Простая история о великой любви

Поправляя новенькие солнечные очки, которые, кажется, чуть мне велики, я вытягиваю свои бледные ноги в джинсовых шортах на встречу ярким лучам солнца и не скрываю беспечную улыбку. Да, вам не показалось, именно беспечную. Первые жаркие дни лета. Мне тринадцать. И мы большой компанией поехали на рыбалку. Точнее, Дэвид поехал на рыбалку, а все остальные просто позагорать и побыть в выходные на природе. — Генри, — я поворачиваю голову на звук и сквозь очки смотрю на бабушку, которая протягивает мне сэндвич, — перекуси. — Спасибо. Откусываю не маленький кусок и, не удосуживаясь до конца прожевать, спрашиваю с набитым ртом, пока Мэри Маргарет не отошла обратно к машине: — А где мама? Вместо ответа короткий кивок в сторону береговой линии, и я перевожу туда взгляд. По песку, уже где-то успев оставить обувь, босиком идёт темноволосая женщина в лёгком бирюзовом сарафане. Рядом с ней по правую сторону идёт блондинка в джинсовых, почти как у меня, шортах и белой футболке, тоже босиком. Одну руку прячет в задний карман шорт, а другую неловко запускает в длинные золотистые локоны. Она что-то говорит. А в ответ ей улыбаются. Мама улыбается. С того дня, как отца посадили в тюрьму, прошло чуть больше года. Эмма сдержала своё обещание — она осталась с нами. В буквальном смысле этого слова. Она теперь живёт у нас. И я могу с уверенностью сказать, что с появлением Эммы Свон в нашей квартире жизнь начала меняться в лучшую сторону. Я совру, если скажу вам, что всё стало резко хорошо ровно после того, как Эмма дала своё обещание. Нет, конечно, это не так. Но, по крайней мере, стало чуть спокойнее. Мне, не маме. Мама, в свою очередь, достаточно долго отходила от состояния погибающего прямо на глазах человека. Какое-то время все её мысли были забиты только моим отцом. Она пыталась найти лазейку в законе, чтобы вытащить мужа из тюрьмы, несмотря на то что Эмма неоднократно повторяла ей, что они сделали всё, что могли. Но в конце концов она сдалась. Не без помощи Эммы, конечно же. Не знаю, что именно повлияло на маму, но она перестала думать об одной только тюрьме. Она вспомнила о родном сыне, обо мне, и начала своё внимание переключать на меня. И так у нас всё стало потихоньку налаживаться. Эмма первое время спала на жутко неудобном старом диване в гостиной. Я даже предлагал ей поменяться, чтобы она хотя бы пару раз поспала на моей кровати, которая, в конце концов, удобнее этой старой рухляди. Но вопрос решился сам собой, по крайней мере, без меня. Как-то я встал рано утром в школу и не застал, как обычно всегда заставал, спящую Эмму в гостиной. На самом диване не было ни подушки, ни одеяла. Сначала я было подумал, что она уехала, что её обещание исчерпало себя, но всё встало на свои места, когда я столкнулся с блондинкой в прихожей. Она выходила из спальни моих родителей, одетая в мамин халат. Будучи двенадцатилетним наивным ребёнком, я не до конца всё понимал, но мне и этого хватило, чтобы осознать один простой факт — между Эммой и моей мамой что-то происходит. Эмма всё чаще ночевала у мамы в спальне, пока это не стало чем-то повседневным, обычным, нормальным для нашей такой вот новой почти семьи. Мне было всё равно, да и до сих пор по барабану, где спит Эмма. Если мама не плачет, а с появлением Эммы в нашей квартире её слёзы стали редким явлением, значит, всё в порядке. Конечно, это было не единственным изменением в нашей жизни. Мама перестала подрабатывать где только можно, теперь рекламная компания — её единственное место работы, поэтому дома она начала проводить больше времени, чем раньше. За последние полгода у неё в гардеробе появилось много новых вещей. Я даже думаю, что скоро весь мамин гардероб впервые за много лет полностью обновится. Мой, к слову, обновился достаточно быстро — через пару месяцев после случившегося. В холодильнике теперь у нас всегда полно еды, шкаф завален всякими печеньями и хлопьями — мы с Эммой обожаем по утрам есть их с молоком. Иногда по выходным мама даже разрешает нам заказать пиццу, хоть и считает её жутко вредной. А когда Эмма удачно завершает, как она сама выражается, «дело на миллион» и получает значительно больше своего среднего заработка, она даже водит нас в итальянский ресторан, где мы, опять же, едим пиццу. Правда, пару раз я гостил у бабушки с дедушкой, когда Эмма водила мою маму в ресторан. Видимо, специально без меня. Но я-то всё понимал и не сказал им ни слова. Мама стала расцветать прямо на глазах. Мне даже кажется, будто в её взгляде теперь виден блеск, какой я никогда до этого не наблюдал, а на щеках появился здоровый румянец. Она начала чаще улыбаться, а её смех перестал быть таким редким явлением. И всё это благодаря Эмме Свон. Эмме Свон, которая пожертвовала своей обычной жизнью ради разбитой и давно потерянной семьи Колтер. Из раздумий меня вырывает довольно странный незнакомый и в то же время чем-то напоминающий мне кого-то визг. Смотрю по сторонам, чтобы найти источник этого звука, а как нахожу, давлюсь от смеха — Эмма обрызгала маму водой и теперь слушает о себе много чего интересного. Ну, как слушает… Она смеётся, явно не пытаясь сдержать этот, как оказалось, неконтролируемый порыв эмоций. — СВОООООООН! — кричит мама, и я взрываюсь приступом смеха от развернувшейся картины. Эмма тем временем начинает обороняться, потому что мама полезла на неё с кулаками: — Я теперь вся мокрая! Из-за тебя! Чтоб тебя, Свон! — Ты уверен, что они старше тебя, парень? — фыркает Руби, присев рядом со мной на корточки. — Уже нет. Мы с Эммой встречаемся на мгновение взглядом, и она мне весело подмигивает. Это первая мамина «вылазка» на природу с Эммой и её друзьями. По крайней мере из тех, что я помню. Поэтому никто не обращает внимание на то, как смущённо всё время ведёт себя мама, находясь в таком необычном для неё обществе. Ну, мы то с Эммой знаем, что никто из присутствующих её не укусит. Или, как минимум, есть целых два человека, которые ни за что не допустят этого инцидента. Шучу. Никто никого в итоге не покусал (насколько я знаю). Когда солнце перестаёт согревать и решает, что пора потихоньку прятаться за горизонтом, бабушка с дедушкой разводят костёр, а остальные начинают ставить палатки. Эмма тащит для нас трёхместную, чтобы, как она сказала, мама не боялась спать ночью только с тринадцатилетним ребёнком. Я закатываю глаза, но не говорю ни слова. Просто помогаю ей обустроить место, которое на ближайшую ночь будет нашей спальней. Но, прежде чем ложиться спать, мы, конечно же, все вместе садимся вокруг костра и, жаря на веточках маршмеллоу, разговариваем и поём песни. И слушаем страшилки Эммы Свон, естественно. Дедушка очень любит играть на гитаре, а бабушка с Руби просто обожают ему подпевать, поэтому сейчас мы сидим и мычим знакомую мелодию, которую ловко играет дед, находящийся справа от меня. К слову, слева сидит Рубс и прямо мне в ухо поёт выученные всеми слова. Признаюсь, я тоже тихонько подпеваю им про себя, да и все вокруг полностью погружаются в исполнение песни у костра. И никто не замечает двоих, сидящих напротив меня — нас отделяет лишь пламя костра — Эмма и моя мама, вроде бы находящиеся в одной компании с нами, но в то же время остающиеся в каком-то неизвестном мне своём мирке. Они не поют песню, не раскачиваются в такт музыке, просто сидят — Эмма укрыла маму пледом, потому что та замёрзла, и чуть обнимает её, чтобы сохранить тепло, а мама опустила голову на плечо Эммы и просто смотрит на огонь. Прошло много лет, но я до сих пор не знаю, о чём они тогда думали. Об одном и том же или каждый о своём? Думала ли мама только об отце, когда Эмма, переводя взгляд с костра, утыкалась носом в тёмные волосы и что-то совсем тихо говорила? Думала ли Эмма о чём-то или о ком-то другом, кроме моей мамы, в тот самый момент? Были ли они обе погружены в своё личное мгновение, в свою секунду, сидя лишь в обществе друг друга? Потому что мне со стороны казалось, что тогда им и вечности было бы мало. Видя их со стороны, я подмечаю, как смотрит на мою маму Эмма. Ещё никто никогда не смотрел на неё так, как смотрит она. От одного этого взгляда всё, каждая секунда, проведённая Эммой рядом с мамой, становится ясна как день. Потому что человек, который смотрит на тебя так, сделает ради тебя всё, что угодно, даже если ему это не под силу, даже если надо будет отдать за тебя свою жизнь, собственную душу. И Эмма Свон отдаёт всю себя без остатка женщине, которая каждый месяц навещает мужа-наркомана, сидящего в тюрьме. Бабушка предлагает, нет, очень настойчиво предлагает пойти спать, потому что уже поздно. Будто соглашаясь с ней, Руби вскакивает со своего места и быстро ныряет в одну из палаток. Август потягивается и слышит, как хрустнула его спина, а Грэм тихо смеётся над ним. И они тоже начинают разговор о том, что пора на боковую. Дедушка бережно убирает гитару в чехол. А они всё сидят. Я чищу зубы и умываюсь прохладной водой из бутылки. Желаю всем спокойной ночи и, прежде чем лечь спать, чмокаю маму в щёку. Она говорит, что скоро придёт, но не двигается с места. И я забираюсь в палатку. Мне не страшно одному, я как-то быстро начинаю засыпать. Так же быстро подскакиваю от приснившегося кошмара — отец вернулся из тюрьмы, ещё хуже, ещё злее. Сначала некоторое время стараюсь утихомирить бешеное сердцебиение, и только через некоторое время до меня доходит, что я всё так же один в трёхместной палатке. Прислушиваюсь — костёр продолжает потрескивать, тень от него чуть заметно играет на плотной ткани палатки. Где мама? Конечно, у меня уже есть догадка, где. Поэтому я выглядываю из палатки, чтобы только подтвердить её. Они всё ещё сидят у костра. Теперь только вдвоём. Крепче прижавшись друг к другу, разделяя друг с другом один плед. О чём-то тихо говорят. Эмма тянется к моей маме и в следующую секунду мягко целует её в губы. Она улыбается. Я смущаюсь и чувствую, как начинаю краснеть, поэтому торопливо прячусь обратно в палатку. Это первый раз, когда я вижу, как Эмма целует мою маму. Но кроме смущения я чувствую что-то ещё… искреннюю радость, о чём я пойму не сразу, по крайней мере не сейчас, пока тринадцатилетним прячусь в палатке, ощущая, как предательски горят щёки. — Ты же знаешь, что в конце концов этому придёт конец. — Всё в твоих руках, Реджина. Прижимаю колени к груди и надеюсь, что мне это всего лишь послышалось. Не расслышал. Приснилось. Что мама так не говорила. Что это не конец.