожно и неспешно, размыкает чужие губы. Итачи встречает его ответной неторопливостью. Проскальзывает горьким от спермы Хошигаки языком, делает пару ленивых оборотов с его, смыкает губы. Всё чётко и предельно ясно. Даже удивительно, что настолько просто. Целоваться с ладонями на щеках не очень удобно, но в общем-то терпимо. Да и Кисаме не может подавить внутри подмывающей волны нежности от понимания, что это не обычная прихоть ради романтичности момента. Смотрит, считывает эмоции. Когда Хошигаки отклоняется, он ловит взглядом слипшуюся от спермы прядь волос и хмыкает. — Хотя с горловым, Итачи, ты погорячился. При близком расстоянии безошибочно видно — в его лице не вздрагивает ничего похожего на стыд или смущение. — Раньше получалось лучше. Полагаю, не слишком удобная поза. — Вот как… Широкая улыбка насильно тянет щёки, заставляет проявиться для чужих подушечек пальцев углубившимися ямочками, растянутыми до предела губами. Кисаме сверкает глазами в прищуре, плавает взглядом по окружению и переводит обратно на серьёзно-спокойного Итачи. Выглядит так, будто готов обсудить поэтапно, как и при какой позе он готов брать у него в глотку. Хошигаки приятно, но выглядит комично. — Значит, в следующий раз исправим эти недочёты?.. — провокационно-незло хмыкает. Сразу прощупать почву — не одноразовая ли эта акция, не случайная ли страсть. Итачи определённо чужда случайность, но поди разбери, о чём думает. Большим пальцем коротко мажет вниз по скуле, оглаживает. Но внешне в лице ничего не меняется. — Можно не дожидаться следующего раза. Понижает голос. Выдыхает той самой интимной приглушённостью в губы, подаётся ближе. У Кисаме внутри всё по-новой натягивается напряжённой леской. Значит, не просто неслучайно — готов продолжать. Кисаме скалится в восторге. Так вот значит какой Итачи вблизи: не на мгновение воспламеняющийся, как листок от зажигалки, а постоянно горящий внутри и умело это скрывающий. За внешним спокойствием Итачи сокрыто настоящее, неподдельное — живые эмоции, желания, чувства. Они пульсируют, сочатся, если прорваться через баррикады отстранённости. Хошигаки довольно склоняет голову, размыкает губы уже своим ответом — согласен, ждать до следующего раза слишком долго, когда можно опробовать и сейчас. Ладони сползают с его лица, останавливаются на мощных плечах. — Пять минут на перекур будет?.. — между влажно-чмокающими поцелуями со смешком уточняет Кисаме, желая скорее не перекурить, а немного выждать. С годами сложнее как мальчишка без передышки идти в бой. Итачи ползает властно ладонями по выдающимся мускулам, ошаривает, скатывается касанием на спину. — Через два часа, — также походя бросает, снова заныривая языком в его рот. Кисаме зависает. Не будет же Итачи выдраивать сейчас кухню или доготавливать ужин?.. Следом доходит осознание. Как раз когда Итачи замечает по напряжённым плечам, что Хошигаки начинает усиленно переваривать информацию. — Мне нужно подготовиться, — глухо в губы подтверждает логичное, но неожиданное. Хошигаки совсем не рассчитывает, что за один вечер Итачи настолько будет готов к тесному контакту с ним. Он не был уверен, что тот готов к откровению в виде прямого поползновения на лично-интимное поле, но чтобы так сразу… Удивление быстро сменяется нужным настроем: фантазия с позой раком, прикусыванием загривка, наматыванию длинных волос на ладонь и костистым бедром в руке затмевает всё. Кисаме произвольно толкается тазом в Итачи. Показывает, что мыслями уже воспроизвёл продолжение вечера. И трахнуть его он готов был ещё недели две назад. Итачи взаимно потирается о него, но отстраняется. — Я могу вам… — дезориентировано обратно соскакивает на привычную вежливость Хошигаки и выдыхает, — чем-то помочь?.. — Нет. Чётко и понятно. Кисаме облизывает и без того влажные губы, разглядывает лицо Итачи. — Тогда я… Пока прогуляюсь?.. — думает, что не стоит держать выжидательный пост у ванной и даёт свободное пространство без себя. — Будет кстати. Значит нужно свалить на пару часов подышать свежим воздухом. — Вас понял, — целует коротко напоследок, размыкает руки за его спиной. Отступает и, погодя, дополняет: — Зайти в аптеку и купить презервативов? Итачи, плавно отпустив плечи Хошигаки, убирает за ухо прядь волос. С его общей потрёпанностью это выглядит ещё изящнее и забавнее. — Да, у меня их нет. Кисаме кивает, потом, одёрнув себя, выдавливает снова короткое «понял» и оглядывается в поисках футболки. Она как и прежде лежит комком в стороне. Кашлянуть, подобрать футболку, пролезть в пропахшую резкой свежестью горловину, оправить на ремне. Поозираться с промедлением, швыркнуть носом и подобрать водолазку в другом углу, положить на тумбу, обозначить её нахождение. Заметить снова лужу из-под конняку, чертыхнуться, оторвать от рулона бумагу и наскоро промокнуть, а после выкинуть на выходе из кухни в ведро. Подхватывая телефон, оставленный в гостиной на столе, Кисаме оглядывается на степенно выходящего за ним Итачи из кухни — он на ходу протискивает руки в рукава водолазки, надевает её и подкидывает на запястье взвесь чёрных спутанных прядей из-под высокого ворота. Провожает, хоть и ненадолго. Кисаме просовывает ноги в ботинки, не особо заботясь о шнурках, и накидывает куртку. — Что-нибудь ещё хотите? — из пустой необходимости обронить слово на выходе, уточняет. Итачи даёт губам вздрогнуть в лёгкой ухмылке, прикрывая глаза. — Вас. Сука, как есть. Провожает капканом в яйца, чтобы точно вернулся. Кисаме побеждённо шикает, качает головой. — Я скоро. Мягкий щелчок поворота ручки. Вечерне-зимний холод отрезвляюще задувает по шее. Когда дверь захлопывается, остаётся только свет фонаря во дворе, лай собак вдалеке и клуб пара из рта по темноте улицы. Кисаме несколько секунд стоит, глядя перед собой и ошалело ухмыляясь. «Охуеть» — пульсирует одна мысль. Один поцелуй на проверку и вот он уже идёт до аптеки за презервативами. Всё произошедшее запоздало и неуклюже укладывается в голове: утренняя бодрость и уверенное понимание, что в этот раз подтекст встречи вполне ясен; случайно сыгравший повод поговорить, перелившийся во встречу и прогулку по городу; улыбки, смешки, интимные касания рук, от которых мурашками по плечам; раздражение, дезориентация от игры в «горячо-холодно» и наконец секс на кухне. Это нужно последовательно разложить, прокрутить ещё раз, чтобы понять, что он точно не выходит просто покурить во время ужина, как много раз до этого. Кисаме вжикает молнией на куртке, потирает чуть растерянно шею от волны мурашек. Усмехается самому себе. Итачи-сан действительно нечто. Совсем недавно Хошигаки анализирует, как всё приходит к этому, и теперь проделывать повторную монотонную работу ума не хочется. Всё идёт лучше некуда, на удивление. Заткнув руки в карманы, он спускается перебежкой по дребезжащим ступеням и прохрустывает по заметённой дорожке быстрыми шагами. Кисаме чиркает за оградой зажигалкой, подкуривая. Разрозненные мысли, эмоции кружат, сталкиваются друг с другом и оседают пеплом на поблёскивающем снеге под светом фонарей. Затем как вспышкой — воспоминание о судорожном дыхании себе в шею, хриплое «стой», запавший полустон и сперма на животе. От повторно прокручивающейся картинки приходится передёрнуть плечами, подавиться затяжкой и скашлянуть её влажно на снег с мокротой. Итачи достаточно чувствительный — кончает быстро. Внутри прокатывается волна подъёма, хищного удовольствия. У Хошигаки немеет затылок от восторга. Чужое удовольствие сочнее, ярче, терпче своего собственного. Кисаме ещё будучи подростком выскабливает из себя эту аксиому, когда девочка-погодка от его дрочки пальцами содрогнулась, согнулась, налегла на руку, задышала часто-часто. Это чувство туманит разум, заставляет расширяться вечно суженные мелкие зрачки. Про Кисаме ходили в школе слушки, видать, вслед за отцовскими подвигами, что он домогался девчонку из другой школы, вероятно, даже изнасиловал и запугал, чтобы молчала. Но случайный петтинг с осмелившийся, почерпнутый опыт из журналов и юношеский страх увидеть в пассии вздёрнувшуюся на ветке мать дал постепенно подойти к вопросу. И вскоре слухи, которые насыщали красками его и без того поганый образ, добавили ему опасный плюс — трахает он хорошо, на славу. Девки, что посмелее и поактивнее, начали стрелять глазами. С колокольни возраста оно и понятно — репутация бунтаря и хулигана-отброса, который ещё и не стремается девушкам удовольствие доставлять, сразу добавили перчинки во влажные мечты многих. Жаль, что славные времена юности прошли, а репутация хорошего ёбыря не приклеилась к его стрёмной роже в дальнейшей жизни. Хошигаки никогда и не хотел быть ублюдком, как его батёк. Хотя на лицо — один в один. Кисаме нравится наслаждаться процессом. Нравится постепенно, осторожно пробуя, выявлять слабые точки, играться, пробовать разное, давать под собой раскрыться. Хотя всё не без беглых опытов — с мужчинами он так никогда не заморачивался, был не в настроении, частенько пьян, да и те не просили к себе повышенного внимания, чтобы за случайное давление на шею не водрузилось изнасилование. И этот факт холодно остужает самомнение. Как найти клитор и мять безболезненно грудь Кисаме в курсе, наловчился. Но как с таким же вкусом приносить удовольствие своему полу — не то чтобы загадка, но всё же не слишком изученная область. Итачи определённо более подкованный по этой части. В голову контрастно подкидывается картинка, как Итачи вылизывает ему яйца, доводя до исступления, и Кисаме, закусывая сигарету, шикает, останавливает на дороге, затягивается покрепче. Оправляет член через джинсы, выдыхает густым клубом дыма. Сам хотел его трахнуть как следует, но по итогу у Кисаме темнеет перед глазами от ласк Итачи, а Итачи просто кончает от его дрочки. Так не пойдёт. Это царапает неприятно остатки себялюбия, заставляет переигрывать в неостывшей памяти их страсть насухую, объективно. Для Итачи-сана Кисаме хочет выложиться на полную. Чтобы то, что уже случилось, можно было вспоминать с кривой ухмылкой — пробный раз, неудачный, уже сделано лучше. Уж для кого, для кого, а для Итачи — Кисаме себе хребет сломает в постели, если будет нужно. Потому что Итачи — не смазливый парень в клубе, качающий головой в сторону сортира. Потому что Итачи — не проходной вариант, чей номер можно потом с зевотой удалить из контактов. С Итачи… В который раз за день над ухом брякает колокольчик перезвоном, белильный свет аптеки встречает пустой и ненужной яркостью. Из-за стойки с маленьким окошком выглядывает унылый провизор. Кисаме проходит мимо полок с едой, с чистящими средствами и, скучающе оглянув ассортимент пачек с презервативами, берёт привычную себе марку. Эти хотя бы точно подходят по размеру. Когда покупает и выходит обратно, в фонарном свете редкой перхотью кружат крупные снежинки из черноты неба. Торопиться бодрым шагом никуда не нужно, наоборот — лучше подождать подольше, не напирать своим присутствием и ожиданием. Кисаме ловит себя на том, что всё чаще останавливает себя на привычных беспардонных порывах, натягивает мысленные вожжи: здесь подождать, там обойти вопрос, об этом не говорить с нахрапу. Он себе и не врёт внутри — действительно относится к Итачи по-другому, поэтому осторожничает. По опыту знает: в жизни всё долго выстраивается, со дроблением зубов в сжатых челюстях, а потом в один момент — рушится, камня на камне не оставляя. Под медленный скрипучий шаг покачивается полутёмная улица, проплывают мимо знакомые перекрёстки, ограды и магазины. Яркая вывеска круглосуточного минимаркета слепит по глазам, и Кисаме оглядывает её по привычке. Решает свернуть за угол и дойти до скамейки в задворках. Вчера суетливо-плакучая Гобо составила ему компанию здесь, а сейчас — благостная для раздумий тишина. Изредка доносится пиканье и шорканье разъезжающих дверей, чужие скрипучие шаги по снегу. Кисаме густо выдыхает паром, растягивая ноги во всю длину. Разваливается на спинке, смотрит в небо. И вправду, в Момбецу звёзд намного больше, чем в городах, затуманенных неоном. Хмыкает глухо. Ему бы радоваться, поводить челюстью в нетерпении, предвкушая секс через два часа, но настроение плавающе-миролюбивое. Просто хорошо внутри до безбрежного спокойствия. Наверное, дело в том, что Хошигаки не расценивает это как горячий разовый перепихон. Скорее, как начало к чему-то. Начало к чему-то. Кисаме невольно кривится, усмехается, иронично ловя себя на нехорошем, и лезет в карман за пачкой. Действительно чувствует себя пацаном зелёным. Надо ж вот так, когда не просят. Хорошо то, что есть. Куда больше. Чиркает зажигалкой, подкуривая, вставляет в зубы. Затягивается, смотрит вперёд в прострации, покачивает подожённым кончиком. Если не выпрет сразу после секса — довольно неплохо. Если ещё и с утра заднюю не включит — замечательно. Но это при идеальном раскладе — в такие Хошигаки с трудом верит. А при самом предсказуемом будет ровно то, что и хотел избежать: здороваются при встрече у дверей, коротко кивнув, или же стучатся друг другу, только когда приспичит. Откровенно дерьмовый расклад, но более правдоподобный. По-хорошему в таких случаях, если на что-то рассчитывают после, обозначают это ещё на берегу. Пробуют зарекомендовать себя, показать с лучшей стороны. Кисаме кисло хмыкает, отнимает от губ сигарету, сбрасывает пепел. Зарекомендовать себя он успел как мужика с фиговым прошлым и никудышным настоящим. Да и даже если бы поднатужился, вряд ли мог переврать то, что имеется — не имеет такой привычки. Итачи определённо более надёжный и уверенный в плане жизни: умный, образованный, может, и со срачками внутри семьи, но явно не с тотальными, что перечёркивают жизнь. И он определённо по мужикам. Значит, не впервой притягивать к себе внимания мужичья разного калибра. Кисаме готов поспорить, что геев в светлом обществе Токио побольше, чем в его среде. И сыскать ровню Итачи-сану как два пальца. Но он здесь, в Момбецу. Слепой, сдержанный, а внутри полыхающий, как в жерле вулкана. Не против с ним пить пиво в странном заведении, слушать фильмы дома, готовить своими руками по памяти, а не заказывать доставку курьером. Странная жизнь, по-странному, петляючи, людей сводит. Даже не верится иногда в случайность. Кисаме задумчиво поводит мыском ботинка, стряхивая налетевший пухом снег. Объективно, чувства Хошигаки — его собственные проблемы. В копилку к проблемам Итачи с его зрением и недавно пропитым курсом таблеток добавлять это некстати. Позволит быть рядом — хорошо. Не позволит — Кисаме не идиот, поймёт. Всё равно будет благодарен ему: что в глушь эту приехал, что интеллигентно-острый на язык, что беседы умные слагает, что сосёт до онемения пальцев ног. Что Хошигаки вспоминает наконец, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Кисаме тяжело выдыхает, окатывает паром унылый пейзаж двора. Оглядывает чадящую в пальцах сигарету, которую так повторно и не пригубливает, да и сбрасывает в сторону потухать в сугробе. Надо курить поменьше, раз уж тут такое дело. В рот давать Итачи-сану сегодня определённо повторно не нужно. Воспоминания снова поддевают крюком: короткое касание головки по языку и на полную, в узкое горло. Хошигаки мычит сквозь зубы, напряжённо вытягиваясь на скамье, упирается на пятки, и с промедлением снова опускается. От него зависит сейчас только то, чтобы через два часа Итачи вился под его руками и от движений бёдер. Всё остальное — потом. Он дёргано поднимается с уже пригретой скамьи, походя оглядывает пустующее место рядом. Вроде бы сидела вчера тут Гобо, а хочется увидеть совсем другое лицо. Проходит всего полчаса. Нужно вернуться домой, ополоснуться самому, чуть подольше посидеть за пролистыванием новостей в телефоне или по телевизору, а затем уже постучаться в соседнюю дверь.

***

Времени проходит и вправду чуть больше двух часов. Кисаме нарочито не спешит, хоть взглядом и частенько проверяет цифры на телефоне, но ускориться себе не даёт. Трёт долго влажные короткие волосы, садится в позу лотоса на полу с полотенцем на голове. Если прислушаться, то слышен шум воды из-за стенки. Успевают высохнуть волосы, проходят вечерние новости по телевизору, включается средней унылости сериал. Кисаме слушает вполуха, постукивает пальцами по чабудаю, косится на тёмный экран мобильного. Когда переваливает точно за два часа, он ещё тянет минут десять-пятнадцать, чтобы точно не огорошить визитом, не показаться назойливо-прямолинейным. Вроде бы пытается себя отпустить, не придавать много смысла, а всё равно на подкорке зудит, нервирует, не даёт себя вести, как раньше. Накидывая куртку в коридоре, решает в последний момент снять плёнку с упаковки презервативов — с Итачи явно не до того будет. Тянет тонкую полосочку по углам коробочки, чтобы не срезала нигде, точно по обозначенной линии. Про себя перебирает варианты. Ключицы и шея, похоже, нейтрально, поскольку особой реакции на поцелуи не было. Хотя, может, уже снизилась к тому моменту чувствительность. Руки, запястья… Вероятно. Не зря же так интимно-провокационно его по запястью гладил, может, тоже проверяет, зеркалит свои эрогенные зоны. Остальное — нужно точно попробовать. Да и то, что уже пробовал — закрепить понимание, двигается ли в верном направлении или нет. Полоска склейки отрывается идеально-ровно. Хмыкает, убирает в задний карман джинс, нажимает на ручку двери, выходя. Постучаться даже в голову не приходит: едва оторвавшись ладонью от одной ручки, сразу надавливает на другую. Тёпло-приятный свет идентичного коридора. Шума воды нет. Кисаме прикрывает за собой медленно дверь, прислушиваясь. На тихий щелчок замка раздаются приглушённые шаги из кухни. — Кисаме, ты не видел мирин, когда уходил?.. Голос Итачи настолько привычно-бытовой, что внутри всё сжимается. Он выходит из-за угла, промакивая кончики длинных волос на плечах полотенцем. Голый торс, домашние серые штаны до пяток. Слепой взгляд в стену из-за растрёпано-влажной чёлки. Под рёбрами не огнём, а пригретой, как углями, теплотой прокатывается. Свой, домашний, настоящий. Кисаме оглядывает его, позволяет себе тепло ухмыльнуться уголком губ, чтобы не размякнуть полностью. — Не можете найти? — Нет, — сжимает полотенце на длинных прядях, расслабленно отпускает обратно на плечо. — На тумбе и полу не нашёл. Постукивают ботинки, сбрасываемые с ног на татаки. Бухает шаг в коридор. — Сейчас посмотрю. Кисаме буднично прошагивает в гостиную, мажет взглядом по расстеленным футонам, скидывает с плеч на локти куртку, ещё не выпутываясь из рукавов, и хочет по-простому зайти в кухню, но на живот ложится чужая рука. Он оборачивается на Итачи, мягко привлекшего внимание, и понимает смысл без запинки. Охотно склоняется, встречает вскинутое лицо поцелуем. Влажная ладонь легко проскальзывает под футболку на пресс, вторая — ложится как влитая на покатый изгиб шеи. От Итачи тащит чем-то древесным, мыльным, лиственно-свежим и едва слышимо силиконом на подушечках пальцев. Тёплый. Близость стены врезается в чужие лопатки, вздрагивает примятое полотенце на плечах вместе с мокрыми прядями. Кисаме хочет дотронуться в ответ, но локти сковывает, и он походя-неторопливо, в темп медленному смыканию губ, пробует сбросить рукава. Куртка спадает позади с тактично-тихим шорохом. В этот раз он не будет торопиться. Позволит себе прочувствовать момент, запомнить не урывками, а цельной картиной. Обхватывает по талии за спину раскрытыми ладонями, притягивает ближе. Итачи покорно прогибается, крепче обхватывает за затылок, шире раскрывает и льнёт влажными поцелуями, терпкими, горячими. Его ладонь петляет под футболкой, очерчивает каждый контур выступающих мышц, а затем также неспешно и неторопливо выныривает, отстраняется от тела к стене. Щелчок. Кисаме распахивает глаза в ужасе. Темнота наваливается сверху, выхватывает из теплоты приятных рук и вцепляется когтями в недодушенную шею. Первый страх ударяет в голову, но приспускает волны ужаса — совсем рядом ещё греется тёплый свет коридора, по другую сторону стены — свет кухни. Сердце предательски пропускает удары и, будто перехватив побольше кислорода из задержанного дыхания, оглушительно быстро начинает стучать в ушах. Итачи целует в его в онемевшие губы медленно, однако чужая нежность доходит как через вату. Нужен свет. Нужен свет. Кисаме чуть дёргано отстраняется. Рвано выдыхает, хватает побольше ртом воздуха, чтобы не выдать паники. Нужно что-то сказать, пока это не становится слишком странным. — Давай переместимся, — осипше-глухо выдавливает Хошигаки, слепо уставляясь в пятно оранжевого света на углу гостиной и коридора. Он хочет думать, что Итачи не заметит перемены, но думает только о том, как снова включить свет. Страх насыщается другим чувством — ненависть к своей слабости, обнажённой так резко и ненужно. Погано, мерзко. Итачи приоткрывает в полутьме глаза. Его слепая чернота естественно сливается с тенями. — Хорошо. Хорошо, что не видит сведённых в напряжении мускул лица напротив. И того, как слепнет за секунду зрячий человек. Не задаёт вопросов, не тянет рассуждения. Изящно выныривает из задубевших рук, обходит Хошигаки и до боли точно останавливает перед упавшей курткой, поднимает. Кисаме тяжело выдыхает. Как можно беззвучнее. Поднимает едва не скрипящую в суставах ладонь до идиотского выключателя. Нажать нужно мягко, осторожно. Чтобы не был слышен повторный щелчок, который вызовет вопросы. Кисаме пробует сконцентрироваться на собственных ледяных пальцах, с усилием смягчает касание гладкой поверхности. Полоска выключателя покорно-тихо наклоняется в другую сторону. Щёлкает, утонув звуком в шелесте откладываемой куртки. Свет брызгает сверху облегчением. И Кисаме вдыхает легче. Это было логично, но он совсем расслабляется рядом с Итачи: очевидно, что он предпочтёт темноту для секса, чтобы никто не смотрел в подсвеченные окна вечером, не видел интимного момента близости. Это Хошигаки настолько привыкает к свету, что ему плевать, будет ли кто наблюдать за его мастурбацией перед телевизором или ещё чем-то. Лучше быть осторожнее. Контролировать, предвосхищать чужие привычки. Кисаме накрывает лицо ладонью, потирает. Оборачивается. Спина Итачи не выражает никакого осуждения или понимания случившегося: он буднично убирает его куртку в шкаф, задвигает створку, опускается на раскрытый футон, убирая последнюю влагу с волос. Робкая теплота снова прокрадывается меж рёбер — Итачи выглядит слишком родным, близким, нужным. Он делает это не специально, сложно его винить в собственных страхах. Кисаме на проверку втягивает поглубже воздух, выравнивает дыхание и сердцебиение. Он здесь не для того, чтобы отталкивать и лечить свои беды с головой. Пара широких шагов, задёргивание шторки на окне. Теперь точно никто не станет ублажать себя видом Итачи, который будет под ним — это зрелище Кисаме приберегает для себя одного. Взгляд опускается на спокойного Итачи, осевшего на край футона — тот всё так же неторопливо промакивает волосы полотенцем, слепо смотрит в стену, ожидая. Переброшенные на плечо волосы заманчиво обнажают сзади шею, украшают парой петель выпавших чёрных прядей. Кисаме втягивает воздух сквозь зубы с посвистыванием, плавно опускается позади. Блаженно-долгожданно накрывает открытый участок шеи вяжущим поцелуем, сминает губы медленно, наслаждается. Как давно хотел прикусить сзади, подмять, так пока влажно-нежной отметкой обозначает — будет драть, вгрызётся в чужую шею без задней мысли. В рот лезут волоски, и Кисаме нежно, едва касаясь, одними пальцами убирает волосы в сторону, мажет долгими поцелуями. Итачи замирает, едва вдохнув. Не двигается. Тягуче долгие секунды воздух раскаляется вкрадчивым причмокиванием, влажными призвуками. Затем, дрогнув в плечах, Итачи отмирает и плавно оборачивается, наслепую находит ладонью щёку Хошигаки. Кисаме открывает глаза, поплывшим взглядом оглядывает полупрофиль и отрывается от шеи. Приподнимается из скрученной позы в наклоне, целует из-за плеча. Осторожный полуоборот, чтобы встретиться губами напрямую, Итачи вынужденно отклоняется, они оба мягко перетекают в горизонтальное положение. Спадает влажное полотенце с плеча, по белому одеялу чёрными размётанными волосами и смуглой ладонью упор. Итачи неудобно ложится с поджатыми в одну сторону коленями и осторожно, не разрывая поцелуй, пробует протащить одну ногу под животом Кисаме, обхватить по обеим сторонам. Кисаме замечает, приподнимается. Бегло стягивает через спину футболку, пристраивается между ног. Вид на лежащего Итачи — восхитительный. Вздымающаяся в тяжёлом дыхании плоская грудь, втянутый под рёбра поджарый живот от положения лёжа, натянутая ткань штанов от эрекции. Приоткрытый рот, мутный взгляд из-под полуоткрытых век в потолок. Хошигаки никогда особо не предполагал, что просто вид полуобнажённого мужчины может внутри что-то поддевать, натягивать струной, но на Итачи всё откликается: член набухает под жёсткими нетянущимися джинсами, в груди спутывается жарким и тесным комом, по позвоночнику к пояснице напряжением скатывается. Хочется безоговорочно. Непроизвольно опускает руки на ремень, щёлкает расстёгиваемой пряжкой. Взгляд не отрывает — впитывает, вдрабливает в память, поглощает ощущение власти над чужим упрямо-дерзким характером, контрастным с дозволением в постели. У Итачи заметно вздрагивает грудная клетка от щелчков ремня. Подпрыгивает кадык, смыкает губы при сглатывании. Ему, наверное, сейчас как с завязанными глазами — питаться только звуками, ощущениями, касаниями. Кисаме ухмыляется. Оказывается, у всего есть плюсы. И у слепоты тоже. Вытаскивает ремень из шлёвок мучительно-медленно, откладывает в сторону — не станет выдавать своих движений из-за железного лязганья. Склоняется. Итачи порывисто выдыхает, когда неожиданный поцелуй ложится на шею. Сразу находит плечо Кисаме ладонью, обозначает для себя его положение над собой. Кисаме пока и не прячется: медленно и наконец дозволено-нежно выцеловывает шею, отпускает контроль чувств. Хочется всего и сразу, но перво-наперво — изучить, согреть, растопить. Доходит короткими поцелуями до ключицы. Отстраняется, давая коже отвыкнуть от своего дыхания, и на проверку — проезжается остриями зубов безболезненно по кости, оглаживает влажным языком следом. Итачи сминает губы, спокойно ложится ладонью на плечо. Реакции нет, не то. Кисаме исподлобья оглядывает его лицо, снова опускает глаза. Прокатывается дразняще горячим дыханием по груди, опаляет мелкие соски — Итачи выдыхает, но по порывистости выдоха неясно, насколько это непроизвольно. Вернётся позже, попробует другое. Оборачивается к руке, лежащей на своём плече. Перехватывает, разворачивает запястьем к себе — плавно языком по видимо голубым переплетениям вен, по тонкой и нежной коже, накрывает поцелуем и чертит языком выше по предплечью. Итачи расслабленно отдаёт свою руку в чужое распоряжение, но в ответ — всего лишь накрывает ладонью шею после, поглаживает. Не запястья и не руки. Кисаме опасно щёлкает зубами рядом с нежным изгибом локтя, но не прикусывает. Затягивать с поисками тоже нехорошо. Удовольствия от слепого ощупывания мало. Отстраняет аккуратно ладонь Итачи, отклоняется, чтобы снова пропасть из осязательного поля зрения. Улыбка произвольно растягивает губы, когда он наблюдает, как Итачи на мгновение теряется рукой в воздухе, затем медленно опускает её возле головы. Стараясь не шуршать складками одеял, не задевать чужие колени, Кисаме опускается ниже. Первый порывистый вздох. Сухой, на границе с полустоном. Кисаме накрывает раскрытым ртом очертания его члена через штаны. Здесь гадать не нужно, только провести во всю длину языка по шершавой ткани, придрочить плавно свободной рукой у основания и накрыть губами головку. Минет ему делать впервой, вряд ли получится так же хорошо, но попробовать стоит. Поддевает резинку штанов на костистых бёдрах, и Итачи отзывчиво приподнимает задницу, позволяет стянуть. Кисаме стягивает их полностью, поднимаясь, помогает выпутаться ступням из обилия складок. Сразу располагает для своего же удобства на своих плечах ноги, и, поймав искоса взглядом перебор пальцами, снова проверяет слабую точку. Языком по выдавшейся кости большого пальца, мажет влажным контуром рта. Брови Итачи изламываются, но оттенок эмоции в лице больше смешанный, нежели утвердительный. Кисаме отклоняет голову, перебрасывает обратно себе на плечо ступню. Опускается. Однозначное «нет». Теперь без торопящей движения страсти можно полностью осмотреть, облапать взглядом. Член у Итачи твёрдый, уверенно-стоячий. Клонящий чуть вправо с лёгким прогибом посередине, выраженной упругой прямой по стволу. Вокруг всё тщательно выбрито до гусиной кожи, но редкие короткие чёрные волоски режутся рядом с напряжёнными сухожилиями. Кисаме удобнее укладывает худые бёдра у шеи, упирается локтями в футон. Показательно звучно сплёвывает себе на ладонь. Итачи заметно вздрагивает, обрывает спокойный вдох. Ещё не потёк. Похоже, и вправду в прошлый раз был перевозбуждён. Одна мысль об этом — беглым током по позвонкам вниз. Расположение не слишком удобное, рядом с окном. Приходится упираться ногами в стену, но Кисаме не хочет медлить и раскладываться с комфортом, елозить спиной Итачи туда-сюда. Поэтому, едва умастив колени и прогнув терпимо спину, обхватывает склизкой от слюны ладонью и без промедлений — в рот. Итачи, замученного в ожидании, несильно прогибает. Сразу находит рукой его затылок, пропускает короткие волосы через пальцы. Член совсем безвкусный — педантично выдраенный, вымытый до сухости кожи. Кисаме вбирает его неглубоко, на пробу, приспосабливает ширину раскрытия рта, чтобы не цеплять зубами. Двигается медленно, сжимает крепче основание и синхронно — выше рукой, поднимает голову. Вдалеке отпечатывается тяжёло-томительный вздох. Пока нравится. Науки много и не нужно: перехватить напряжённо губами по диаметру, чтобы воздух не проскальзывал во влажный рот, смачивать по длине то языком, то слюной с ладони, фрикционно курсировать вверх-вниз до боли в щеках и дышать размеренно через нос. Кисаме пробует вобрать глубже, почувствовав свободу, и на мгновение размыкает губы. Член выскальзывает из рта с призывным чпоканьем. На затылке крепче сжимаются чужие пальцы. Итачи выдыхает с сиплым полустоном. Языком обвести вокруг заалевшей головки, пощекотать уздечку и, вверх по складке, надавить на уретру. Чтобы распробовать Итачи, нужно постараться — на кончик языка попадает выступивший предэякулят, солоно-терпкий, специфический. В стерильном безвкусии он ощущается настоящим, не задавленным, не вымыленным насильно. Кисаме раскручивает кончиком языка по головке, с довольством вбирает в рот глубже. И Итачи где-то сверху ощутимо вздрагивает, сжимает волосы. Тянет от себя, чтобы Хошигаки вскинул глаза, выпустил из рта его член. — Не нужно долго, — коротко-рвано на выдохе. С этого ракурса видится лишь трепет ресниц, порывисто опускающиеся кадык, грудь. Чувствительный. От его реакции член каменеет, что ладонь чешется поправить, сжать. Кисаме ухмыляется, переступает локтями удобнее по сторонам от бёдер, неторопливо придрачивает рукой. — Не любите прелюдии?.. Оттянуть тонкую кожицу, оголить головку. Собрать во рту побольше густой слюны и звучно, растянув звук, спустить дрожащую нитку на красную обнажённость. Порывистый выдох. — Они… Не требуются. Брови выразительно приподнимаются. Кисаме знает, что такое «нет», чутко воспринимает его и всегда готов остановиться. Но эти слова… Слишком пространные. Плавающие. Итачи определённо получает удовольствие. Если бы Хошигаки этого не чувствовал, он бы сдался без боя, не стал бы продолжать. Но Итачи откликается, позволяет. Открыто показывает, где нравится чуть больше, где меньше. Рука рефлекторно скользит по его члену, пока Кисаме приценивается к чужому откровению. Всё же «нет» значит «нет». Нет смысла переспрашивать и уточнять сейчас. Он мажуще целует во внутреннюю часть бедра рядом — дыхание выше западает, прерывается явственным сглатыванием — выпускает член из пальцев, приподнимается на локтях, переступает на ладони. Мягко спускает ноги с плеч. — Как хотите, Итачи-сан? Лучше прямых вопросов не работает ничего. Змеи чёрных волос оживляются, виляют по белым одеялам, поднимаются следом за преподнявшимся на локтях Итачи. — Сзади. Кисаме кивает, хмыкает для обозначения вслух. Отступает коленями обратно, даёт место для манёвра, но Итачи усаживается и вместо переворачивания подаётся ближе. Находит ладонями чужие бёдра с жёстким натяжением джинс. Поддевает пуговицу, очевидно сгибается для ответной любезности. Черные волосы водопадом переливаются, спадают со спины. Кисаме перехватывает его за плечи, осторожно поднимает. — У меня прекрасно стоит и оттого, как вы выгнулись при минете, — смешком в губы, увлекает в мягко-жестокий поцелуй. В этом чувствуется горчинка мести: по прежнему ощущаются стены, препятствия, которые, кажется, давно пора порушить. Хошигаки уважает, таранить не станет. Но намекает, что хочет большего. Не настолько большего даже — просто раскрыться. Довериться, отпустить себя. Итачи отвечает, смыкает ответно губы, но чувствуется — обожгло. Одаривает парой коротких поцелуев, отстраняется. Смещается дальше в сторону, понимая изначальное неудобство расположения, перебрасывает густоту волос на одно плечо и переворачивается на живот. Кисаме ловит, как он осторожно, аккуратнее нужного, растягивает ноги, не делает размашистых движений вовсе — пробует сориентироваться, чтобы случайно не задеть и не пнуть, поджимает губы, просчитывая траекторию. Напряжён. Кисаме поводит челюстью, укалывает себя. В слепоте не столько плюсов, сколько неудобств, глупо игнорировать очевидное. Поэтому, когда Итачи коротким перебором пальцев по затылку убирает выпавшие пряди и забирает к остальным, он плавно подступает, но не торопится снимать с себя джинсы. Описывает взглядом белую спину, залитую тёплым светом. Углублённую прямую позвоночника, узкие бёдра, поджарую задницу без излишней женской плавности очертаний. Секс всегда отвратительный, когда кто-то напрягается, стискивает зубы, чтобы перетерпеть до хорошего. Кисаме с промедлением опускает ладонь — касается железно-твёрдых плеч, мягко скатывается по уклону рёбер, чуть прожимает большим пальцем бок, ощущая напряжение в мышцах, и кончиками пальцев воздушно по пояснице. За чёрной сенью волос короткий вздох. Прогибается в пояснице отчётливее, вскидывает ягодицы. — Смазка в углу, справа у комода. И в груди сразу языком огненного — злость, раздражение. Итачи-сан и вправду считает, что он захочет трахать его так, едва не насилуя неподатливое тело под собой. Затем остужающим, рациональным — не про него так думает. Про себя. Привык, что не должны выласкивать под собой, раскрывать до полной отключки мозгов. Привык к сухому «смазка там» и чтобы вставили насухую. Нахер. Хошигаки на это дерьмо не подписывался. Обжигает сосредоточенно-холодным взглядом тёмный затылок, но покорно отклоняется, находит пластиковый бутылёк с этикеткой. Рядом, педантично отвёрнутая к стене, небольшая коробка. Но на задней стороне выступают иероглифы. Анальная пробка. Короткая надпись окончательно гасит раздражённость, заряжает другим, привычным — Кисаме не станет играться в насильника, у него свои предпочтения. Разворачивается, с громким щелчком открывает крышечку бутылька. — Вы себя растягивали? — Да. Подбирает локти вперёд, утыкается себе в кисти, отвернув голову. Кисаме поводит задумчиво челюстью, ещё раз оглядывает его спину, вскинутый зад. И беззвучно склоняется, задерживает дыхание, чтобы раньше времени не опалить кожу. — Долго?.. — выдыхает приглушённо в открытую сзади шею. Плечи мелко вздрагивают. Расслабляются. — Достаточно, — отвечает лаконично, но сухость порастает сбитым придыханием. Всего на секунду. Кисаме ухмыляется: вблизи отчётливей слышится, как обнажаются зубы, как с влажными призвуками слюна отлипает от щёк. — Я проверю? — шёпот. Итачи размыкает губы — едва слышимое чмоканье, короткий выдох, поднявшийся влажно язык для первого слога. Не отвечает. Хлюпает надрывно-громко бутылёк — Кисаме вхолостую его сдавливает, чтобы набухла прозрачная капля сверху. На ладонь не выдавливает. Волосы подёргиваются, уложенные на локте, Итачи поводит головой. Мелко сглатывает. Плечи ещё напряжены, лопатки остро выделяются из спины. Кисаме искоса оценивает, медленно откладывает бутылёк в сторону. Старается, чтобы крышка не захлопнулась обратно, не выдала звуком. Ласково пригубливает любимое место на шее. Размыкает в подобии поцелуя губы, но не смыкает обратно — дотрагивается влажным языком, проводит по контуру рта. Итачи выдыхает чуть громче, но всё же не так откровенно. Отстраняется. Нависает сверху, аккуратно пробует переступить ладонью по другую сторону, смещается беззвучно. Поцелуй в поясницу. Итачи втягивает воздух носом, заметно опадают изломы плеч на фоне черноты волос. Произвольно прогибается глубже, вскидывает бёдра. Кисаме отстраняется снова. Не даёт зафиксировать своё местонахождение надолго. Когда переступает коленями дальше, татами под ними предательски поскрипывает. Не так важно. Пусть даже поддразнивает, даёт понимание, что уходит достаточно далеко. Итачи как знает — удобно ложится так, чтобы позади оставалось ещё достаточно пространства не только для нависания сверху, но и для чужого присутствия. Скрип. Кисаме упирается на одну руку, ложится вдоль длинных белёсых ног, плавно опускается, стараясь не задеть. И вместо смазанных пальцев, должных коротко и по сути скользнуть в ложбинку, надавить без заминок на тугое кольцо мышц, ложится полновесно ладонью на ягодицу. Отводит в сторону, открывая обзор. Склоняется. Влажный язык проходится по ложбинке и проводит кончиком по мелким складкам сфинктера. Итачи аж перетряхивает: резкой дугой выпружинивает спина, вздрагивают руки, скрипит натянутая ткань в пальцах. — Кисаме!.. — тихо, будто упреждающе. Но Хошигаки видит реакцию. И замечает, как непроизвольно прогибается весь в пояснице, раскрывается ему навстречу. Ослабляет большой палец для оттягивания и раскрытия обзора, приникает всем ртом. Мелко-мелко, часто вылизывает сжатое кольцо, затем всей длинной языка — от чувствительной кожи между мошонкой и анусом. Сорванное дыхание полухрипом ударяет в воздух. Итачи выгибает. Кисаме думает его лишь расслабить, но, похоже, находит давно искомую слабую точку. Так вот почему так неожиданно решил настоять на анале — это у него эрогенная зона. — Не!.. — выдыхает, щёлкает зубами, пробуя задавить рвущееся изнутри, упирается ладонями и суетливо начинает возиться, ошаривать руками. — .саме!.. Сорванный голос вибрацией прокатывается по позвоночнику. Крепнет едва ослабшая от злости эрекция. Кисаме любит это. Любит эти звуки, любит как аккомпанемент к своему влажно-хлюпающему языку, растягивающему слюну по вздрагивающему кольцу мышц. Сама мысль, что Итачи нравится, что ему вылизывают задницу — жаром в паху скапливается, натягивается внутри струной. Кисаме вылижет. Не отвалит, пока не трахнет языком внутрь. Сказал бы сразу, положил бы его ладонь к себе на задницу — он бы сразу понял, не искал бы по-тупому, тыкаясь языком в ступни. А сейчас — только чуть надавить напряжённым языком по центру, сделать вид, что хочет протолкнуть его внутрь, но сразу бегло очерчивать чувствительные складочки, играться. Итачи скованно мечется, загребает руками, потерявшись. Затем ловит мгновение, когда Кисаме перегоняет побольше слюны во рту, и резко откидывает руку назад, вцепляется в найденную упёртую ладонь. — Н-не нужно… — успевает выдохнуть до того, как он снова приникает к его заднице. Кисаме отклоняет голову из неудобного положения, бьётся подбородком по поджатой в испуге ягодице. Смотрит. Итачи едва поворачивает голову, затравленно дышит, вскидывая дыханием волосы. Уставляется слепым взглядом вперёд, крепко держит его ладонь поверх. В тёпло-жёлтом свете контрастнее бросается в глаза — его лицо полностью красное. Он… смущён?.. — Не нравится? — серьёзно уточняет Хошигаки, хотя и знает ответ. Приподнимается, уже не скрывая движений. Переступает коленями между чужих ног. Руку не убирает. — Это… Не… — Итачи жмурится, поводит головой, зарываясь острым носом в складки одеяла. — Не не нравится, просто не… Впервые такими не подобранными фразами, импульсивно. В груди спутывается от его алого лица жаром, от суетливого подрагивания губ в несказанных словах. — Не требуется?.. — угадывает Кисаме, умащиваясь между его коленей. Подтаскивает подушку со стороны, упирается по другую сторону бедра второй ладонью и расслабляет пальцы. По-простому переплетает их с подрагивающими пальцами Итачи. Итачи прикрывает глаза, сглатывает. Едва заметно кивает. Спутанные тонкие волоски перед его лицом подлетают от резкого выдоха. — «Не требуется» и «не нравится» — разное, Итачи-сан, — усмехается тепло, успокаивающе поглаживает большим пальцем по горячей ладони. — Если вам неприятно, скажите. Я прекращу. Он едва размыкает губы, чтобы снова что-то запальчиво ответить. Но Кисаме медленно устраивается, ложится между ног и договаривает: — А пока мне кажется, что вас давно никто не вылизывал. Чуть выравненное дыхание снова — хрипом с голосом, рассыпается, бьётся в жарком воздухе. Не найдя другой опоры, кроме как локоть, Кисаме убирает ладонь от подушки, разводит указательным и средним его задницу на доступное расстояние. И сразу проскальзывает лижуще языком. Красные от напряжения пальцы стискивают его. Глухой стон встречает одеяло. Итачи выгибается, заволакивает лицо волосами, упирается в пол лбом. Наконец Кисаме удобно для себя располагается: свободнее переплетает собственные пальцы для поддержки с пальцами Итачи, пропускает его ногу подмышкой, ощущает, как дрожит в напряжении его рука. Второй ладонью отводит ягодицу — это более рационально, чем заискивающе-призывный развод пальцами. Главное, что это производит нужное впечатление, током сносится по чужим плечам. Как и сказанная пошлость. Итачи откровенно подрагивает, елозит коленями. Сжимает руку Хошигаки, скручивает одеяло в ладони, западающе дышит, выстанывает хрипло и глухо. Смесь ощущений: его определённо это заводит, раскалывает холод сосредоточенности вдребезги, но и смущает, вызывает тонкую, даже чуть девственную неловкость. У Кисаме хер каменеет. Становится неудобно лежать, переваливаться в неудобстве бёдрами, чтобы не передавливать. Приникает раскрытым ртом и размашисто-медленно — лижет всем языком, закручивает у сфинктера, с показательно-громким чмоканьем отрывается. Поднимается, подтаскивает подушку, которой хотел воспользоваться раньше, безболезненно, но всё так же звучно шлёпает по заднице — хочет, чтобы приподнял бёдра, позволил удобнее устроить его положение. Итачи запоздало-пьяно ориентируется, на секунду даже хочет перекатиться будто в другую позу, но чувствует мягкость и приподнимается на коленях. В разрезе между разведённых ног покачиваются яйца, пружинит налитый кровью член. И влажная нитка природной смазки тянется от одеяла до головки. Кисаме успокаивающе втягивает воздух сквозь зубы. Закусывает щёку. Хорошо. Великолепно. Пока в разогнутой позе позволяет себе накрыть рукой свой член через джинсы, сдавить у основания. Взгляд лихорадочно проскакивает по открывшейся картине: как Итачи ложится на подушку, как призывно глубоко прогибается, как разводятся ягодицы, открывая влажно поблёскивающий анал, как чертовски далеко лежит бутылёк смазки. Нужно сосредоточиться снова. Кисаме бегло утирает залитую слюной челюсть тыльной стороной ладони, дёргано подаётся вперёд, нависая. А потом отпускает свой животный порыв, умело упирает как при упоре лёжа ладонями по сторонам от бледных плеч, прижимается. Притирается стоящим членом через джинсы о голую задницу. Итачи хрипло выдыхает. Оборачивается из-за плеча весь закиданный собственными волосами. — У меня полгода не было, — цедит в возбуждённом раздражении, подвиливает бёдрами, даёт выпуклому через джинсы члену проскользнуть в ложбинку между ягодицами. Кисаме шикает и, без возможности убрать пряди, по-простому лезет поцеловать раскрытые губы через них. Итачи поздно лезет поправлять, смыкает пару раз губы с щекочеще-нервирующим ощущением волос на дёснах, с привкусом мыльного бальзама. Не забывает тереться упёрто о член, подражать фрикциям. — И что, не терпится?.. — смешком выдыхает Хошигаки. — Прекрасно терпели, когда я вам вылизывал задницу… Итачи дёргается, нахмуривается, поджимая губы. Смотрит слепо куда-то в сторону окна. — Не говори… — ещё не подобрав фразу, порывисто. У Кисаме по спине мурашками, по напряжённым мышцам — судорогой. Действительно стесняется, волнуется от его слов. До тянущего напряжения в руках прижимается вплотную, грудью к лопаткам, губами к уху. — Хорошо, не буду, — соглашается шёпотом, водит влажными губами по ушной раковине. Прикрывает в наслаждении веки. — Тогда сначала трахну вас языком, а потом выдеру, как суку. Так пойдёт, Итачи-сан?.. Имя по слогам со всеми грудными вибрациями голоса. Теперь всем телом ощущается — Итачи задерживает дыхание, резко выдыхает. Нравится, когда говорит о сексе. Заласкивает грубыми обещаниями. Вздрагивает кадык на горле. — Пальцами, — совсем осипше. Кисаме приоткрывает глаза, любуется полупрофилем из-за завеси волос. — Трахнуть вас пальцами для начала? — переспрашивает со всей глубиной. Итачи прикрывает невидящий взгляд. — Да. Желания Итачи — практически закон. Кисаме посмеивается ему на ухо, довольно закусывает губу, даёт отпечататься этому движению на чужой мочке. Пальцами так пальцами. Всё равно нужно проверить, как Итачи вытрахал себя в душе анальной пробкой, хорошо ли, качественно. Сведённые до боли мышцы уже по привычке растягиваются обратно, дают отжаться выше. Но Хошигаки про себя отмечает — завтра будет ходить как без рук. Валко отклоняется в сторону, подхватывает бутылёк на складке одеяла. Щедро выдавливает тягучую смазку себе на пальцы. По температуре тёплая, видимо, не остывает ещё после нахождения в жарком помещении душевой. Переступает коленями обратно, снова пристраивается полулёжа между ног. Оттягивает незаляпанной ладонью ягодицу, смотрит на уже ослабевший контуры сфинктер. Точно расслаблен и готов внутренне, чтобы его драли. У Кисаме дёргаются губы в ухмылке, и он не удерживается. Набирает побольше слюны и звучно сплёвывает ему на задницу. Урывистый выдох-стон, шуршат подбираемые складки одеял. Определённо задницу Итачи нужно чаще баловать и не только членом. Реагирует на все манипуляции. Растирает большим пальцем свою слюну, любуется, как свободнее при лёгком надавливании палец погружается самой подушечкой. Член в джинсах едва не болит от напряжения. Подносит смазанные пальцы к сфинктеру, коротко мажет снизу вверх. Затем подгибает указательный на две фаланги и средним — мягко надавливает, вводит внутрь. Сверху доносится протяжно-удовлетворённое мычание. Кисаме осторожно доводит пальцем до костяшки. Проверяет, нет ли напряжения, как внутри узко и горячо обхватывают шёлковое нутро, чуть сгибает, проворачивает ладонь и потирает стенку сверху. Шиканье, вздрагивают бёдра. Медленно выводит палец обратно, зачарованно следит, как подаётся в ту же сторону кожа вокруг сфинктера, тянется вслед за движением. А хочется, чтобы наоборот внутрь, по обхвату его хера, толкающегося глубже. Кисаме сглатывает излишек слюны во рту, снова вставляет палец, мазнув подушечкой по складкам ануса, и приникает ртом и языком. И раздаётся первый глубокий стон. Откровенный, звучный, бархатом тембра. Итачи выгибается под лаской языка, но в этот раз не мечется: стискивает одеяло, плавно-разморённо вскидывает выше задницу, разводит ноги шире. Сменяет долгий стон на сбитое дыхание, громко втягивает воздух сквозь зубы, но при следующем толчке пальцем и вылизывании — снова срывается, прикусывает ткань, чтобы заглушить себя. На языке склизкое, неприятное — силиконистая смазка как сухое скопление химических соединений, без ассоциативных вкусов и запахов. Не очень возбуждает, но Хошигаки больше тонет в звуках, издаваемых отовсюду. Дыхание, стон, трещащее натяжение ткани. Едва слышимые похлюпывания, палец как по маслу входит внутрь, плавно вытягивается обратно. Придыхание самого Кисаме, изредка отнимающего язык, перекатывающего слюну во рту, чтобы снова приникнуть и зализать часто-часто. Чувствует кончиком языка, как ослабляется кольцо мышц, разводится, впускает. Вытягивает средний и приставляет вплотную к нему безымянный, надавливает. Два пальца проскальзывают так же легко и без сопротивления. Встречаются удоволетворённым уханьем, сбивчивым и заглушенным «да» в одеяло. Кисаме напряжённо вдыхает, смотрит, как растрахивает его неторопливо пальцами и лезет к своему члену под ослабленную пуговицу на джинсах, под резинку трусов. Буквально одно движение ладонью — закатывает облегчённо глаза, закрывает. Терпеть уже невозможно. Хотя он с удовольствием попробует в следующий раз вылизать так, что Итачи кончит только от этого. И он чувствует, вздрагивает чутко, когда Кисаме снова начинает зализывать контур суставов на своих пальцах в тесном кольце сфинктера. — Хватит, — в глухом голосе проскальзывает нечто похожее на всхлипывание. — Вставляй. У Кисаме голова плохо соображает, но ёрничество просачивается — делает пару резких толчков пальцам, добавляет третий. Итачи выгибается, мычит. Подвиливает бёдрами. — Кисаме… — в одном его имени скапливается всё: такое редкое раздражение, возбуждение, мольба, удовольствие, похоть. Пьянит, обезоруживает. Хошигаки будто не готов такому обширному спектру и ему вышибает мозги одними призвуками. Целует бегло в ягодицу, вынимает пальцы. Влажное кольцо с промедлением стягивает контуры. — Сейчас, — хрипло выдыхает, скорее просто катает межзвучия у себя во рту. — Сейчас. Отклоняется, дёргано встаёт, чуть не заваливаясь на бок, но удерживает равновесие, уперевшись в тумбочку. Бегло выкидывает из заднего кармана пачку, стягивает джинсы вместе с боксерами. Чертыхается, понимая, что придётся сесть, и так же на ходу поддевает носки, отбрасывает всё комком в сторону. Извлечь из заранее открытой упаковки хрустящий квадрат легко, но пальцы предательски неуместно скользят в обилии смазки по ребристому краю, не дают как следует зацепить и потянуть. Кисаме шикает раздражённо, вспарывает зубами, отрывает неровно край. Переступая коленями между чужих ног, раскатывает по стоячему колом херу презерватив. Широкая смуглая ладонь тяжело ложится на светлое бедро. Подстраивает Итачи, выверяет высоту, сам переступает коленями, раздвигает чужие шире. Относительно небольшая разница в росте сразу чувствуется — не так много мороки. С миниатюрными девочками и их мелкими щёлками проблем втрое больше. Обхватывает свой у основания, придвигается вплотную. Намечает, проскальзывает липким кончиком презерватива, сминает его о сфинктер, дразня. — Так значит, вас давно никто не трахал, да?.. — ухмыляется, сам себя тянет мысленно за волосы, чтобы не сорваться, не отъесть больше положенного удовольствия. — Итачи-сан, ваша задница… Так просит. Сложно удержаться. Играется — прокатывает закрытой латексом головкой, медленно выводит круги по сжатому сфинктеру. Анал ослабляет контуры, впускает на миллиметр. Грудь как сдавливает — просит всем телом, едва не всасывает внутрь. Перед глазами плывёт. — С-с-сука… — выдыхает Кисаме, сжимает крепче его задницу в пальцах. — Какая вы сука, Итачи-сан… Не оставляет шансов потянуть будоражащее удовольствие — только выебать. Ощутимо надавливает головкой, плавно подаётся вперёд. Кольцо медленно впускает — узкий, горячий, хоть и растянутый. От одного неторопливого толчка в глазах едва не темнеет, по пояснице до онемения. Кисаме жмурится, впитывает в себя пьяняще-мучающее ощущение — дорвался. Дорвался, входит постепенно, обтягивает хер горячим и узким, смазанным. Итачи в тон ему хрипло охает, прогибается как блядь. Чёрные размётанные пряди подёргиваются на спине, сползают с плеч. Торопиться нельзя, ни в коем случае. Пробка, пальцы — херня собачья, бёдра под ладонями кажутся такими узкими, что Хошигаки думает, что может порвать одним неверным движением. И сам, если толкнётся пару раз размашисто, то кончит, трахнув только свою выдержку. Медленно. Медленно, чтобы по затылку покалыванием, а по члену горячим свинцом. Его поблёскивающий латексом хер плавно утопает в его заднице. Итачи тянет сипящий выдох, сглатывает. Старается не двигаться под ним тоже, привыкает к его размеру. А затем осторожно рукой находит ладонь на своём бедре, накрывает. Кисаме открывает глаза. — Можешь войти полностью, — тихо выдыхает. Кисаме не задумываясь разжимает свои пальцы, коротко переплетает с пальцами Итачи. Подаётся вперёд, но не бёдрами. Нависает сверху. Угол чуть меняется, растягивает по-новому сфинктер. Итачи передёргивает плечами, мажет вспотевшим лбом по складкам одеял, шумно втягивает воздух. Кисаме прижимается к нему сверху, держит равновесие упёртым предплечьем. — Не больно? — коротко целует сзади в шею, разгребает кончиком носа волосы. — Нет. Теснее стискивает пальцы поверх его на бедре. И Хошигаки снова неторопливо подаётся вперёд. По спине прокатывается сверху вниз мурашками — держит его ладонь, входит медленно, целует в шею. Кисаме пробует выдохнуть, но из рта — першащим стоном. Как же хорошо. — Вы очень узкий, — едва собирая воздух и выдыхая его с членораздельными звуками, говорит. Сдувает дыханием волосинки, водит остриями зубов по сухожилиям медитативно, успокаивая себя. — Блядь, как же в вас хорошо… — Я… — коротко, запинается на выдохе. — В порядке. Можешь войти весь. Кисаме продирает глаза, оглядывает его полупрофиль из-за плеча. Итачи не понимает, насколько ему хорошо сейчас. Не понимает, что не только член горит от удовольствия, сердце в груди едва не останавливается. До одури, но излома бровей в чувствах. Резкий толчок. Влажный шлепок по заднице. Из Итачи с порывистом выдохом вырывается стон. — Так тебя нужно? — хмыкает Кисаме, булькает в сипящем шёпоте отголоском смешка. — Чтоб по яйца ебли?.. Отстраняется бёдрами и снова резко, до упора — шлепок. Вздрагивают обе ладони на его бедре, покачиваются от вкрадчивых и глубоких толчков. Итачи жмурится, видно из-за волос. Хватает жадно ртом воздух, не находится со своим вечно-острым языком. Кисаме впитывает это его выражение лица. Вгрызается взглядом в проступившую вену на красном лбу. Толчок со шлепком. Медленно выходит практически на всю длину, оставляет в раскрытой заднице только головку. И снова. Шлепок. Вздрагивают ладони вместе с бёдрами. — Так?.. Выбивает засипевший в глотке долгожданный стон. — Да. Шлепок. — Глубже?.. Шлепок. — Быстрее… Хошигаки взрыкивает, успокаивает окончательно ломящееся в груди томление. Отталкивается ладонью, снова возвращает себе стоячее положение. Поудобнее перехватывает вспотевшие пальцы меж своих, не отпускает. Второй рукой — дотягивается до размётанных волос, ласково подбирает их в один потрёпанный хвост, проверяет, что не хватает случайных волосков, чтобы выдернуть. Входит рывком и синхронно — наматывает длинные струящиеся пряди на ладонь, тянет несильно назад. Итачи запрокидывает покорно голову. За подпрыгнувшим кадыком западает полустон. — Сильнее, — одними губами в жаркий воздух. Кисаме просить дважды не нужно — скрипят пряди в уверенно сжатом кулаке. Натягивает — что его узкий податливай зад на хер, что волосы на руке. Вбивается короткими безвкусными толчками, раззадоривающими. Шлепки сливаются в одно ритмичное чмоканье тел. Хошигаки отпускает себя: блаженно прикрывает глаза, сливается с ритмичными звуками, крепко держит за хвост. Дерёт, как и обещал. Пальцы Итачи выскальзывают из его, он дёргано их поправляет, сжимает тёмную ладонь, но всю его позу потряхивает, вытрахивают до невозможности вздохнуть. Без показательно громких стонов, вскрикиваний — западающе дышит в одеяло, бьётся задницей навстречу, запрокидывает голову, чтобы волосы тянули посильнее, поддерживает темп. Кисаме любуется им сквозь ленно приоткрытые глаза, размеренно дышит. Держать один темп он может бесконечно. От этого даже не кончит. По ощущениям он трахает его в таком ритме несколько минут. Без перерывов, пауз, без выскальзывающего члена из раскрытой дырки. Наскучивает, приедается. В воспоминаниях мутно проскальзывают отрывки, как он трахал молодых парнишек в туалетных кабинках клуба: он работал так же по-военному чётко, хоть и опускал ласки за ненадобностью, а те упирались тощими ладонями в кафельную плитку, второй рукой поддрачивали себе в ритм, выстанывали по-блядски. — Поласкайте себя, — выдыхает, понимая, что никто из них так не приблизится к пику. Итачи выдыхает в такт толчкам. — Не… Кисаме смягчает напор, даёт возможность вдохнуть полной грудью. — Неудобно? — расслабляет пальцы на его руке на бедре, приотпускает волосы. — Не нравится? — Не в этом дело… — на выдохе, качнув головой, и Хошигаки окончательно останавливает себя. — В первый раз… Не могу кончить. Мне хорошо и так. Кисаме усиленно впихивает эту информацию себе в голову. — В смысле?.. — В прямом, — Итачи смачивает сглатыванием горло, опускается расслабленно лбом в пол. — Мне всё нравится. Но я не кончу. Ещё раз: прокрутить мысленно, повторить слова. Кисаме нахмуривается, полностью выпускает хвост из ладони. — Давайте попробуем медленнее. — Это не имеет значения. Нахмуривается сильнее. — Имеет. Итачи поводит головой, убирая волосы. Выдыхает тяжело. Очевидно, не готов спорить и переубеждать, пока в его заднице член. А Кисаме это только в плюс: размыкает руки на его бедре, сбрасывает случайно выпавший волос из пальцев. Склоняется ближе, выходит полностью. Слышится очередной не слишком довольный вздох. Приникает грудью к лопаткам, убирает в стороны волосы аккуратно пальцами. — Давайте просто попробуем, — целует в шею, плечи вздрагивают от неожиданной нежности голоса и касания. — Скажете, как вам лучше. Итачи напряжённо вдыхает. Бегло убирает волосы от лица освободившейся рукой, накрывает тыльной стороной лоб, охлаждая. Расслабляет колени. — Кисаме… — выдыхает спокойнее, замолкает и сглатывает. — Дело не в скорости. Кисаме нежно-тягуче смыкает влажные губы на выпирающем позвонке. — Голову освободите, Итачи-сан. Его шёпот прокатывает сильным вздрагиванием. Итачи задерживает на секунду дыхание. Кисаме видит, как он изумлённо и слепо смотрит в одеяло перед собой. Разумеется, нет никакой причины в скорости: если уж сложно кончить, дело либо в голове, либо в болячках. На кухне от простой дрочки Итачи кончает за считанные минуты. Значит, никаких проблем у него с этим нет. Кисаме шумно выдыхает ему в шею, подлазит рукой снизу под грудью и опускается с ним на бок. У него уже даже не стоит. Похоже, опускается на дно марианской впадины с дерьмовыми мыслями. Кисаме закидывает поджатую руку за голову. Ведёт свободной ласково по чужому плечу, целует в шею. Итачи выдыхает под его рукой свободнее, спокойнее. Сам, чуть погодя, находит его ладонь своей, накрывает, и, будто извиняясь, сжимает. Кисаме без обиды переплетает пальцы. Оглаживает большим выдающиеся костяшки, пястные костей, уводит раскрытый влажный поцелуй на сторону шеи. — Давайте попробуем, Итачи-сан, — говорит мягче, тише. Отвечает на поглаживание. Крепче переплетает пальцы. Кивает в сторону. Кисаме завораживает ещё одна открытая грань чужих чувств: осторожность, обнажённая недоступность, больная точка. Это хочется трепетно сохранить, поддержать. Позволить на себя опереться не только рукой в парке, не только спиной к груди — в общем. Размыкает губы, чувственно целует в линию роста волос на затылке. Итачи в ответ шумно выдыхает, прижимается теснее. Аккуратно разомкнуть пальцы, огладить напоследок, отстраниться. Перехватывает сзади свой ещё твёрдый член, мягко мажет зашуршавшим презервативом по ягодице. Шумный вдох через нос. Подвиливает бёдрами, сгибает ногу в колене, даёт доступ. Член проскальзывает между бёдер, рука медленно ведёт его по ложбинке выше. Останавливается у сфинктера. Подаётся чуть бёдрами, надавливает, но не входит. Снова пальцами уводит член выше. Мажет им сверху вниз по чувствительному кольцу мышц, ласкает. — Так нравится?.. — целует за ухом, растягивает губы в ухмылке. Итачи молчит, не отвечает вслух. Но телом — однозначное «да». Дышит западающе, на миллисекунду задерживает дыхание, когда головка проскальзывает по мелким складками, крутит по ним, и выдыхает, когда влажное касание смещается то выше, то ниже. — Может, вас всё же стоило языком выдрать, а, Итачи-сан?.. — прикусывает за мочку, смеётся беззвучно. — Вам же хорошо было, когда подлизывал?.. Нравилось?.. Порывистый выдох, сухое сглатывание. Медленно соскальзывает рука по одеялу ниже. Обхватывает затвердевающий член. Кисаме впивается взглядом в его осторожные движения рукой, жарко выдыхает на ухо. — Поласкайте себя, да, — сгущает тембр. — Я хочу посмотреть. Вы же трогали себя, когда растягивали анал пробкой?.. Вздрагивают плечи, Итачи резко смыкает губы, глушит резанувший по горлу звук. Кисаме улыбается ему в шею. Похоже, грязные разговорчики ему так же по вкусу. — Вы трахали себя по ночам?.. — напирает, заговаривает тише, но ярче, контрастнее, акцентнее. — Пока я был за стенкой?.. Пальцами, вот так же, как я сейчас… Мажет головкой по сфинктеру, надавливает. Покорное кольцо мышц впускают легко, втягивает, зазывает толкнуться на всю длину. Но Кисаме с чваканьем вытягивает пальцами член, ведёт выше. Вызывает неудовлетворённый выдох. — Или пробкой?.. — припечатывает влажным поцелуем шею, мелко и влажно, скользко расцеловывает позвонки, лижет напряжённым языком сухожилия. — Мне кажется, я слышал ваш голос… Вы ведь себя трахали, Итачи-сан. Драли себя в задницу, как сука, надрачивали, дышали так же, закусывая одеяло… Я не прав?.. Итачи резко оборачивается через плечо, сталкивается с ним носом. У Хошигаки на губах — настоящая ухмылка. Тёплая, горючая. Но легко растворимая чужим влажным ртом. Оборачивает бегло языки кончиками, смыкает широко разведённый рот на чужом, чмокает. — Вам и там, и здесь мой язык нужен? — не может остановиться, смеётся в губы. — Может, шестьдесят девять?.. Я вас вылижу как следует в этот раз. С языком внутрь. Если захотите — снова с пальцами. Только прежде оближите их. Хочу, чтобы в вас хлюпало. Надавливает членом на влажную от смазки дырку, входит на немного. Нарочито медленно, чтобы каждый звук, чваканье, едва слышимый шелест презерватива на головке — чтобы всё слышал. — Такой узкий, тесный… Но так хорошо меня впускаете, — зажмуривается, упирается носом в плечо, но голосу не даёт дрогнуть от изменившихся интонаций. — Хорошо себя драли той пробкой, пока меня не было?.. Ладонь Итачи хлюпает на его члене. Набирает скорость. Дыхание в висок. — Ты драл лучше, — низким густым бархатным голосом. Одними словами и сразу под рёбра. Кисаме обнажает зубы в улыбке. Толкается. И чужая красота тембра разбивается тяжёлым стоном. Движения медленные, неторопливые. В этот раз Хошигаки не сносит голову от простого факта, что он внутри, поэтому спокойнее и размереннее задаёт темп, неторопливо покачивается, входит не на всю длину. Зато ощутимее — нравится, когда входит, растягивает кольцо, плавно подаётся назад, натягивает его вслед за фрикцией. Итачи, не в силах больше оборачиваться через плечо, напрягать шею, расслабленно опускает голову, шипит сквозь зубы от удовольствия. Сильнее обхватывает свой член, двигает ладонью в такт. Кисаме смотрит из-за его плеча. Наслаждается видом, как Итачи себе мастурбирует, впитывает его движения сзади. — Нравится?.. — перекладывает свою смуглую ладонь ему на бедро, чувствует, как вздрагивает от ритмичных движений его локоть. — Да. Толкается глубже, поощряя. Итачи прогибается навстречу, смыкает губы добела, чтобы не застонать. — Не сдерживайте голос, — влажно шепчет в плечо, целуя. — Хочу слышать. Нечленораздельное мычание, порывистый выдох. Хошигаки хочется думать, что это было согласие. Он растягивает неторопливость взамен той беглости и чёткости толчков: со вкусом входит, чуть задерживается и плавно выходит, даёт насладиться тем, как кольцо полностью выпускает его член из себя, а затем — впускает. Итачи отключает голову определённо — жмурится, изредка сглатывает, стараясь смочить сухое горло, ритмично ласкает себя, иногда ускоряя движения. Кисаме не торопится, но огнём скапливается в члене и мажущих по одеялу яйцах — чем дольше это продлится, тем вероятнее, что он просто кончит от вида разморённого Итачи рядом. Отрывает ладонь от бедра, перехватывает хер у основания и, выходя, направляет больше к себе. Головка туго прокатывается по стенке. Итачи передёргивает. Резко сгибается, ускоряет ладонь на своём члене, задыхается в сбитом дыхании. Пора сменить позу. Выходит при очередном толчке, приподнимается на чуть затёкшей руке за головой, переступает на колени. Итачи ориентируется на шорох одеял, скрип татами под ними, хочет тоже перевернуться на живот, но Кисаме вовремя кладёт ему ладонь на бедро. Пусть остаётся лежать на боку. Он подстроится. Аккуратно трогает Итачи за поджатое колено, перебрасывает его ногу, закрывающую обзор, через локоть. Сам примеряется, сосредоточенно думает, как лучше. Удобнее устраивает колено на сгибе руки, приседает ниже, придвигается, чтобы войти как нужно. В такой позе войти во всю длину физически нет, но оно и не требуется. Не требуется. Хошикаги припоминает эту слабую отговорку, подмечает, как Итачи останавливает свою руку на члене, ожидая. Кисаме обхватывает свой хер у основания, сдавливает, чтобы точно не кончить раньше времени, и направляет не прямо в сведённый сфинктер, а под нужным углом. Кажется, что член будто входит по диагонали, утонув головкой в покорно расслабленном кольце, но первый толчок в бок даёт нужный результат. Он входит даже не до середины длины. — Кисаме!.. — его имя разрывается настоящим звуком. Итачи скрючивает — откровенно съёживается, зажимает плечи, обхватывает свой член едва не пунцовой ладонью. Плоский живот поджимается под рёбра, выступает рельеф мышц, колотится в частом дыхании. — Не прекращайте, — серьёзно-спокойно говорит Кисаме, чтобы его голос не потерялся в чужой одышке от сильного импульса. — Итачи-сан, ласкайте себя. Я буду медленно. — Не!.. Плавно подаётся бёдрами назад и так же медленно толкается. Итачи выгибает в другую сторону — запрокидывает голову, стискивает зубы, поджимает живот в задерженном дыхании. Через секунду начинает двигать рукой по стоячему члену. Медленно податься обратно, растянуть кольцо до того, чтобы с влажным чмоканьем отпустило головку со сползшим кончиком презерватива. И размеренно-степенно — вглубь. Сдвоенное придыхание разжимает чужие зубы, Итачи выстанывает непонятным звуком, частит рукой по члену. Искажённый удовольствием он ещё больше въедается в память, отпечатывается на глазах: размётанная чернота длинных волос, плотно зажмуренные глаза, чувственно-напряжённый излом бровей, сжатая ладонь на одеяле, а вторая — налитая кровью, курсирующая быстро по члену. В его теле нет покатых линий, сплошные прямые, угловатые — рёбра, острые плечи, выдающийся кадык, подскакивающий на горле, узкие бёдра. Всё замирает в долгие секунды, пока Кисаме не торопясь выходит. А затем толчок. Итачи выдыхает громким, настоящим стоном, поджимает в мучительном удовольствии губы, трахает себя в ладонь, пока чужой член растрахивает его задницу, метит точно и направленно по простате. Кисаме смотрит неотрывно. Как завороженный. Чуть разжимает обхват пальцев у колющего щетиной основания, сдавливает посильнее. Эти стонущие придыхания, влажные звуки рта, путающиеся междометия. Если разожмёт руку — кончит. — Блядь, да… — выскальзывает что-то по стёртому бархату тембра, и Хошигаки едва не закатывает глаза, только сильнее сжимает руку и толкается чуть резче. — Кс… Кисаме… Глубже!.. — Кончите?.. — голос пропадает, как тоже пережатый. У Итачи вздрагивает всё в лице, выгибается дугой. Пробует сам насадиться. Кисаме сипло втягивает воздух сквозь зубы, собирает по крупицам остатки выдержки. Разжимает пальцы на члене. Толкается на всю позволенную позой длину. Итачи не замирает, не отпускает, как в прошлый раз — ускоряет движения ладони на члене. Стонет. — Быстрее!.. Кисаме прижимает к рёбрам его колено, обхватывает ногу рукой. Начинает вбиваться, как умалишённый. Хорошо, что не на всю длину, может держаться. Итачи взмыленным лбом с прилепленной чёлкой трётся об одеяло, скованно пробует податься навстречу, но только безумно надрачивает себе, пробует не забывать дышать. Секунда. Две. Его выгибает, стон прорывает плотно стиснутые зубы. Белая сперма совсем невидимо брызгает поверх белого одеяла. Но Кисаме чувствует и так: как сжимается Итачи, замирая, как останавливается его ладонь на члене. Он и сам замирает следом, не выходя — вглядывается в подёрнувшиеся пиком удовольствия черты. И кристально ясно — зачем и для чего он готов себе сломать спину. Ради мгновения, когда Итачи так самозабвенно жмурится, затравленно дышит. У Кисаме внутри всё обрывается — он обожает этого человека. Чувства с оргазма скатываются медленно, как по неначищенной и цеплючей горке: постепенно успокаивается дыхание, расслабляются сведённые в короткой судороге мышцы. Итачи приоткрывает глаза, спадает напряжение в лице. Смотрит незряче и не мигая в сторону. Кисаме слабо и устало ухмыляется, выдыхает порывисто. И Итачи чутко реагирует. Разжимает ладонь на своём члене, осторожно перекатывается на лопатки, уводит ноги по предплечью Хошигаки правее. Кисаме опускает его ногу, отодвигается. — Не выходи, — мягко говорит Итачи, поднимая руку, и Хошигаки придерживает член, улавливает чужие мысли. Осторожно перетекают в миссионерскую позу. Когда Кисаме наваливается сверху, его бёдра умеючи обхватывают чужие колени. Итачи естественно закидывает руки ему за шею, привлекает к себе. Мажет расфокусированный взглядом по его расширенным зрачкам. Целует медленно, тягуче. Вовсе не благодарно, а более чувственно, открыто. Кисаме устраивает поудобнее локти по сторонам, размыкает в поцелуе рот. Плечи напряжённо гудят, но в нём ещё достаточно сил устоять сверху. Однако недостаточно сил, когда костистая горячая ладонь проскальзывает по мокрой спине, а поцелуй смазывает в сторону по щеке. Распалённое дыхание по шее и на ухо. Кисаме жмурится, шикает сквозь зубы, не скрываясь, опускает лоб на плечо Итачи. Толкается по прежнему твёрдым хером внутрь. Бёдра толкаются ему на встречу. — Сильнее, — со всеми контрастными призвуками рта, подзуживающим дыханием по коже, влажному смыканию губ на ушной раковине. У Кисаме начинают дрожать руки — то ли от перенапряжения за день, то ли от чужого голоса, интимно шепчущего на ухо. Толчок. Толчок. — Ха… Горяченным дыхание в мочку и язык проскальзывает по рельефам, влажно толкается в перепонку. У Кисаме отрывает голову. — Блядь, — успевает коротко ругнуться в плечо Итачи и вдалбливается. Шлепки на скорости разрывают едва осевший жар воздуха. Кисаме безмозгло мычит, едва размыкает зубы, чтобы найти желанную шею, не сдерживает першащего стона. — Кусай, — блядски влажными губами по его уху, в самое нутро. У Хошигаки внутри всё поджимается, натягивается до разрыва. Прикусывает нарочно подставленный изгиб шеи, ебёт так, как последний раз дышит. По телу судорогой, в голове — петардой. Глухой полустон врезается в кожу, Кисаме замирает. Пик. Его член пульсирует в горячем, скользком, тесном. Плечи обхвачены костисто-худыми руками, волосы лезут, прилепляются по всей коже челюсти. Итачи дышит ему на ухо, впитывает вместе с ним эмоции. Отпускает. Первой приходит тянущая боль как после тренировки: у Хошигаки действительно гудят руки, начиная от трапециевидной и заканчивая плече-лучевой. Горят лёгкие, тянет поясницу. Ощутимы мышцы ягодиц, завтра будет болеть и задница. Он осторожно выходит, с промедлением отталкивается, чтобы встать на колени и снять презерватив. Латекс легко скатывается с медленно опадающего хера, натягивается с резиновым скрипом между пальцев, завязывается на узел. Итачи протаскивает ногу по одеялу, нашаривает ладонью рядом холодную влажность. — Салфетки. Выправляет обратно голос, но остаётся немного сухости — умеет контролировать связки, но явно не в сексе. Кисаме затороможенно реагирует, оглядывает бегло комнату. — Там же у комода. Видит, находит. Подниматься не хочется, но делать нечего. Валко встаёт на ноги, потягивает руки. Сгибается, поднимая упаковку, подаёт севшему Итачи на одеяле. Взъерошенный, как хари-онаго*. Только рвёт волосами не на клочки, а затягивает к себе в койку и трахает до бессилия. Кисаме ухмыляется ассоциации, осторожно обходит. Шлёпает босыми стопами на кухню, со скрипом открывается дверца. Сбрасывает презерватив, натыкается взглядом на раковину с набухшей каплей на кране. Возится в шкафчиках, находит стакан побольше. Плескает щедро из графина воды. Выходит из кухни, шумными глотками осушает половину. — Итачи-сан, — он оборачивается со смятыми в руке салфетками, слепо режет взглядом периметр комнаты. — Вода. Перекидывает другую салфетку к остальным, поднимает руку. Кисаме подаёт стакан, снова зависает, глядя, как осторожно Итачи отпивает. — Открою окно, покурю? Кивает. Кисаме делает шаг к окну за занавеской, дотрагивается до ручки. — Накиньте одеяло, там холодно. Щёлкает креплениями окно, шуршит занавеска. Створка отъезжает с тихим шорохом, впускает холодный воздух. Зима задувает, надувает до округлости складок занавесок. Блаженно опускается на горячие плечи, обнимает ледяными руками щёки. Кисаме охлаждает себя первым порывом свежего воздуха в комнате, оборачивается — Итачи с деликатным цоканьем отставляет пустой стакан на край тумбы, заворачивается в одеяло, как в кокон. Шаги бухают к шкафу. Шуршание куртки, бряканье зажигалки, ударившейся о пачку. Снова шаги, подхватывается стакан, опускает уже с откровенным бряканьем на мелкую ступеньку подоконника. Кисаме оседает вспотевшей задницей, чиркает. Втягивает медленно, заставляет забрезжить яркостью огонёк на конце сигареты. В голове блаженная пустота. Холодный ветерок через занавески по спине, расфокусированный взгляд на комнату и мятые одеяла. Он делает пару затяжек прежде, чем Итачи сугробом поднимается на фоне залитой тёплым светом комнаты, разворачивается и медленно шагает к нему. Подходит, вылезает из-за складок одеяла ладонью, убирая волосы от лица, поворачивается. Кисаме рефлекторно притягивает к себе этот мягкий сугроб, прижимает. Убирает из рта сигарету, подминает края одеяла на чужих плечах, чтобы не подпалить. — Простудитесь, — роняет походя, устраивает ориентировочно ладонь где-то на чужом животе поверх одеяла. Итачи молчит. Расслабленно опускается затылком на его плечо, подминает пышные складки. И так же молча поднимает руку из-под них, сжимает указательный и средний. Кисаме хмыкает, затягивается в сторону бегло и осторожно вкладывает сигарету в чужие пальцы. Итачи вальяжно сжимает фильтр, уводит ладонь за объём одеяла. Затягивается. Медленно расплывается облако дыма, подтирает чёткие очертания предметов. Движение в одеяле, Итачи достаёт вторую руку и слепо ведёт ею выше головы. Находит угол челюсти. Кисаме чуть горбится, прижимается всей щекой, позволяет распустить пятерню по изгибам скул, губ, подбородка. Ещё одна медленная затяжка. Итачи оборачивается на одеяло, поднимает вторую ладонь. Безошибочно вставляет в чужой рот. Кисаме затягивается, даже не дёргаясь. Чувствует, как длинные пальцы придерживают за фильтр у губ. Выдыхает уголком рта, смотрит перед собой поверх чужого всклоченного затылка. Живой. Стискивает пододеяльник в пальцах. Свет горит.