Оголённый провод

      — Отвали! — Бакуго уже ревет белугой, даже не зная, куда себя деть и как избежать… неизбежного.       В ответ на это Киришима разве что усмехается, жмурится как кот и только сильнее стискивает запястья парня своими сильными ладонями, не давая тому сбежать. Бакуго загнан в ловушку, он прижат лицом к стене, его руки вдавлены в эту же самую стену, а в ягодицы упирается чужой стояк, который не заметить просто невозможно. Да что там «не заметить», на него даже «не отреагировать» проблематично. Катсуки кусает губы и пытается уйти от этого чувства, понимая, что его всё равно никуда не отпустят.       — Пусть этот дебил уйдёт.       Эту фразу он шепчет даже как-то смущённо. Ему не нравится, что Каминари смотрит на них из первого зрительского ряда, смотрит и поглаживает себя по паху, ухмыляется и не спускает глаз. Грёбаный Электрозум, покемон недобитый… Бакуго стесняется его настолько, что у него сердце в бешеном ритме заходится, когда он понимает, в каком состоянии его видели… видят… и увидят ещё и не раз. У него по телу ползут мурашки, когда он представляет себя со стороны, когда он понимает, что у этого желтоволосого придурка просмотр реального порно уже вошёл в привычку.       А Бакуго всё никак не может привыкнуть.       Точнее, он слишком сильно вживается в роль. Они не так уж и давно начали практиковать секс, когда кто-то третий наблюдает, а Бакуго при всём этом должен делать вид, что ему максимально не нравится, когда кто-то смотрит, как он трахается. И совсем не важно, что и Киришима, и Каминари его трахали не по одному разу и не только по очереди — не важно. Эта ролевая игра приходится по вкусу всей тройке, а Бакуго уже сам верит собственной актёрской игре.       Хотя и игрой это, по сути-то, не является, только ему не нравится сам факт, что третий, кто мог бы подарить ещё больше удовольствия, кто мог бы присоединиться, — просто смотрит. И не имеет значения, кто из них ласкает его в данный момент, он моментально начинает хотеть второго… ну или чтобы этот «второй» ушёл, не раззадоривая и не отвлекая от процесса. В этом вся прелесть, в этом весь ужас.       — Ну же, Катсу, — ласково шепчет Киришима, обдавая ухо своего парня дыханием, заставляя того вскинуться и прикусить губу. Он говорит с ним не для того, чтобы успокоить, — тому не требуется успокоение, — а просто чтобы завести и возбудить сильнее.       Эйджиро ждёт ещё немного, пока Катсуки размышляет о чём-то своём, напрягаясь всем телом и искоса поглядывая на Каминари, а затем качает бёдрами, ещё сильнее притираясь к упругой и сладкой заднице, сжимает её по-хозяйски, мнёт, шумно облизывается — привлекает внимание, настаивает на ответе. Ткань домашних штанов Бакуго натянута спереди, и это слишком заметно. Ему всё нравится. Ему хочется больше. Ему не хватает.       — Витаешь в облаках, Катсуки? — шёпот, который заставляет коленки Бакуго затрястись. Да, он, чёрт побери, готов витать в облаках, лишь бы не быть настолько сильно смущённым. На него смотрит долбаный Каминари, гладит свою ширинку и смотрит так, будто это он сейчас собирается кого-то трахнуть… только вот он не собирается. Он просто смотрит, а Бакуго от этого морозит.       — Пошёл нахуй, — шипит Катсуки, пытаясь вырваться, но тут же теряет равновесие и едва не растекается по стене. Ему бы привести мысли в порядок, но одно существование Эйджиро и Денки рядом его настолько заводит, что внутри всё крутится огненным водоворотом. И хочется большего. Но насколько же стыдно!..       — Ошибаешься, туда сейчас пойдёшь ты, — Киришима смеётся, а Бакуго хочет врезать ему за такие дерьмовые и пошлые шутки. Память услужливо рисует картину, как грёбаный Киришима уговорил его на позу наездника, а потом долго посмеивался, насколько Бакуго умеет быть развязным. Он умеет, просто… ему стыдно.       Эйджиро целует его шею, забирается пальцами под майку, оглаживает рёбра, проводит по ним ногтями, заставляя Катсуки задохнуться и ещё сильнее выгнуться в спине, притираясь к чужому паху задом. Сознание Бакуго постепенно плывёт, перед глазами красные пятна, а воздуха не хватает. Ему хочется. Он слишком чувствителен, особенно ко всему, что связано с Киришимой и его любыми желаниями — он уже «выдрессированный». Всё, чего хочет Киришима, тут же передаётся Бакуго воздушно-капельным путём.       Катсуки стонет, пытается уйти от прикосновений и собственного возбуждения, пытается хоть как-то себя остудить, но потом его взгляд цепляется за Каминари, который уже в открытую дрочит на их «мышиную возню» с прелюдией, и у Бакуго будто срывает ограничители, он вырывается из рук Киришимы, пытается развернуться и его ударить, — не совсем понимает собственных действий, он нихрена не может координировать движения, мыслить связно и даже ровно дышать, — но ноги его не держат, а голова идёт кругом. Каминари жадно ловит каждое движение взглядом, впитывает их как губка и лишь слегка замедляет движение руки на члене.       «Блядь, почему это зрелище так заводит?!» — мысленно стонет Катсуки, кусает губы и снова дёргается, пытаясь вырваться из объятий поймавшего его Эйджиро, который только сильнее его стискивает и тут же, решив больше не медлить, начинает раздевать. Раздевать, не забывая целовать покрытую сладкой испариной шею, стягивать майку и оглаживать приятные на ощупь, упругие грудные мышцы: «Бакуго был бы прекрасной девушкой, если бы не был парнем», — сказал однажды Киришима, а потом взял за привычку лапать Бакуго за грудь при любом удобном случае, сжимая её и дёргая за соски, иногда даже покусывая. Катсуки бы точно бесился, если бы не наслаждался каждым подобным прикосновением.       Если у Киришимы фетиш на грудь и задницу Бакуго, то у самого Бакуго, вероятно, фетиш на всевозможные прикосновения Киришимы. Его буквально разрывает от наслаждения, когда его целуют в загривок, затем между лопаток, потом ещё ниже, спускаясь поцелуями вдоль по позвоночнику и придерживая за талию. Он даже дёргаться в такие моменты не хочет — боится спугнуть.       Майка улетает куда-то в сторону Каминари, лицо которого уже безбожно покраснело: это слишком горячее зрелище. Денки смотрит, как Катсуки извивается от таких невинных прикосновений, и понимает, что долго так не продержится. Ему приходится остановиться, принять более удобную позу, облизнуть пересохшие губы и шумно выдохнуть, обозначая своё присутствие в этой комнате, схватить сброшенную майку и прижать её к лицу, задыхаясь сладостным запахом, наслаждаясь им и эротично постанывая. Бакуго тут же напрягается, снова пытается вырваться, а потом несдержанно стонет сам, когда острые зубы Киришимы смыкаются на мочке его уха, а сильные ладони снова сдавливают грудь. Сердце Каминари пропускает сразу несколько ударов — это так завораживает.       Бакуго рвётся из объятий, пытается сбежать, но незаметно для самого себя оказывается совершенно без одежды — Киришима слишком резво научился его раздевать в порыве «драки». Катсуки пытается прикрыться, но его буквально раскрывают, заставляя разогнуться и показать Каминари всё, что только можно.       А можно показать много чего, и от этого вида у Денки дыхание застревает в горле: влажный и возбуждённый Бакуго, который краснеет и пытается вырваться из жестоких и сильных объятий, который дёргается, случайно раздвигая ноги и показывая ещё больше. Каминари ведёт от этого вида — это самое эротичное, что он только видел в своей жизни, он готов смотреть на это буквально вечность. Ему уже не терпится дождаться своей очереди «поиграть» с Бакуго, пока Киришима будет наблюдать и изнывать от вожделения. Ведь Денки, по натуре своей, нежный, он не берёт насильно, он ласкает до исступления, он не оставляет кучу следов на теле, но вместе с этим стирает всё из головы своего возлюбленного. Киришиме не нравится медлительность, ему нравится грубо, быстро, резко, пошло, громко и вслух. Каминари любит тихо, шёпотом, ласково, но не менее властно и настойчиво. Бакуго же любит как угодно, лишь бы к нему прикасались чаще, чем он кричит что-то протестующее.       — Ты так красив, — Эйджиро прикусывает собственную губу и широко оглаживает тело Катсуки от ключиц до лобка, не опускаясь ниже, лишь поддразнивая. Проводит так рукой ещё раз, и ещё, слегка меняя траекторию и будто пытаясь ладонями запомнить рельеф такого приятного, слишком желанного и любимого тела. Каждое движение сопровождается шумным, почти рычащим дыханием Бакуго, который уже не понимает, чего он хочет сильнее: разбить обоим парням лица или получить свою порцию наслаждения и с чистой совестью отправиться в душ. Катсуки не нравятся эти действия, они слишком его заводят: он не может стоять на ногах, он не может контролировать себя, он даже рот открывает, пока дышит, — похож на течную суку…       — Быстрее, блядь, — шипит он сквозь зубы, оборачиваясь к своему «мучителю» и пытаясь его либо укусить, либо поцеловать. Впрочем, ни то, ни другое у него не выходит: Киришима прижимается к нему теснее, снова двигает бёдрами, имитируя толчки, и разворачивает так, чтобы у Каминари был вид как можно лучше.       Привычный к тому, что Киришима просто быстро приспустит штаны, выебет до звёздочек в глазах и снесёт крышу пошлостью и необузданным развратом, Кастуки вообще не оказывается готовым к тому, что тот решает устроить на этот раз, как он себя планирует повести.       Денки лишь начинает ухмыляться сильнее, пока Эйджиро слишком нежно продолжает гладить торс Катсуки, пока он царапает его, пока ласкает его шею медленными и мягкими поцелуями. Нежный секс весьма скучен, медлителен, тягуч, — такое не любит Бакуго, потому что это его заводит на сто один процент, а кончить он не может лишь от сдержанных и почти невинных ласк.       Как и сейчас, по его лбу скатываются капли сладкого пота, к его спине прилипает уже взмокшая майка Киришимы, ему в зад упирается просто железобетонный стояк, но его продолжают изводить иссушающей нежностью, его гладят, ласкают, любят, его облизывают, его массируют…       В ответ на это его член дёргается, пульсирует, требует к себе внимания, но когда Бакуго сам пытается к нему потянуться, когда он понимает, что его руки не так уж и держат, — его скручивают, нагибают, разворачивают, блядь, задом к «зрителю», не давая им даже играть в извращённые гляделки, и шлёпают, прижав животом к заранее, видимо, подготовленной табуретке. Как ребёнка нашкодившего шлёпают, усмехаясь и томно проговаривая:       — Ты так возбуждён, да, Катсу? Ты так хочешь, чтобы тебя приласкали?       Шлепок, ещё один, от вибраций по бёдрам немного стимулируется член, но это не приносит практически никакого удовольствия, это доставляет детскую обиду и стыд: ему раздвигают, блядь, ноги, его заставляют раскрыться ещё сильнее, его задницу показывают и определённо рассматривают… и он соврёт, если скажет, что ему это не нравится.       Он предпочитает соврать. Это бесполезно, но всё же.       — Да пошёл ты на-а… — он задыхается, когда его грубо хватают за ягодицу, когда её начинают мять после шлепка, когда так властно трогают, — …хуй. Нахуй пошёл.       Катсуки оглядывается, шипит, дёргается, но не так, чтобы вырваться. Предпочитает верить в собственную беспомощность, пока рядом с ним так тяжело и пошло дышит Киришима, пока где-то на заднем фоне снова постанывает Каминари, разглядывая напряжённые и покрасневшие как от стыда ягодицы…       — Попроси, детка, — Эйджиро — пошляк уёбок, прикладывает горячий палец меж ягодиц, аккурат на пульсирующую дырочку, которую всего лишь вчера использовали по непрямому назначению. Она влажная: Бакуго всегда прекрасно готовится, когда догадывается, что будет секс; она мягкая, разработанная ровно настолько, насколько нужно; она определённо тугая и горячая, и Киришиме не терпится в неё засадить, довести своего парня до оргазма в прямом смысле через жопу…но пока что поиграться намного лучше, погладить напряжённый анус, словить ещё больше кайфа от очередной порции мата и несдержанных стонов, похожих на собачий скулёж.       Бакуго не отвечает. Он сжимается сильнее, шумно дышит, кусает губы, проклинает всё и вся, и точно знает, что очень скоро он попросит. Потому что без спроса ему даже не подрочат, блядь, да и не просто «не подрочат», а запретят себя ласкать, нацепив какую-то хуйню на член, перекрывая к нему доступ, пока он не выпросит «прощения». Его парни — дебилы и извращенцы. А он и не против — сам себя за это тоже иногда «ругает», но слишком редко, чтобы отказываться от хоть какой-то игры.       — Лови! — подаёт свой охрипший и возбуждённый голос Каминари, а Бакуго слышит, как что-то шлёпается в ладони Киришимы. У него по спине пробегает холодок, отдающий прямо в пах нестерпимым жаром. Что эти ублюдки задумали. Что с ним сейчас, блядь, будут делать…       Ещё до того, как Катсуки доходит в своих мыслях хоть до чего-то, ему на задницу начинают медленно капать смазкой, раздвигая ягодицы, чтобы вязкая жидкость капала точно куда надо — на ноющую от нетерпения дырочку, заставляя её обладателя вздрагивать, дёргаться сильнее, шипеть и злиться.       — Как думаешь, сколько он продержится? — выдыхает Эйджиро, будто пытаясь отдышаться, параллельно с этим растирая смазку по дырке любимого.       — Ставлю м-минут на пять, — Денки проблематично говорить, пока он наяривает с мелкими перерывами на передышку, его дыхание звучит так, будто он пробежал пять километров, но Катсуки ебёт сильнее то, что эти долбоёбы обсуждают, что они опять собираются делать с его и без того многострадальной задницей. Киришима отшучивается, что чуть дольше, секунды на три, но это не имеет почти никакого значения для того, чей зад в очередной раз находится в руках ебанутых извращенцев.       — Если это ебучая пробка, то вы дебилы, которые нихера нового придумать не могут, — Бакуго сам в шоке, что смог так связно и чётко прошипеть эту фразу, но в ответ он слышит лишь усмешку, которая его напрягает ещё сильнее.       Киришима молчит, Каминари молчит… а к члену и заднице Бакуго приставляется неведомая херня, которую он пока не может представить, основываясь лишь на ощущениях. Вертеть головой не помогает, его крепко прижимают к табуретке, а тело слишком ослабло от возбуждения… в животе скручивается страх с предвкушением, и у них начинается самый страстный в мире секс, но от этого не легче, это заводит и пугает, это заставляет дрожать сильнее и… податливо расслаблять задницу, пока в неё входит нечто достаточно короткое и ребристое, напрягаться сразу же, как на члене смыкается что-то тугое, охватывающее его целиком, и фиксируется прямо у основания, пережимая, как для контроля оргазма.       Пока Бакуго пытается осознать, что с ним, блядь, проделали, Киришима завершает манипуляции и помогает своему многострадальному любимому приподняться и осмотреть себя.       На его члене надета какая-то херня, которая напоминает «клетку», но пластичная, длинная и с чёрной силиконовой частью, которая прижимается ко всему стволу и своим концом закрывает уретру. Что происходит у него между ног, Катсуки рассмотреть, понятное дело, не может, но хватает лишь одного взгляда, полного охуевания, чтобы Киришима послушно всё рассказал.       — Ты не угадал, это не просто пробка, — улыбается извращённо, будто жрёт Катсуки глазами, — Это специальный стимулятор простаты. А на члене — небольшое дополнение, оно тоже делает приятно, вот увидишь.       И давит Бакуго на плечи, чтобы тот сел. От резкого соприкосновения отшлёпанной задницы с твёрдой поверхностью, Катсуки резко выдыхает, ощущая, что теперь «стимулятор», как его назвали, сильнее давит на стенки кишки, что ощущается, в общем-то, привычно, но как-то по-особому, как-то иначе: форма, видимо, анатомическая, нужная… и это напрягает, но не сильнее, чем возбуждает.       — Твоя задача — сидеть и выдержать хотя бы пять минут, — Киришима усмехается, поглаживает Бакуго по ключицам, водит пальцами по шее, слегка её сжимает, массирует, а затем добавляет, — я тебя даже трогать не буду, пока ты сам не попросишь. Но если ты кончишь раньше, то, — его голос становится наигранно грустным, Катсуки хочет ему въебать, — ничего, очевидно, дальше не будет.       Кивка от Бакуго хватает, чтобы Киришима отошёл, сел рядом с Каминари, а затем, имитируя «включение телевизора» щёлкает пультом в сторону своего парня, похотливо облизываясь и предвкушая прекрасное шоу.       Сначала ничего не происходит экстраординарного — лишь вибрация на члене по всей его длине, какие-то поглаживающие движения стимулятора, ничего необычного, Катсуки думает, что просидеть так он сможет и десять минут, пока терпения хватит… но потом он решает перестать пялиться на собственный член и переводит взгляд на парней… и тут у него в голове что-то щёлкает.       Он видит, как эти двое… целуются! Целуются, блядь! И мало того, что целуются, они ещё и поглядывают на Бакуго краем глаза, Киришима во всю дрочит Каминари, а тот в ответ лишь массирует пах через ещё не стянутые штаны. И они выглядят при этом так гармонично, будто всю жизнь только и лапали друг друга за яйца. Это совсем не вызывает у Бакуго ревности, нет, он просто начинает лучше понимать, что же видел каждый из них, когда наблюдал за сексом оставшихся двоих. Денки помогает Эйджиро стянуть штаны, не переставая его целовать. Это просто пиздец как выводит его на стон, он ловит взглядом каждое движение, каждую каплю пота, стекающую по виску Каминари, каждое перекатывание сильных мышц Киришимы под его майкой, каждую капельку смазки, выступающую на их членах, ласкаемых такими любимыми ладонями…       Стимулятор начинает сильнее массировать простату, а Бакуго уже не знает, куда ему деть собственное возбуждение: к члену не прикоснуться нормально, он окольцован этой хернёй, стянуть её довольно проблематично, да и вряд ли он получит разрядку, если будет сопротивляться правилам. Приходится терпеть, приходится сдавливать в груди стоны, не дышать практически, краснеть и дрожать, — потому что это хуже просмотра порно, — он не может контролировать собственное наслаждение, он не может контролировать это нарастающее огненное чувство в паху, он не может оторвать взгляда от парней. От столь любимых им парней, которые так возбуждённо лапают друг друга… Уже не просто дрочат, типа по-дружески, нет, уже ласкают, взаимно оглаживают друг другу мышцы, уже соприкасаются членами, уже почти не смотрят на самого Бакуго, отдаваясь друг другу…       Он сходит с ума, он окончательно сходит с ума, ему слишком хорошо просто даже от осознания, что у них завершённый и идеальный треугольник, теперь ему не придётся метаться от одного к другому, не придётся переживать, что кому-то он отдаёт больше себя, чем другому. Теперь он просто понимает, что у них самый, блядь, идеальный в мире тандем — и это выносит ему мозги, он о таком не мечтал даже когда они только начинали эти странные отношения, он даже не думал, что такое возможно…       Сейчас же — вот, прямо на его глазах, Эйджиро ласкает Денки, а Денки ласкает Эйджиро, но это не вызывает ревности, это вызывает слишком ёбнутое счастье…       Когда от переизбытка чувств Катсуки едва не теряет последние крупицы самообладания, внутри него прекращается движение, на его члене останавливается вибрация, а из горла вырывается раздражённое и нетерпеливое:       — Что, блядь? — от задержек дыхания в груди горит и ноет, от прекращения движения внутри всё пульсирует и требует продолжения, член дёргается, как сумасшедший, требуя продолжения стимуляций, пресс напряжён до предела, а в голове блуждает какой-то горячий и томный ветер.       Кири легко целует Ками в шею, почти прощально, и, ухмыляясь, смотрит на Бакуго, медлительно вставая и поглаживая собственный член уже самостоятельно.       — Надо же, я победил, — усмехается, лыбится, как довольный кот, едва не урчит от наслаждения, — ровно пять минут и три секунды, какой ты молодец, натренировал свою попку терпеть.       Звучит это слишком глупо, чтобы быть пошлым, но Катсуки от этого передёргивает и сильнее бросает в дрожь.       — Просто, сука, трахни меня, — он решает послать нахер все эти «уговоры», где его заставляют просить, вынуждают что-то делать, чтобы он согласился — ему кажется, что если он не кончит сейчас, его яйца просто взорвутся.       — Ого, как мы заговорили! — смеётся Денки, демонстративно надрачивая себе и снова утыкаясь носом в потную майку Катсуки.       — Да пошёл ты!       Бакуго смотрит на Киришиму, едва не умоляя его взглядом сделать хоть что-то, сам встаёт на ноги, пытаясь разобраться, как стянуть со своего стояка эту ебучую недоклетку, как освободить задницу от затихшего стимулятора, что дрожащими руками практически не получается, и снова смотрит на Киришиму, будто ожидая дальнейших указаний. Послушная похотливая шлюшка, — они пробовали дирттолк, ему это наименование понравилось слишком сильно, чего Катсуки точно не скажет, но когда он настолько возбуждён — только так себя назвать и может мысленно.       — Иди на кровать, Катсу, — Эйджиро обводит языком пересохшие губы, хотя хотел бы обвести языком всего Катсуки целиком, но это подождёт.       Бакуго не ложится на кровать — падает на неё, уже толком не осознавая, что он делает и как он преодолел те два метра, — что ему вообще нужно было пройти, — и встаёт на колени, слишком послушно, слишком переполняясь нестерпимой жаждой чего-то большего, слишком желая разрядки. Если ему прямо сейчас не сделают приятно, он уже будет готов, сука, об этом умолять, повторяя это осточертевшее «пожалуйста» хоть сотню раз…       Только Киришима, кажется, решает не издеваться больше… и поглаживает раскрасневшуюся раздвинутую попку, потирается об неё влажным от смазки членом, медленно надавливает головкой на припухший вход… и останавливается, не войдя даже ею.       Раскрытость ануса, но совершенная пустота внутри, где и нужно быть члену, полная беззащитность и бьющее по мозгам возбуждение выносят Бакуго последние частички сознания: он сам пытается насадиться на член, он сам на него насаживается, сам подаётся бёдрами, слегка переползает по кровати, хнычет от наслаждения, когда ему удаётся получить чуть больше, оглядывается на этого ублюдка-Киришиму, который стоит и ловит кайф, прикрыв глаза…       — Да блядь! — Катсуки уже не знает, что сказать, он просто стонет, ощущая, как трясётся всё его тело от соприкосновения жаркого и упругого члена с его набухшей простатой, двигает бёдрами вперед-назад, насколько может, просто чтобы потереться, чтобы получить это сладкое удовольствие… только сил не хватает активно двигаться, только ему слишком мало того, на что он способен.       Он просто забывает, что рядом сидит Каминари, что он мог бы прикоснуться — это не столь важно, сейчас для Бакуго существует только член Киришимы, об который он пытается хоть как-то получить удовольствие, но сил не хватает, тело дрожит, как ебучий отбойный молоток, перестаёт слушаться, вызывая жалобные всхлипы, хриплые просьбы «Пожалуйста», чёртовы мольбы…       — Скажи чётко и ясно, что же ты хочешь, чтобы я сделал, Катсу, — Эйджиро сам тяжело дышит — ему трудно сдерживаться, чтобы не засадить Катсуки на всю длину, чтобы не отодрать того так сильно, как только может, чтобы у него всё тело тряслось от оргазма, чтобы уши заложило, а глаза закатились, чтобы выебать до потери сознания, чтобы доставить такое удовольствие, какого он в жизни не получал…       Бакуго трудно не то, что говорить — думать, ему даже сформулировать, чего он хочет, проблематично, но он пытается, он старается хоть как-то выговорить:       — Двигайся… во… мне, — скулит, сжимается внутри, будто это поможет ему получить желаемое, — пожалуйста, Эйджиро, трахни, блядь, меня.       От этих слов стонет даже сидящий рядом Каминари, преждевременно выстреливая спермой себе же в ладонь, просто не выдерживая этого развратного дрожащего голоса Бакуго, который, кажется, сейчас расплачется от неудовлетворённости.       Больше издевательств не нужно. Жёсткие пальцы впиваются в напряжённую задницу, Киришима делает первый толчок, который словно выбивает у Бакуго искры из глаз, заставляя того захлебнуться стоном и очередным «Пожалуйста», следом за которым следует второй, третий, ещё множество.       Он слишком долго сдерживался, слишком долго игрался — настало время наслаждаться итогом: податливым, согласным на всё и раскрытым Катсуки, который начинал с «Отвали», а теперь, стоя раком, умоляет двигаться внутри него, доставлять ему удовольствие, трахать его как можно сильнее.       Бакуго и сам не думал, что способен нести такую пошлую чушь: он выкрикивает такие извращённые просьбы, такие мольбы, стонет, срывая голос, и хнычет, выпрашивая большего, требуя, чтобы его трахали жёстче, чтобы Киришима лапал его, прижимался к нему, чтобы двигал своим «Огромным членом» быстрее… Он сходит с ума, ощущая, что его задница будто бы в ебучем раю. Его имеют так, как он хочет, как он кричит, как он умоляет, ему сжимают грудь, его кусают за шею, его придушивают, в него вколачиваются так, что он даже не замечает, как брызгает спермой на недавно смененное постельное бельё, — для него всё слилось в один сплошной оргазм, — он требует ещё и ещё, даже когда в него самого кончают, от чего у Катсуки подкашиваются руки, и он просто падает лицом на кровать, выгибаясь сильнее и продолжая уже невнятно просить, просить, просить, просить, пока дрожь в теле не унимается, а он не перестаёт осознавать реальность.

***

      — Ты его заебал. В прямом смысле, — Каминари охуевающе смотрит на вырубившегося Бакуго, хлопая почти теряющего сознание Киришиму по плечу и тяжело вздыхая. Это было охуеть какое горячее зрелище, но он хотел бы в следующий раз поучаствовать.       — Это ещё кто кого, — Кири вытирает пот со лба тыльной стороной ладони и откидывается спиной на кровать рядом с всё ещё подрагивающим любимым.       — Оба хороши, только теперь мне, как самому живому, за вами всё тут убирать… — слега обиженно выдаёт Денки и, потягиваясь, встаёт с кровати.       — Ты должен нам по гроб жизни за такое шоу, — смеётся Киришима, лениво перебирая влажные волосы Бакуго, почёсывая его, как спящего котика.       — Ну-ну, — у Каминари не остаётся никаких аргументов, а потому он просто кидает в Киришиму камерой, которую они всё ещё стараются прятать от Бакуго, а затем подхватывает заёбанного любимого на руки и тащит в душ — его надо вымыть, а то он с утра будет очень злиться, если проснётся в сперме и поту. Хотя он и так будет с утра злиться, то на больные мышцы, то на укусы, то на ноющую задницу, то на что-нибудь ещё… Он всегда повод найдёт, но надо перестраховаться.