Простая история о великой любви

Люблю рыбалку. Но не за то, что надо по несколько часов сидеть в тишине с удочкой у реки и ждать чуда в виде какой-нибудь рыбы, которая наконец-то клюнет. Я хожу на рыбалку будучи ребёнком, который не может усидеть на месте, поэтому для меня это, в первую очередь, весёлое времяпровождение (и желательно подальше от реки, чтобы не мешать тем, кто действительно пришёл ловить рыбу). Для меня рыбалка является поводом сменить обстановку, отвлечься, почувствовать немного свободы. Для меня рыбалка — это природа, танцующий огонь в костре поздним вечером, ночёвка в палатке, страшные истории от Эммы Свон… и сама Эмма Свон. Когда мама летом находит подработку в ночную смену, Эмма забирает меня к себе, чтобы я не ночевал дома один. Или, как я теперь понял, наедине с отцом. Поэтому в такие летние дни, когда везёт с погодой, а у Эммы нет работы, мы едем на рыбалку вместе с её родителями и друзьями. И, чёрт возьми, это самые прекрасные воспоминания моего детства. Помню, как я — одиннадцатилетний мальчишка — в старых шортах и майке сижу на траве, такой яркой, насыщенной зелёным цветом, и специально вытягиваю бледные ноги, чтобы хоть немного загореть на солнце. Наблюдаю за тем, как Дэвид — папа Эммы — собирает свою складную удочку, и задаю вопросы о рыбалке, а он с улыбкой отвечает и показывает разные красивые наживки в виде разноцветных рыбок и камушков. Когда беру в руки одну из них, которая понравилась больше всех, он говорит, чтобы я был аккуратен — там есть крючок. Мы смеёмся над шуткой, которую бросает проходящая мимо нас Эмма, и я сквозь смех не сразу замечаю, что кто-то надевает на меня панамку. Оборачиваюсь и вижу Мэри Маргарет — маму Эммы. Она мягко улыбается мне и говорит: — Чтобы не получить солнечный удар. А Дэвид кивает, соглашаясь со своей супругой, и надевает бейсболку, которая всё это время валяется на траве рядом с нами. Если бы у меня спросили, какими я вижу идеальных бабушку и дедушку, я бы не задумываясь описал Мэри Маргарет и Дэвида. Старшие Своны такие же классные как и Эмма. Добрые, весёлые, заботливые и с ними я чувствую себя в безопасности. Если говорить о родных бабушках и дедушках, то у меня их просто нет. Как я знаю, родители моего отца погибли ещё до моего рождения. Возможно, если бы они были всё это время рядом со своим сыном, он бы не стал наркоманом и у меня был бы настоящий папа. Что касается моей мамы, то я уже, кажется, упомянул — она выросла в обеспеченной семье. Кора и Генри Миллс делали всё, чтобы у их дочери было успешное будущее. Но, как уже известно, всё разрушилось из-за единственного человека — моего отца. Генри Миллс не дожил до свадьбы своей любимой дочери — он умер от сердечного приступа. Мама очень любила его, и, вероятно, поэтому назвала меня в честь него. Она много рассказывает о нём, каким он был добрым и мудрым, как он защищал её, когда Кора собиралась в очередной раз наказывать свою дочь. О да, миссис Миллс была ещё той занозой в заднице — именно так о ней отзывается Эмма, которая была знакома с родителями мамы. Собственно, только Эмма мне о покойной бабушке и рассказывала. Кора была сложным человеком, очень требовательным и грубоватым, перфекционист до мозга костей. Она хотела для дочери идеального будущего, но та внезапно подняла бунт на корабле, в который забрался Дэниел Колтер. Коре не нравился мой отец и её ужасно возмущала перспектива быть его тёщей. Она старалась огородить от него мою маму, и, наверное, это было правильно, хоть тогда даже она не совсем понимала, какое ждёт будущее с этим человеком. Но Кора в конце концов сдалась, когда мама стала угрожать, что уедет и они больше никогда не увидятся. Она слишком любила свою дочь, чтобы допустить это. А потом родился я и всю любовь она направила на единственного внука. Но это продлилось не долго… Бабушка умерла, когда мне было три года. Я её даже не помню, а мама до сих пор не хочет говорить о ней, сколько бы я ни спрашивал. Всё, что я слышал от неё — это разговор с Эммой, когда они спустя несколько лет после смерти Коры обсуждали, кому та оставила своё не маленькое наследство, потому что маме не досталось ни цента. У неё было достаточно любовников и, скорее всего, даже ребёнок от другого мужчины, которого она родила ещё до моей мамы, поэтому наследников было более чем достаточно. Что насчёт меня, мне от бабушки достался лишь старый игрушечный заяц, на которого я надел футболку с символом Капитана Америки, севшую после неудачной стирки. Но, может быть, если родные бабушки и дедушки были живы, моя жизнь сложилась бы иначе… Жизнь всей нашей семьи была бы другой. — Деда, а можно мне закинуть удочку с этой рыбкой? — я прижимаю к себе ту самую понравившуюся наживку и с надеждой смотрю на Дэвида. Его голубые глаза улыбаются мне, и уже без слов понятно, каков будет ответ. — Конечно, Генри. Он забирает у меня наживку, чтобы закрепить её на леске, и пока я наблюдаю за ловкостью рук моего названного дедушки, слышу чуть поодаль от нас Мэри Маргарет: — Только аккуратнее закидывай удочку, милый, сам не попадись на крючок. Август и Грэм — друзья Эммы — начинают на это хихикать, не обращая внимание на то, что их светловолосая подруга закатывает глаза. — Они просто завидуют, что ты выловишь рыбу в три раза больше, чем они, — говорит Руби и подмигивает мне, а я лишь хитро улыбаюсь в ответ. Руби Лукас школьная подруга Эммы, она очень крутая и весёлая, почти как сама Эмма. Когда я аккуратно беру из рук Дэвида приготовленную специально для меня удочку, она помогает мне донести её и удобно устроиться на берегу, а после шепчет на ухо: — Мы уделаем этих засранцев. Я тихо смеюсь, а Лукас поспешно прикладывает палец к губам в знак тишины. Если бы Эмма услышала, что та сказала, она бы дала ей подзатыльник со словами «Чему ты учишь ребёнка?». Представляя, как бы это выглядело, я фыркаю. Руби на это щёлкает мне по носу и уходит, криво улыбаясь. В одиннадцать лет я ещё не замечаю то, как Эмма Свон опекает меня, но, повзрослев, пойму, что она носилась со мной как курица с яйцами. Хоть она никак и не касается моей семьи, у нас с ней нет кровного родства, она заботится обо мне каждый раз, когда мы проводим время вместе. В том числе и потому, что мама убьёт её, если со мной что-то случится. Но и не только, далеко не исключительно по этой причине. Это я тоже пойму только когда повзрослею. Эмма видит, что я сижу один на берегу, хоть и максимально близко к нашей группе рыболовов, и подходит ко мне. Она садится на корточки рядом со мной и чуть поправляет мне удочку, чтобы я держал её правильно, а после с улыбкой спрашивает: — Ну, как дела, парень? — Пока не клюёт, — сосредоточившись на поплавке, бормочу я. Она смеётся и зачем-то оставляет невесомый поцелуй на моем виске, прежде чем сказать: — Ты только закинул удочку, надо подождать. — Эмма оборачивается назад и хмыкает: — Август достал маршмэллоу, не хочешь? А то боюсь, что скоро от них не останется и следа. Я тоже смотрю назад и вижу, как высокий рыжеволосый мужчина держит в руках пачку сладостей, а вокруг него как рой пчёл кружатся Грэм и Руби. Мэри Маргарет, которая достаёт из сумки одноразовую посуду, начинает ворчать на них, что сначала надо нормально поесть. Тут подключается Дэвид — он идёт в их сторону, явно собираясь забрать у взрослых детей маршмэллоу. — Пойду возьму парочку нам с тобой, пока твой дед не отобрал их. Успеваю лишь промычать что-то утвердительное, как Эмма уже вскакивает с места и подбегает к возникшей заварушке, где старший Свон выхватывает из рук Августа пачку, а взрослые дети начинают театрально хныкать. Эмма успевает в последний момент вытащить две вкусняшки и на осуждающий взгляд отца поднимает руки в знак невиновности: — У меня ребёнок. После она возвращается ко мне и плюхается рядом со мной на траву. И мы съедаем по маршмэллоу под пристальным завистливым взглядом друзей Эммы. В тот день я ловлю одну рыбу. Ну, почти я. У меня быстро кончается терпение, и Дэвид занимает моё место, а когда начинает клевать, зовёт меня, чтобы мы вместе вытащили улов. После мне все дружно аплодируют, от чего я чувствую себя настоящим героем — рыболовом, как мой дедушка. Хоть и не родной. Домой я еду поздно — уже глубокая ночь, и я настолько устал, что мне как-то всё равно, сколько сейчас времени. Быстро засыпаю, положив голову на колени Эммы. Она изредка гладит меня по волосам, тихо переговариваясь с Грэмом, который ведёт машину в сторону моего дома. Когда он останавливается, Эмма ласково будит меня, напоминая, что я уже большой мальчик для того, чтобы она на руках донесла меня до кровати. Мне остаётся лишь выйти из машины, не скрывая стона разочарования — очень хочется спать. Поднимаюсь по лестнице с полузакрытыми глазами, чувствуя, как сзади меня немного подталкивают. Иду машинально, даже не задумываюсь куда и не вникаю, где на данный момент нахожусь. Раз шаг, два шаг, три… ой. Кто-то резко останавливает меня, хватая за плечи, и я невольно открываю глаза. Передо мной стоит дверь в нашу квартиру, а сзади тихо посмеивается Эмма, бормоча что-то про лунатика в моём лице. Она продолжает придерживать меня одной рукой за плечо, пока другой, на которой, как оказалось, висит пакет с пойманной мной рыбой, открывает дверь. Очень хорошо помню тот момент: больше не сосредотачиваясь на происходящем, я пытаюсь натянуть улыбку для мамы, которая уже должна меня встречать, хоть и чувствую, что не очень получается — сильно устал, а Эмма сзади почему-то напрягается и заглядывает в тёмную прихожую, всё ещё держа меня, теперь будто защищая. Улыбка начинает медленно сползать, когда осознаю, что что-то не так. Окончательно просыпаюсь от голоса совсем рядом: — Реджина? Широко распахиваю глаза и испуганно смотрю, как Эмма, оставив меня на пороге, с пакетом рыбы в руке заходит в квартиру и первым делом заглядывает в спальню моих родителей. Затем проходит к кухне, где виден приглушённый свет, который я не сразу замечаю, и останавливается, не успев зайти внутрь. — Господи, Реджина, — то ли облегчённый, то ли обречённый вздох доходит до моего слуха, и Эмма скрывается в кухне. Видимо, я окончательно просыпаюсь именно в этот момент, потому что только сейчас я начинаю понимать, какой страх меня одолевает. Страх перед неизвестностью, которая как темнота, царившая в квартире, поглощает всю детскую храбрость. Страх оглушающей тишины, который приходится побороть в себе, чтобы закрыть входную дверь и дрожащими руками защёлкнуть старый замок. Страх за маму, с которой что-то могло случиться, пока меня не было. Пока Эммы не было. Страх ребёнка, который в нормальной семье не должен испытывать. В той семье, где отец поглощает все страхи, а не создаёт их. Помню, как на одном выдохе добегаю до кухни и открываю дверь, не думая ни о чём, кроме как наконец-то избавиться от этого страха, увидеть маму живую и здоровую с самой красивой улыбкой на свете и рассказать ей, как я поймал свою первую рыбу. Наивная надежда маленького мальчика согревает где-то в области грудной клетки до тех пор, пока взглядом не нахожу двух женщин. И тепло исчезает, оставляя неприятную тяжесть, будто именно в этот момент я резко взрослею. Мама сидит на стуле, закрыв лицо руками, а Эмма опустилась перед ней на корточки, пальцами касаясь её тонких запястий. Они не замечают, как я пришёл, и, наверное, не заметили бы, если бы я как-то машинально не побрёл в их сторону и не споткнулся о тот самый пакет с рыбой, который валяется на полу. Они одновременно поднимают головы, и я встречаюсь взглядом с заплаканными глазами мамы. Не успеваю ничего спросить — её дрожащие губы приоткрываются и звучит тихий хриплый голос: — Генри… — я инстинктивно иду на своё имя. — Генри, папу забрали в участок. Когда я оказываюсь совсем близко, мама порывисто обнимает меня, утыкается в майку, пропитанную запахом костра, а мне остаётся лишь растерянно опустить руки на её спину и встретиться взглядом с Эммой. Она поджимает губы и быстро переводит глаза куда-то в пол. Её руки сжимаются в кулаки, будто внутри неё происходит тяжёлая борьба. Отца забрали в участок не просто так. Его забрали из-за наркотиков. Это понятно даже мне — одиннадцатилетнему ребёнку. Но как на это реагировать я не знаю. Потому что забрали моего отца, человека, которого любит моя мама, которого должен любить я, который должен любить нас с мамой. Но любит ли он? Любит ли он хотя бы женщину, которая сейчас плачет в мою майку? Ответ очевиден, и, видимо, только для нас с Эммой. Я зажмуриваюсь, чувствуя, как мои руки тоже сжимаются в кулаки и сминают ткань кофты мамы. Рядом слышу тяжёлый вздох, на мою макушку опускается чья-то рука. — Уже поздно, ты устал. Иди в свою комнату, — голос Эммы звучит спокойно, так, будто ничего не случилось. Для меня, она сдерживается только для меня. Мама ослабляет объятия, чуть отстраняется. Карие полные слёз глаза заглядывают в мои. — Эмма права, — хрипит мама, — готовься ко сну, милый. Я понимаю, что так они просят меня оставить их наедине. И послушно ухожу. Направляясь в свою комнату, я слышу их тихий разговор. Напряжённый и отчаянный. Думаю, именно так его можно описать. — Помоги ему, прошу тебя. — Ты же понимаешь, что его взяли не без причины? И снова всхлипы мамы, из-за которых хочешь вернуться обратно на кухню. Которые не хочешь больше никогда слышать. — Это не он… Он не виноват, Эмма. Это всё его друзья, клянусь тебе. — Он взрослый человек, который должен отвечать за свои поступки, — твёрдый, кажется, непреклонный голос. — Его место за решёткой. После этой фразы я замираю, как затихает и мама на кухне. Я жду, что будет дальше, что будет с отцом. Но в квартире долго стоит тишина, не давая сделать мне последний шаг в свою комнату. Жду в темноте, смотря через всю прихожу на тонкую полосу света из кухни. Рука уже касается ручки двери, осталось лишь повернуть её и тут же нырнуть в кровать под одеяло. Спрятаться, как я всегда это делаю. Тишина тянется до тех пор, пока мама не начинает что-то шептать. Еле слышно, очень сложно разобрать её слова, и я понимаю только «пожалуйста», которое повторяется несколько раз. — Эмма, пожалуйста, — последние слова звучат чётко и достаточно громко, чтобы я их услышал, — помоги мне. — Я скажу Грэму, он поможет. Но это в последний раз, Реджина. В следующее мгновение из кухни буквально вылетает Эмма и резко останавливается, когда видит меня. Суровый взгляд смягчается, и она устало запускает пальцы в светлые волосы: — Хэй, парень, ты чего ещё не спишь? — Ты выпустишь моего отца? Выпустишь. Использую это слово машинально, не задумываясь, но в то же время насколько верно оно применено в данной ситуации. Будто отец как бешенная дворняжка сидит на цепи и ждёт, когда его выпустят, и он нападёт на первого попавшегося человека. А именно на мою мать. Вопрос застаёт Эмму врасплох. Она начинает хлопать ртом, пока не произносит: — Я постараюсь, Генри. — Зачем? Чтобы мама опять плакала из-за него? — во мне закипает детская обида, которая будто выжимает из глаз слёзы горечи и беспомощности. — Ох, Генри… — Эмма делает шаг в мою сторону, но её останавливает звонок мобильного. Она поспешно достаёт его и прикладывает к уху: — Да, Грэм, я уже иду. — Зелёный взгляд на мгновение встречается с моим, взгляд утопающего — я до сих пор помню его, несмотря на то что она быстро прячет его. — Ты нужен мне в одном деле, — сдавлено говорит она в трубку. После Эмма уходит, оставляя меня всё так же стоять у двери в свою комнату в мокрой от маминых слёз майке. Через несколько часов отец возвращается домой, и первое, что он делает, — обвиняет во всём мою маму. И она снова плачет.