Тулузский метеорит

Слэш
NC-17
В процессе
254
Пэйринг и персонажи:
Размер:
планируется Макси, написано 113 страниц, 16 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Разрешено только в виде ссылки
Награды от читателей:
254 Нравится 164 Отзывы 96 В сборник Скачать

2.

Настройки текста
      На следующее утро (опять сутки без Кияра) Данаб записался на прием к доктору в частной клинике, которую посещал Дидье. По правде говоря, он смутно понимал должный алгоритм действий, но поход к акушеру-гинекологу казался самым разумным вариантом. Наверное, следуя законам логики, он должен рассказать о своем положении семье и, самое главное, альфе. Но Данаб трусил.       Уже на парковке у Geoffroy-Saint-Hilaire он потянулся за пачкой сигарет, скрытой во внутреннем кармане кашемирового пальто, но как только пальцы коснулись края успокаивающего яда, его прошило осознание, что больше курить нельзя. Святая Мария, как он собирается становиться отцом, если уже первые три месяца жизни ребенка травил его никотином?! Данаб подавил желание побиться головой об руль. Лучший папка на свете, ничего не скажешь.

***

      Жан Пьер Тилье повидал на своем веку много пациентов. Все они были со своими особенностями: желающими детей или наоборот, отчаявшимися забеременеть или уставшими от высокой фертильности. Были пациенты вредные и непослушные, делающие все наперекор, а были исполнительные и ответственные. Молодой мужчина, лежащий сейчас на кушетке, выглядел как человек, который еще не определился, как к своему положению относиться. Такие пациенты тоже не редкость. Обеспеченный омега, уже не юнец с необсохшим молоком на губах, у которого будет ребенок. Это уже сформировавшийся взрослый человек, материально независимый и осознающий вес своего положения, при всем прочем, судя по результатам анализов, которые они успели получить, здоровый и готовый к деторождению. У таких обычно нет достаточно серьезных причин к аборту, кроме, возможно, самой обыкновенной — отсутствия желания.       — Можешь взглянуть, мелочь. Нам повезло, поза детёныша капец удачная.       Да, его манера общения удивляла многих пациентов клиники, которые платили приблизительно тысячу франков за приём. Опять-таки, внешний вид Жан Пьера тоже не вызывал доверия у всех этих птичек-пациентов: здоровяк альфа — буквально медведь в человечьей шкуре! — побитый жизнью и, к тому же, редкостный любитель хереса. Однако врач свое дело знал и нареканий в плане профессионализма никогда не вызывал. Впрочем, этот удивительный омега и бровью не повел, увидев врача. Деловито прошел в процедурный кабинет, сел на стульчик, закинув ножку на ножку, и спросил, где раздеваться.       Жан Пьер ответил, что оголяться не обязательно, но «если секси-пациент так хочет, то кто он такой, чтобы сопротивляться».       Омега, Данаб, как гласила электронная карточка пациента, закатил глаза и принялся излагать доктору всю историю своего нынешнего положения в силе Диккенса — родился, жил и вот он тут. Спустя пару неудобных вопросов, измерений и взвешиваний, Жан Пьер положил омегу на кушетку и пообещал показать волшебство.       Показал.       Данаб, непосредственно болтавший с доктором, только повернул голову к экрану и вдруг замер, оглушенный… плененный. Даже его пальцы, до этого нервно сжимавшие сиденье, замерли. Альфе показалось, что омега задержал дыхание, но заметив влагу в лисьих глазах, Жан Пьер вдруг подумал, что наблюдает самый значимый и знаменательный день для молодого мужчины.       — Размеры мелкого в пределах нормы, от копчика до темени около восьми сантиметров. С частотой сердцебиения все в порядке, сто двадцать ударов, — тихо начал Тилье. — Вес на данный момент составляет двадцать грамм, здоровячок.       — Здоровячок? — слабо спросил Данаб, переведя безумный взгляд с экрана на доктора. — Это мальчик?       Жан Пьер плутовато улыбнулся.       — Взгляни, пупсик, его поза позволяет нам увидеть все самое необходимое. Или я не Жан Пьер из Шамбери, если у тебя не крепкий альфа!       Омега все еще таращился на него своими колдовскими глазищами, не смея перевести взгляд на темный дисплей с изображением крошечного тельца со смешным носом и малюсенькими ручками.       — Нет никаких отклонений, которые можно определить с помощью ультразвукового исследования. Необходимо дождаться анализа твоей крови на выявление каких-либо генетических синдромов для полной картины, но я уже сейчас могу сказать, что малыш абсолютно здоров.       Данаб вновь загипнотизированно уставился в экран, заметив, что ребенок вдруг начал активнее шевелиться.       — Шустрый какой, — усмехнулся доктор. — Скорее всего, это в тебя, омежка. Вижу же, что та еще штучка, — пожурил он, шутливо грозя пальцем. — Тебе необходимо снизить физическую активность. Мне не очень нравится состояние плаценты. Займись йогой или пилатесом, чем вы там, кисули, обычно занимаетесь. Не нервничай понапрасну. Поверь старику, это отразится на крохе.       — Что… что-нибудь еще? С ним все… хорошо? Я не навредил ему за время незнания?       Жан Пьер похлопал омегу по руке.       — Мое исследование показало все, что мы могли узнать с его помощью, остальное — только после результатов анализа крови и мочи. Но уверяю, дорогуша, с малышом все в порядке. Можешь встать, кстати, салфетки справа.       Данаб, видимо устав лежать в одной позе, а может, просто волнуясь, быстро вытер живот и нетерпеливой пташкой слетел с кушетки, на ходу натягивая спущенные брючки.       Жан Пьер протянул омеге несколько черно-белых листов, и тот забрал результаты осмотра с большой осторожностью, будто ему протягивали хищное животное.       — Есть какие-нибудь дополнительные указания, док? — устало спросил омега, прижимая к груди полученные бумаги.       Альфа снял с себя очки и серьезно посмотрел на него усталыми и неожиданно грустными голубыми глазами.       — Твой вес, крошка. При твоем росте необходимо весить минимум пятьдесят килограмм. Ты не сможешь выносить своего ребенка, если не наберешь хотя бы еще пять за несколько недель. Сделай мне приятно, омежка, к следующему приему набери хотя бы еще два килограмма.       Из клиники Данаб вышел на ватных ногах. До сих пор он не ощущал себя беременным. Знание и осознание имеют довольно разное значение, и сейчас он уяснил это отличие. В руках у него горели бумаги с обликом его сына, его маленького альфы, а в сердце полыхало нечто, словесное выражение которому не найти ни в одном языке мира.       Он носил ребенка. Под его сердцем билось другое, маленькое и очень быстрое. Где же пропадал его мужчина? Как найти подходящие слова для него? Как он отреагирует? Как жить, если не примет?       Данаб был слишком труслив, чтобы узнать ответы.       Сейчас омега нуждался больше всего в двух простейших вещах: вишневом пироге и о-папе. До еженедельного пятничного ужина оставалось несколько дней, у него будет время привести себя и свои эмоции в порядок. Он не приходил на семейные сборища уже месяц, в последний раз сильно повздорив с Мусой, который притащил туда свою пассию, считающую их грязными бедуинами. Возможно, сейчас будет самое время объявиться. Желательно, конечно, не проболтавшись о ребёнке.

***

      Конечно, его план покатился в тартарары еще в самом начале. Вопреки всем надеждам и мольбам, треска Мусы все равно присутствовала на ужине, причем на месте Данаба, что числилось за ним даже во время длительных командировок. В итоге, несмотря на все косые взгляды, успешно проигнорированные Мишелем, ему пришлось сесть вдалеке от родителей, а не как обычно, подле. Расстроенный этим обстоятельством, Данаб зло уткнулся себе в тарелку и принялся неистово ковырять курицу вилкой. Еще никогда карри не казалось ему настолько омерзительным. Судя по сосредоточенной мордочке Сабра, сидящего на коленках у Джафара (еще одна причина расстройства — противный старший брат в острой близости), он тоже был не в восторге от блюда вечера. Джафар усиленно пытался заинтересовать малыша едой, крутя вокруг его рта и носа ложкой, издавая различные «завлекающие» в его понимании звуки. Испугавшись, что в итоге все содержимое окажется на его новой кремовой рубашке от «Fendi», Данаб, не забыв закатить глаза, поманил к себе Саби, начавшего радостно выкарабкиваться из рук отца.       — Хочу к Дани! — возмущенно крикнул он, когда Джафар его не пустил, вызывая хихиканье у Дидье, наблюдавшего за ними с другой стороны стола.       — Один раз показываю, — ухмыльнулся брату Данаб, усаживая увесистого малыша на себя поудобнее. — Смотри, Саби, какая курочка. Я слышал, ты помогал дедушке приготовить?       Сабр, надувшись от важности, пропищал:       — Да-а, я посыпал красненьким.       Данаб важно покивал головой, демонстративно уставившись в тарелку.       — Какой запах, Саби… Дедушка очень постарался для тебя. Такая вкуснятина, должно быть, — блаженно вздохнув, Данаб набрал в ложку как можно больше риса и с аппетитом начал есть, постанывая от удовольствия.       — Хочешь тоже? — ненавязчиво поинтересовался он, протягивая ложку ко рту Сабра. Посомневавшись, маленький омежка открыл ротик, чтобы все же оценить их совместный труд с дедой, но хитрый дядя, только что собиравшийся покормить его, неожиданно сам съел предложенную порцию — только кончик языка блеснул.       — Эй! — обиженно вскрикнул малыш, запрокидывая голову, чтобы укоризненно посмотреть на предателя-Дани.       — Прости, козявка, так вкусно, я не смог удержаться, — извинился Данаб, щёлкая Саби по носу. Малыш совсем по-взрослому понимающе похлопал дядю по колену, скорчив просто уморительную на детском личике серьезную мину.       — Дай мне тоже, пожалуйста.       Надо же, «пожалуйста», сразу видно — сынишка Дидье. В их семье скорее тебе прилетит сразу по макушке, чем услышишь вежливую просьбу вначале.       — Давай сам, — вздохнул Данаб, предлагая взять ложку. Рубашку, конечно, будет жалко, но зная о предельной любви Саби к самостоятельности, решил, что лучше малыш поест сам, как взрослый.       — Почему он всегда тебя слушается? — грустно спросил Джафар, наблюдая, как его сын-предатель с аппетитом уминает блюдо с тарелки Данаба. — Не дай боже, если он вырастет таким же поганцем, как и ты.       Это была совершенно обычной для их манеры общения — первый поддразнит второго, второй в ответ обзовет, и не было ни одной адекватной причины, почему дальше произошло то, что произошло.       — Почему ты меня всегда оскорбляешь? — звенящим голосом спросил Данаб. — Чем я так плох, как пример для подражания?       — Ох, только не начинай, негодник, — вмешался отец, предупреждая ссору. — Давай хоть раз отужинаем без твоих склок.       Теперь на их перепалку обратили внимание все. Девочки, переставшие меж собой шушукаться, уставились на дядю, гадая, чем же он ответит. Данаб, не разочаровывая их, только открыл рот, чтобы что-то сказать, но поймал умоляющие взгляды Дидье и о-папы, неожиданно сильно похожих друг на друга в этот момент. Они ненавидели, когда за столом ругались, и Данаб впервые, наверное, за долгое время, молча уткнулся носом в тарелку, стараясь ничего не ляпнуть.       Слова отца по неведомой причине задели его сильнее, чем сокрушения Джафара, хотя это также был их привычный сценарий. Действительно, ни один ужин не обходился без того, чтобы отец не разнял их с Джафаром, предварительно обругав Данаба, запальчиво отстаивающего свою позицию.       — Сынок, передай салфетку, — попросил отец у Мусы, удостоверившись, что конфликт исчерпан.       И вот тут-то Данаба как ножом по сердцу полоснуло.       — Почему он для тебя «сынок»? — уязвленно спросил он, прижимая к груди затихшего Саби. — Почему Муса — «сынок», а я всегда «поганец» и «негодник»? Что я вообще такого сказал на этот раз? — его голос звучал столь отчаянно, что совсем не было похоже на него. Более того, он звучал… жалобно?       Данаб, правда, был в отчаянии. Его никогда раньше не задевало собственное положение в семье, потому что порой он вел себя совершенно невыносимо, и его приходилось одергивать. Но в этот раз он не сделал ничего плохого. По совсем непонятной причине Данаб чувствовал себя гораздо уязвимей, чем прежде, и его якорем тащило вниз, в первую очередь, молчание. Очень хотелось выговориться, рассказав свой секрет, хотелось, чтобы папа прижал его к груди и пожалел, приговаривая, что он самый лучший, но в последний раз это было еще в школе, когда его дразнили за низкий рост и акцент. Со средней школы он не просил внимания и жалости, за что сполна расплачивался сейчас. Ныне его гордые «я сам!» и «что вы ко мне пристали?!» вернулись ему бумерангом.       Что посеешь, то пожнешь.       — Дани, — утешающе позвал его Дидье, протягивая руку.       Но Дани сделал то, чего от него не ожидал никто.       Он расплакался.       Разревелся, как дитя, переполошив всю семью. Еще бы, непробиваемый Данаб, которому палец в рот не клади, плакал так горько, что проняло даже крошку Сабра, все еще восседавшего на его коленях. Занервничав, малыш принялся вытирать салфеткой мокрое от слез лицо любимого дяди, но с каждым движением омежки Данаб плакал только горше. Вокруг него пустился в пляс сумасшедший хоровод из членов семьи: о-папа и Дидье пытались напоить его водой, Джафар виновато гладил своей огромной лапой по спине, Муса и девочки убежали в поисках успокоительного, и даже молчавший весь вечер Мишель, словно квелая сардина, неловко терся рядом, не зная чем помочь. Только отец, Саед, сидел на своем прежнем месте во главе стола, в корне не понимая, что только что случилось и почему его непрошибаемо вредный сын рыдает почем зря.       А Данаб все плакал, уткнувшись носом в шелковистые кудри малыша, прижимая его к себе, как плюшевого мишку. Ему было страшно обидно за себя, отруганного ни за что ни про что, словно он — бремя для картинно-идеальной семьи. Когда подошедшая Латиф отобрала у него испуганного Сабра, он ощутил это вдвойне.       Суету прекратил резкий скрип отодвигающегося стула. Саед, у которого разболелась голова от этого курятника, разогнав детей и мужа, взял в охапку икнувшего от удивления Данаба и отнес его в гостиную, рыкнув всем, чтобы не шли за ними.

***

      — Послушай меня, Данаб, — весомо начал альфа, усадив сына на диван возле себя. — Никогда не думай, что я люблю тебя меньше всех, или ценю не так, как остальных. Из всех вас, из всех шестерых, ты единственный, кого я взял на руки сразу после рождения. Ты был словно дитя ифрита — ослепительно красивый и кричащий так, что даже глухого дедушку Халима могло пробить.       Данаб, все еще икая от слез, слабо улыбнулся. Стоило разрыдаться впервые за несколько лет, чтобы услышать такие слова от молчаливого отца.       — Не плачь, душа моя, солнце моей жизни, — ласково журил его а-папа, гладя по вновь шоколадным волосам, которые, как и слезы, не были с ним со времен колледжа. — Я был не прав, признаю. Ни один мужчина не достоин твоих слез, слышишь? Даже я сам.       Несмотря на слова отца, Данаб все равно не мог остановиться. Всхлипнув, он кинулся отцу на шею, ища в могучем плече защиту и успокоение.       — Ну-ну, душа моя, ну-ну, — приговаривал Саед, как дитя прижимая к себе взрослого сына. — Такой большой и так плачет. Разве это мой Данаб? Разве это мой сын?       Данаб только и мог, что качать головой, заливая отца слезами. Ему были необходимы эти объятия, эти слова, необходим отец.       — Данаб, как ты думаешь, ты хорошо знаешь нашего папу? — неожиданно спросил альфа.       Данаб, заинтригованный, оторвался от промокшего воротника отца и в недоумении пожал плечами.       — Я тебе вот что расскажу, — помолчав, сказал Саед. — Только не говори никому, что узнаешь. Папа обидится.       Данаб быстро-быстро покивал, напрочь забывая про слезы. Стало жутко любопытно. Родители никогда с ним не откровенничали, оставляя все между собой, и Данабу очень понравилось ощущение, что он станет причастным к некой тайне.       — Мы никогда от вас не скрывали, что нас поженили не по любви. Я не знал Зарифа, а он — меня, и ни одному из нас не хотелось вступать в брак. Я намеревался заниматься только «Гвоздикой», а твой папа не желал становиться рабом незнакомого «старика», каковым он меня считал. На нашей первой встрече, когда умми оставили нас наедине, твой папа в лучших традициях омег его семьи, заставил меня попотеть. Ох и поиздевался он надо мной! Как сейчас помню, назвал торговцем арбузами, стянул с себя платок, невозможный, дразнил, что силы есть. Честно скажу, я думал разорвать помолвку, не сладили бы мы, видит Единый. Пару встреч спустя, ко мне пришло осознание, что так моя драгоценность просто пытается себя защитить. Ведь лучшая защита — это нападение, да, сын мой? — тут отец прервался и подмигнул слушающему с открытым ртом Данабу. — Долго мучил меня ваш папа, очень долго. Спуску не давал до свадьбы, все пытаясь вывести из себя, чтобы доказать, мол, альфы слабые, альфы глупые, не терпят неповиновения. Когда твой папа понял, что никуда он от меня не денется, как и я от него, когда он понял, что я не собираюсь запирать его дома и заставлять носить платок, как его родители, вот тогда-то мы и нашли общий язык. Но чему я все это начал, душа моя… Ты очень похож на папу.       Данаб, совершенно не ожидавший этого услышать, недоуменно уставился на отца, не понимая, что тот имеет в виду. Данаб вовсе не был похож на нежного, ласкового Зарифа, никогда не повышающего голос даже на полтона. Данаб при всем внешнем лоске чувствовал себя обыкновенной мартышкой, не умеющей себя правильно вести, и до папы ему было так же далеко, как пешком из Парижа в Тулузу.       — Поверь мне на слово, Данаб, — попросил отец, грубыми подушечками пальцев вытирая с лица омеги соленые дорожки. — Ты особенный для меня, и не смей думать иначе.
Отношение автора к критике
Не приветствую критику, не стоит писать о недостатках моей работы.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.