Простая история о великой любви

— Я ведь совсем её не знаю. Нет, в три года не считается, я этого даже не помню. — Но она тебя знала, она тебя любила, — Грейс пожимает плечами, так просто, будто час назад не стояла с раскрытым ртом от новости, что теперь её лучший друг миллиардер. — Но всё же… это странно. Снова смотрю на надгробие с выгравированной надписью «Кора Миллс». Неуверенно перевожу взгляд на две кроваво-красные розы с обрезанными шипами, в которые крепко вцепился руками, и как-то неуклюже опускаю их на холодный камень. После прочтения письма от бабушки, я долго не мог прийти в себя, поэтому слушал вполуха официальное завещание, которое медленно зачитывал Джонс, будто прекрасно понимая моё состояние. Но вряд ли он хоть немного меня понимал в этот момент. Джонс сказал, что если я захочу работать в M&G Inc., мне надо будет закончить бизнес-школу — это единственное условие от Коры. Благо денег на высшее образование у меня теперь предостаточно. Но, честно сказать, на тот момент в банке я уже решил для себя, что управлять огромной компанией — не моё. Адвокат дал мне какие-то бумаги, и я не глядя подписал их, не обращая внимание на свою дрожащую руку. Затем, отдав мне папку с документами, где лежало письмо от бабушки, он вывел меня из переговорной и уверенно пошёл со мной по лабиринту банка, пока не дошёл до какого-то странного помещения, где вежливая сотрудница спросила, какую сумму я хочу снять. А сколько снимают денег в таком случае? Сразу всё? Половину? Какую-то часть? По правде, я до сих пор не знаю правильный ответ на этот вопрос. Столько, сколько нужно на данный момент времени, наверное. Но тогда, растерянно хлопая глазами перед этой женщиной, я искренне не понимал, что ответить. Наверное, я бы ещё долго там тупил, если бы Джонс, стоящий от меня по правую руку, вежливо не кашлянул. Поэтому я выпалил первое, что пришло в голову — тысяча долларов. Когда я благополучно забрал сумму, Джонс проводил меня до выхода и перед прощанием протянул свою визитку со словами «Звоните при любом вопросе». Одной рукой вцепившись в его крепкое рукопожатие, а другой держа визитку, я прошёлся взглядом по имени и задал абсолютно тупой вопрос: «А вы сын Бреннана Джонса?», на что мне спокойно ответили утвердительно. На этом мы и расстались. Но не на долго — тем же вечером я позвонил Джонсу с вопросом, не знает ли он, где похоронена Кора. Он продиктовал мне адрес и на следующий день мы с Грейс поехали на кладбище. То самое, где недавно был похоронен и мой отец. И вот мы здесь, как говорится. — Мама мне о ней ничего не рассказывала, — бормочу я и горько усмехаюсь, невольно вспоминая вчерашнюю сцену, которую устроила моя мать, когда узнала, кто в итоге стал наследником Коры Миллс. Да, вчера мне пришлось выслушать неожиданную истерику мамы, которая была направленна даже не на Кору или Эмму, а на меня, будто именно я в три года уговорил бабушку вписать в завещание своё имя. Она кричала, что имела полное право знать об этом ещё при жизни Коры. Кричала, что это чистой воды эгоизм, что если бы у нас были эти деньги лет десять назад, она бы смогла вылечить отца, они бы встали на ноги, были бы счастливы. Но из-за Коры отец умер, так и не получив необходимую помощь. Из-за Коры и из-за меня. Эмму она не упоминала. Собственно, о Свон мы не говорим ровно с того момента, как та исчезла из нашей жизни. После выслушивания истерики я демонстративно перед мамой положил больше половины снятых со счёта денег на журнальный столик и сказал, что она может в любой момент ими воспользоваться. Услышав в ответ, что ей «не нужны эти деньги», я молча ушёл в свою комнату, где решил, что письмо от бабушки надо будет спрятать куда-нибудь очень далеко, чтобы мама никогда не нашла его, ведь если она узнает подробности завещания, тогда всё будет намного хуже. — Эмма пару раз упоминала о ней… Что она была очень строгой, с ней было тяжело общаться. И… — Я запинаюсь, не зная, как говорить следующие слова, с каким выражением, какой интонацией, но чувствую на себе взгляд Грейс и монотонно заканчиваю: — И что она меня очень любила. — Это видно, — фыркает подруга, но поспешно затихает и робко берёт меня под руку. Мы стоим так некоторое время, смотря в одну точку, но думая каждый о своём, ведь, на самом деле, было о чём. Как было велено Корой, я просмотрел весь распечатанный журнал операций, проведённых с моим счётом с момента его открытия, и то, что я там увидел, меня сильно удивило. Нет, сумма не уменьшилась, никто ничего не снимал, она только увеличилась. Увеличилась ровно на $2 млн. Деньги были переведены Эммой Свон через пару месяцев после открытия счёта. То есть она просто отказалась от так называемого вознаграждения в мою пользу. И всё это время она действительно действовала без какой-либо собственной выгоды. Возможно, по обещанию, данному Коре, но не из-за денег. Почему? Потому что… она любила мою маму. Другой причины я просто не видел. И до сих пор не вижу. Грейс чуть сильнее прижимается ко мне и тяжело вздыхает. Поворачиваю голову в её сторону и наши глаза встречаются. Карий добрый взгляд, немного грустный, но такой чистый и наивный, длинные русые волосы, пухлые розовые губы… Я моргаю и чуть отстраняюсь, Грейс повторяет за мной. Кажется, я сильно краснею, но ничего не могут с собой поделать. Откашливаюсь, будто таким странным способом пытаюсь выкинуть из головы внезапное осознание — только что я хотел поцеловать Грейс. Она, тем временем, только смущённо улыбается и опускает глаза на землю. Да, первый поцелуй явно должен быть не на кладбище. Но знаете что? Через некоторое время я пожалею, что упустил эту возможность и не поцеловал её на грёбаном кладбище перед могилой собственной бабушки. Возможно, сейчас всё было бы по-другому… Потому что судьба мне дала только один единственный шанс сделать это. В своё оправдание могу сказать только то, что тогда я ещё не знал, что вижу Грейс предпоследний раз в своей жизни. А может быть, всё так и должно было сложиться? — Ладно, — я неуклюже переступаю с ноги на ногу и прячу руки в карманы старых джинс. — Мама дома совсем одна… а мне ещё в магазин за едой… — Я могу сходить с тобой, — карий взгляд устремлён на меня. Такая спокойная, будто пару мгновений назад ничего не случилось. Ну, собственно, и не случилось же на самом деле. — Только если потом проводишь меня, — она хитро улыбается, и я усмехаюсь ей в ответ, ведь мы оба понимаем, что я в любом случае её провожу — мы живём недалеко друг от друга и нам по пути. Этот словесный договор нас, конечно же, устроил, поэтому, в последний раз взглянув на могилу Коры Миллс, мы направляемся в магазин, а дальше, как и было обещано, я провожаю Грейс домой и отдаю ей весь свой долг. Мы прощаемся, оба делая вид, будто всё как обычно, и расходимся. Да… скажи мне тогда, что следующая наша с Грейс встреча будет последней, я бы не поверил. Вы, наверное, спросите, почему последняя? Потому что, видимо, так решила судьба или какие-то другие высшие силы… честно, до сих пор не знаю, во что из этого всего можно верить. Дело в том, что через пару дней после нашего посещения кладбища, моя лучшая и единственная подруга звонит с радостной вестью, что она поступила в калифорнийский университет, именно в тот, о котором мечтала несколько лет. И последний раз, когда я её вижу — это в аэропорту, где провожаю её вместе с дядей Джеффом на самолёт. А затем… Затем нас начинают разделять 3 617 километров (я гуглил расстояние между штатами Вашингтон и Калифорния) и новые знакомства Грейс, в которые она быстро погружается с головой, а я просто скромно стараюсь ей не мешать. Ведь именно так я всегда поступал всю свою жизнь. У меня помимо Грейс за всё детство не было ни одно настоящего друга, да и в школе особо никто со мной не общался. Видимо, уже тогда ходили слухи про моего отца, а ведь дети быстро всё впитывают как губка и сразу ставят перед собой первую сказанную взрослыми фразу. В моём случае, такой фразой оказалось «плохая семья». А если семья плохая, то и мальчик тоже не хороший. В этом есть логика, детская, но всё-таки логика. Но Грейс… она была единственной, кто не поддался этому. Забавно, а я ведь так и не спросил, почему она продолжала дружить со мной, прекрасно зная, что творится в моей семье. Даже зная гораздо больше, чем знал кто-то из одноклассников. Она была хорошим человеком. Нет, подождите, почему была? Она и есть хороший человек. Она всегда поддерживала меня, оставалась моим другом несмотря ни на что и при этом очень хорошо общалась с другими нашими одноклассниками, а я ей в этом никогда не мешал. Скорее, я даже пытался уйти на второй план, так как закреплённая за мной в школе фраза «плохая семья» влияла и на меня. Я, действительно, верил, что если у меня плохой отец, то и я тоже, получается, такой же. Поэтому я частенько оставлял Грейс с одноклассниками и уходил, чтобы просто не мешать ей общаться с нормальными хорошими ребятами и не тратить время на плохого мальчика из плохой семьи. Но она возвращалась ко мне. Всегда возвращалась. Но не в этот раз. Как оказалось, расстояние бывает сильнее детских слухов. Нет, мы, конечно, честно пытаемся поддерживать общение около трёх-четырёх месяцев, наверное. Но в итоге оно сводится к минимуму и как-то я просто натыкаюсь в социальных сетях на фото, где Грейс целуется с каким-то типичным университетским качком в футбольной форме. Поэтому… видимо, так и должно было всё случится. И, возможно, это к лучшему. Может быть, меня тоже впереди ждёт что-то (или кто-то) особенное. Не считая, конечно, миллиард от бабушки. Потому что, наверное, я до сих пор до конца не осознаю, что на мне всё наследство семьи Миллс. Но сейчас давайте вернёмся к тому временному отрезку, где я только проводил Грейс до дома, даже не думая, что это наша предпоследняя встреча. Я поднимаюсь в квартиру и хочу открыть своим ключом дверь, но быстро понимаю, что она уже открыта. Видимо, мама куда-то выходила. Первая моя мысль — возможно, она тоже ходила в магазин, и я просто зря купил продукты. Оставляю в прихожей пакет, осматриваюсь. — Мам? Я дома. В магазине вот был… Не дождавшись ответа, иду прямиком в гостиную, где на журнальном столике так и лежат нетронуто деньги. Никого нет. Тогда заглядываю на кухню. Замираю. — Мама? Она сидит за столом, подпирая рукой голову, а напротив неё наполовину пустая бутылка виски и чашка, совсем не предназначенная для спиртных напитков. Растрёпанная, будто за весь день так и не дошла до ванны, чтобы умыться и расчесаться. Заплаканные глаза смотря на нелепую чашку. Не замечает или делает вид, что не замечает моё присутствие. — Мам, ты чего? Но меня продолжают игнорировать. Мама берёт бутылку и наливает себе в чашку ещё виски. Щедро, до самых краёв. А потом достаточно быстро осушает её, почти не морщась. Зато от такой картины морщусь я. Наконец, она поднимает на меня взгляд. Губы кривятся: — Чего ты так смотришь? — Ты, что, пьяная? — Не дожидаясь ответа, потому что он мне, собственно, и не нужен, я подхожу ближе и скрещиваю руки на груди: — Где ты взяла деньги на это? — пытаясь сдержать отвращение в голосе, я киваю на бутылку. — Или ты украла? Потому что такой вывод приходит сам собой. Деньги на журнальном столе она не трогала, больше у нас ничего и не было. Всё ушло на похороны отца, а взятые в долг у Грейс деньги были сразу же потрачены на квартплату и продукты первой необходимости. — Твоя мать никогда ничего не воровала! — раздаётся громкий и до отвращения пьяных хрип, который мне ещё никогда не приходилось слышать от мамы до этого момента. — Мне всё ещё платят зарплату, я могу себя обеспечить! Да, как я мог забыть, ей вполне могли прийти денежные средства на карточку… — Я же сказал, что ты можешь взять деньги. Специально оставил их для тебя на столе. — Это грязные деньги, Генри! Они пропитаны смертью! Смертью твоего папы! — она вскакивает с места и, опираясь руками о стол, начинает чуть ли не кричать, выплёвывая каждое слово и нервно цепляясь за поверхность стола пальцами, от чего я невольно немного отхожу назад. Не потому, что мне страшно. Нет, я не боюсь её. А потому, что мне противно на это смотреть. — Откажись от них, от этих грязных денег! Нам они не нужны! Они только разрушают нашу семью! — А если не откажусь? Что тогда? — Тогда… тогда ты мне больше не сын. Знаете, меня это даже не удивляет. Мама смотрит на меня, прямо мне в глаза, в ожидании, явно желая поскорее узнать ответ. А я, тоже не отрывая взгляда, просто не могу найти в ней, в стоящей передо мной женщине ту, которую любил всю свою жизнь. С каждой секундой становится всё противнее находиться тут. — Я не откажусь от денег, — говорю твёрдо, полностью уверенный в своей правоте. — Из-за отца я отказался от нормального детства, мама. Это даже не было моим выбором, чёрт возьми, у меня ведь не было права голоса. Из-за него мы отказались от нормальной жизни. Ты отказалась от нормальной жизни, — интонационно выделяю последнее предложение, она уже открывает рот, но я не даю вставить ни слова. — А что сейчас? Нам снова дали шанс на нормальную, даже хорошую жизнь. И ты снова отказываешься от неё. Но ради чего? Отца больше нет, мама, — она вздрагивает, но я не обращаю внимание. — Нет ради кого отказываться, понимаешь? И теперь, — нервно усмехаюсь, — теперь я имею полное право голоса в этом выборе. И я выбираю хорошую жизнь для нас с тобой. — Ты выбираешь гнилую жизнь, — мама шипит, наклоняясь в мою сторону, будто так сможет переубедить меня. — Я не приму эти деньги ни за что на свете. Они погубили твоего папу, они погубят и тебя! — Пусть так, но я сделал свой выбор. — Ты мне больше не сын, слышишь? Ты, это ты убил Дэниела! — пьяные глаза матери, наполненные каким-то диким неадекватным блеском, от чего похожие на глаза отца, смотрят на меня с ненавистью, такой сильной, будто я только что предал её, вонзил ей нож в спину. Будто на самом деле именно я виноват в смерти отца. — Я тебя ненавижу! Начинают трястись руки. Сжимаю челюсть до противного скрежета, прежде чем выдавить: — Тебе нельзя пить, — с этими словами я забираю со стола бутылку и выливаю всё содержимое в раковину, затем выбрасываю её в мусорное ведро. После чего разворачиваюсь и ухожу в свою комнату, попутно забирая из гостиной деньги. Мне потребовалось некоторое время, чтобы всё осмыслить, прежде чем достать из кармана джинсов мобильный и набрать нужный телефон. — Добрый день, мистер Джонс. Это Генри Колтер. Да… Меня интересует один вопрос. Могу ли я сменить фамилию и что мне для этого необходимо сделать? Да, Миллс. Спасибо.