Простая история о великой любви

С выходом отца из тюрьмы возвращается и тот ад, которого я пытался избежать рядом с Эммой. Вот только сейчас его невозможно избежать, потому что с самыми мирными тремя годами моей жизни исчезла и сама Эмма Свон. Она больше не появляется, даже хотя бы раз в месяц. Не забирает меня из школы, не звонит, не пишет сообщения. Она исчезла, будто её никогда не было, словно мне это приснилось. А, может, так и есть? Единственным доказательством, что она была настоящей, остаётся фотография нас троих в парке аттракционов, где мне четырнадцать и я как маленький мальчик с широченной улыбкой держу огромную сладкую вату на палочке, а Эмма с мамой стоят по бокам от меня и тоже улыбаются — мама сдержанно, а Свон почти так же широко, как я. Блондинка одной рукой пытается приобнять нас двоих, а другой крепко держит воздушный шар в виде Железного человека. Мама только держит свою сумочку, свободную руку спрятав мне за спину — помню, как она опустила её мне на поясницу и стала ласково поглаживать. Мы тут счастливые настолько, насколько это вообще возможно в нашей ситуации. Сейчас эта фотография надолго похоронена под моим матрацем, чтобы отец не нашёл её и снова не впал в лютую неадекватную ярость. Потому что каждый раз, когда дело касается кого угодно, кроме него, он злится. Впрочем, он перестаёт быть злым только когда спит. Он моментально звереет, когда понимает, что дома сделан ремонт. Он кричит на мать, называет её шлюхой, которая «наверняка кувыркалась с той драной блондинкой… как эту суку… Свон!». Мама всё отрицает и клянётся, что ремонт был сделан только для нашей семьи, чтобы по возвращению его ждал вот такой сюрприз. А я хочу врезать ему по лицу и сломать нос за такие слова в адрес мамы и Эммы. Но сдерживаюсь. Стискиваю зубы до противного скрежета и сдерживаюсь. Когда люди говорят: «Тюрьма сделает из него человека», они нагло врут, ну, или являются наивными, потому что это абсолютно неправда. После тюрьмы отец не бросил пить, не перестал колоться, не забыл про азартные игры, не стал этим чёртовым человеком, нет. Произошло всё наоборот. Больше пьёт, больше принимает наркотики, больше проигрывает денег, стал злее и непредсказуемее. А мама будто этого не замечает, молча потакает ему, отдаёт всё заработанное, словом, моментально превращается в потерянную, будто загипнотизированную, женщину. С увеличением азарта отца начинают каким-то волшебным образом исчезать все наши вещи. Сначала пропадают украшения матери, несмотря на то, что большинство из них не представляют из себя никакой ценности. Затем мои коллекционные фигурки Марвел, которые когда-то дарила Эмма. Забавно, конечно, откуда кое-кому знать, что они несут в себе достаточную ценность? После очередь доходит и до бытовых приборов и мебели. Пока по мелочи. И если я это замечаю и начинаю задавать вопросы, то мама делает вид, что ничего не происходит. Как вы уже поняли, она делает это в любой ситуации, где каким-то образом замешан мой отец. Эммы больше нет рядом, никто не даёт нам деньги на еду, да и за квартиру надо платить, наши вещи потихоньку пропадают, а мать всё до цента отдаёт отцу, поэтому в шестнадцать лет я иду на свою первую работу — ночная смена в забегаловке недалеко от дома. Как так, скажете вы, ты же ещё не закончил школу! Да, не закончил. И утром после работы я иду на уроки. А что мне остаётся делать? Сложившаяся ситуация заставила меня слишком быстро повзрослеть. Мама против того, чтобы я совмещал работу и учёбу, поэтому я часто ругаюсь с ней по этому поводу. Отец попросту не знает. Честно сказать, я даже не удивлюсь, если окажется, что он не в курсе, как меня зовут. Впрочем, речь сейчас не об этом. Я делаю всё, чтобы он не узнал, что кто-то кроме мамы в нашей семье зарабатывает деньги, потому что свои не собираюсь вкладывать в противозаконные средства, убивающие человеческий организм. Часть своих кровно заработанных я отдаю Грейс на сохранение, мы даже шутим, что она мой личной банк, правда, без капающих на мой счёт процентов. В общем, только так я могу сохранить от появившегося вора единственные средства на жизнь. Но из-за моей скрытности страдаю не только я один, но и мама. Последние слова Эммы: «Береги маму». Казалось бы, и так ясно, от чего её в первую очередь надо беречь. Точнее, от кого. От отца, который высасывает из мамы все средства и вместе с этим всю её жизнь, выдавливая каждый вечер из неё горькие слёзы, которые она пытается прятать, но не может. Но кто бы знал, господи, если бы я сам знал, что всё может зайти настолько далеко… Это случилось одним из типичных на первый взгляд вечеров в нашей семье. Я в своей комнате по-тихому собираюсь на работу, а мама тем временем… в очередной раз выслушивает истерику моего неадекватного папаши. Сейчас он как ненормальный орёт, что мама потратила все деньги на какую-то чушь, а именно на лекарство. Поправка — потратил деньги я, свои собственно заработанные. И не просто так — мама болела, но не хотела лечиться, ведь средств на это попросту не было. Поэтому я взял немного из своих сбережений на чёрный день (хотя куда темнее). Стараюсь заставить себя не влезать. Почти получается. Сейчас крики прекратятся, он уйдёт спать и всё закончится, надо только чуть-чуть подождать. И потерпеть. Иначе будет хуже и мне, и маме. Но на этот раз хуже становится без моего участия в их ежедневном спектакле. Отец кричит так же громко, как всегда. Мама плачет, пытается делать это бесшумно, но раз за разом вырываются тихие всхлипы, и снова как всегда. А я пытаюсь не сорваться и не побежать защищать её. И у меня получается. Лучше бы у меня не получалось… — …сука! — орёт отец, а дальше я слышу звонкий звук пощёчины. Вздрагиваю. Испуганный крик мамы, который резко прерывается странным, незнакомым хрипением. Я тут же подрываюсь с места и влетаю на кухню за считанные секунды. То, что я вижу в следующее мгновение, подвергает меня в глубокий шок и превращается в мой ночной кошмар на долгое время. Отец схватил мою маму за горло, прижимая её к стене. У неё широко открытые глаза, рот судорожно ловит воздух, а руки вцепляются в его мёртвую хватку, пытаясь освободиться, но, конечно же, у неё ничего не получается. — Отпусти её! — не знаю, как мне удаётся произносить это без дрожи в голосе, потому что внутри у меня настоящая трясучка. Звучит достаточно громко, но он словно не слышит, а возможно и на самом деле не слышит, так как в очередной раз находится под кайфом и концентрирует всё внимание на собственном гневе. Тем временем лицо матери багровеет и начинает принимать синеватый оттенок, поэтому я делаю то, что первое приходит в голову — хватаю с разделочного стола первый попавшийся нож и повторяю громче: — Я сказал: отпусти её! Дикие стеклянные покрасневшие глаза с до ужаса расширенными зрачками встречаются с моими, от чего по моей спине пробегает ледяной озноб, а после медленно опускаются на дрожащую руку, сжимающую рукоятку ножа. — Что, щенок? — дёргаются сухие губы. — Ты слышал. Отпусти её, — несмотря на разрывающий меня изнутри страх, я стою, не двигаясь, и направляю острие ножа на собственного отца, готовый в любой момент дать отпор. — Быстро. Мысли в голове пролетают бешеным вихрем одна за другой. Что делать, если не отпустит? Напасть. А если он сам нападёт? Выставить нож вперёд. Главное — защитить маму от этого монстра. Он не отпустит, с чего бы ему это делать? Я уже почти готов накинуться на него, но внезапно мама опускается на пол, кашляет и теперь перепугано смотрит на нас с отцом. — И что ты мне сделаешь? Иди сопли подотри, — он наступает, криво ухмыляясь. Судорожно сглатываю и крепче сжимаю рукоятку. Делаю шаг вперёд. Нужно просто совершить рывок. Сильный толчок рукой и проткнуть его насквозь. И всё закончить раз и навсегда. Мама больше не будет плакать. — Не подходи, — шиплю я и выставляю левую руку вперёд, пока правой с ножом готовлюсь нанести удар. Чуть сгибаю ноги, будто готов к прыжку, к нападению. Боевая стойка с холодным оружием, которую слишком часто показывают по телевизору. — Ну, давай, — глаза, налитые кровью, смотрят на меня с усмешкой. Он продолжает идти в мою сторону, медленно, будто растягивая удовольствие. — Господи, не надо! Генри! — меня хватают за руку и тянут в противоположную от отца сторону. Мама, тяжело дыша, вцепляется в меня и каким-то образом меняется со мной местами. Теперь она стоит перед отцом, всё ещё удерживая меня сзади рукой. — Иди спать, ради Бога! Дэниел, умоляю тебя! Он продолжает сверлить меня взглядом, я тоже в свою очередь не прячу глаза. Всё ещё готов нападать, всё ещё готов защитить маму. Мне надо просто потянуть её за руку и закрыть собой. Это быстро, одно движение. А вторым будет рывок с ножом в руке. — Сукин сын, — он будто плюёт мне в лицо, будто специально провоцирует меня на продолжение нашей стычки. И я почти поддаюсь на провокацию и дёргаюсь в его сторону, но мама вовремя чуть сжимает мою руку, останавливая. Он уходит, оставляя нас одних на кухне. Мама ослабляет хватку и поворачивается ко мне. Карие глаза наполнены слезами и страхом. На шее уже видны красные следы от руки отца. Щека пылает от его пощёчины. Нельзя было это просто так оставлять. — Опусти нож, милый, — тихо говорит мама. — Дай мне, — чувствую, как она аккуратно забирает его из моей руки. — Вот так. Я опускаю глаза на свои дрожащие пальцы и смотрю на них так, будто в первый раз вижу. Это не мои руки. Нет. Это не я. Это был не я. Слышу судорожный всхлип и не понимаю, откуда он раздался. Мама крепко обнимает меня, прижимает к себе как можно сильнее. Закрываю глаза, не смею пошевелиться. В шестнадцать лет я беру нож в руки, практически готовый убить родного отца.