Тулузский метеорит

      — Я что, умер и попал в Ад? — озадаченно спросил Джафар, застыв на ступеньках веранды с Сабром на руках.       День, когда Данаб сбежал от Кияра, был ясным и погожим. Это было то время, когда погода установилась надолго, и все жители пригорода, пробудившись после долгой не по-октябрьски холодной погоды, решили встретить первые теплые дни на улице. Солнце, не скрытое тучами, свежо и приветливо горело, приглашая всех под свои мягкие, не огнистые лучи. На жасмине чирикали свиристели и горихвостки, а где-то неподалеку у соседей весело кричали дети, запускающие воздушного змея. Всё располагало к душевному комфорту и спокойствию. Вот и Дидье решил напоить мятным чаем на светлой веранде своего дорогого друга.       — Я тебя тоже очень рад видеть, братец, — буркнул Данаб, сильнее прижимая к себе Годзиллу.       — Привет, — вздохнул Джафар, опуская задергавшегося при виде любимого дяди сынишку. — Не обижайся, но ты и это мерзкое создание выглядите, как Сцилла и Харибда вместе.       — Я думал, вы подружились, — хмыкнул Данаб, выпустив пёсика прыгать по клумбам. — Как дела у самого вкусного пирожочка на свете? — обратился он к подбежавшему малышу, с наслаждением зарываясь носом в детские кудри.       — Хорошо! — крикнул Саби, проглатывая слог. — Я очень скучал, — неожиданно признался он, целуя Данаба в щёку.       — Я тоже, — растрогался омега, затаскивая мелкого к себе на колени.       — Ты, правда, к нам давно не приезжал, — поддержал сына Джафар, усаживаясь в плетеное кресло рядом с Дидье. — Что-то случилось?       Дидье бросил осторожный взгляд на вмиг помрачневшего Данаба, но тот, заметив это, слабо улыбнулся в ответ и пожал плечами.       — Мы поругались с Кияром, — уклончиво ответил Данаб. — Я у вас ненадолго перекантуюсь, ничего?       — Что за вопрос, конечно, — понимающе кивнул брат. — Не помню, чтобы вы раньше так ругались.       — Все бывает в первый раз, — пожал плечами Дани, не глядя на него. Играться с пухлыми пальчиками Сабра было куда интереснее. Честно говоря, он даже Дидье не всё успел достойно растолковать, прикатив разозленным рано утром и попросив объясниться потом, когда проспится. Беспокоить семейную пару не хотелось, но и оставаться с Кияром у него не было сил.       — Ладно, — проницательно улыбнулся Джафар и поднялся. — Я просто привез Саби от родителей, теперь поеду на работу. Отдыхай, Дани, ни о чем не думай.       — Спасибо, — поднял глаза Данаб.       Джафар подмигнул, поцеловал своего омегу в лоб и был таков.       Может, это была кровная связь, а может, сам Джафар был просто таким, какой он есть, но Данаб смотрел ему вслед и думал, что ему очень повезло родиться после альфы.       Несмотря на все подтрунивания, на ссоры и ругань в детстве, а также на недопонимание между ними сейчас, будучи взрослыми, Данаб знал, что всегда может положиться на Джафара. Тот обладал ощутимой аурой старшего брата и всегда, когда было нужно, хотел того Данаб или нет, стоял позади незримой каменной скалой и оберегал, как мог.       — Получается, теперь Кияр знает? — спросил Дидье, продолжая прерванный разговор.       — Да, — вздохнул Данаб. — Знает.       Но в его голосе не было спокойствия. Он полагал, что когда тайна перестанет маячить над ним, как виселица, он вздохнёт спокойно, но, оказывается, переживаний только прибавилось.       — Тогда почему ты здесь?       Вопрос не в бровь, а в глаз. Почему он в Лилле сидит на веранде с Дидье и пьет мятный чай в попытках унять тошноту, а не выбирает имя первенцу вместе с Кияром?       — Не знаю.       Дидье вздохнул.       — Хочешь какао?       — Какао? Мне не десять, чтобы утешать меня какао.       — Так хочешь?       — Да.       Позже они пили из своих любимых огромных кружек в форме ведра, доставаемых из шкафа только для особенных случаев, молчали и смотрели на резвящихся на улице Сабра и Годзиллу, думая каждый о своем.       — Как ты думаешь, это нормально: самому убежать от причины беспокойств, а потом беспокоиться, что эта причина не беспокоится?       — Я думаю, это суть любых отношений между двумя. И твоя причина, скорее всего, места себе не находит от волнения.       — Вместо того чтобы остановить, он спросил, вызвал ли я такси, — горько усмехнулся Данаб, рассеянно поглаживая живот.       — Да брось, он просто… Просто, — Дидье замялся, и Данаб не смог удержать очередного смешка.       — Просто что? Просто отпустил меня после угрозы выкидыша, аварии и ссоры в другой город среди ночи? Ему без разницы на меня и ребёнка, Диди.       — Да он просто идиот! — вспылил Дидье. — Он просто тупица, Данаб, а не злодей. Он всего лишь решил, что тебе будет лучше без агрессора, рядом с семьей и новой обстановкой. Ему не плевать на тебя.       Данаб покачал головой. Убегая к брату, он надеялся, что Кияр его остановит. Что-то малюсенькое и жалкое внутри него умоляло альфу броситься к двери и запретить ему уходить.       Словно вторя его мыслям, Дидье спросил:       — Неужели, если бы он попытался тебя остановить, ты бы остался, Данаб? Мне-то ты можешь соврать, но не себе.       — Я бы только разозлился, — кивнул Данаб, не споря. Его самого очень бесила собственная неопределенность. То «не отпускай меня, альфа», то «отошел от двери, животное». Где золотая середина? Как он может требовать что-то от Кияра, если он сам не понимает, чего хочет.       — Почему он не звонит?       — А почему ты не звонишь?       — Тц…       Данабу нравилось, когда ему поддакивают. Нравилось, когда говорят то, что он хочет услышать. А кто не любит? Зато Дидье никогда не играл по его правилам. Его жалость проявлялась незаметно и, казалось, он был равнодушен к бедам старшего омеги. Это очень помогало Данабу не расклеиваться и трезво мыслить дальше. Что ему делать? Его самый большой страх — оказаться ненужным альфе — сбылся. Данаб совершенно забыл слова Кияра, что он нужен, что его любят и ценят, таким, какой он есть. Как и все люди, Данаб запомнил лишь то, что хотел и ждал услышать — обвинения в несостоятельности, как омеги, и то, что альфа его так просто отпустил, не беспокоясь напрасно.       Он ощущал себя брошенным, несмотря на то, что сам ушел, гордо задрав нос.       — Может, он ждет твоего звонка? — тихо предположил Дидье. — Может, он ждёт, когда ты будешь готов с ним поговорить?       — Кто из нас альфа? — буркнул Данаб, кутаясь в огромный свитер Джафара. — Почему я должен проявлять инициативу?       — Да брось, Дани, — нахмурился Дидье. — Что за замшелые суждения? Неужели тебе проще сидеть и дуться, чем позвонить и расставить все точки?       Данаб зябко поежился. Ему совсем не было тепло под солнцем.       — Мне страшно расставлять точки, — признался он.       Дидье безнадежно вздохнул.       — Тебе никто не сможет помочь, дорогой. Ты сам создал клетку в своей голове и отказываешься из нее выходить.       — О чём ты? — непонимающе нахмурился Данаб.       — Мне кажется, ты сам додумал все за Кияра. Не дал ему переварить информацию, а его реакцию воспринял так, словно именно эту и хотел. Ты сам запустил этот механизм. Сам загнал вас обоих в угол.       Чем больше говорил Дидье, тем больше хмурился Данаб. Он слышал правду в словах шурина, слышал то, что уже знал сам. Так почему же он злится, когда это облекли в слова?       — Я не говорю, что ты один это сделал, — исправился Дидье, задумчиво постукивая пальцем по кружке. — Я не имею права тебя поучать, просто скажу, как это вижу со стороны. Кияр идиот, это факт, но этого идиота воспитал ты.       — Глубоко, — рассмеялся Данаб, тем не менее, задумываясь.       — Знаешь… Я немногое понимаю в отношениях между людьми, а тем более в романтических отношениях. Но основываясь только на своём опыте, скажу, что самое важное — это разговаривать. Говорить, обсуждать, анализировать то, что вам не нравится. Не стесняться, а выложить, как на духу. Когда вы молчите, вы додумываете сами, а это… ничем хорошим не заканчивается. Чаще всего это такой «бум!».       — «Бум» и случился, — согласился Данаб. — Просто страшно, что тебя не поймут.       — Поэтому гораздо проще молча страдать, — покивал кудрявой головой Дидье. — Может, тебе кажется, что сейчас все кончено, но моя интуиция говорит мне, что все только начинается.       — Что же, — улыбнулся Данаб, поднимая кружку с какао. — За твою интуицию! Надеюсь, она не врёт.       Дидье с улыбкой чокнулся с ним и поднялся.       — Теперь предлагаю поймать Сабра и Годзиллу и искупать их. Поможешь?

***

      — Дани, а ты умеешь делать птичку?       — Делать что?       — Птичку из бумажки!       — Нет…       — Давай научу!       Так Данаб и оказался на полу в детской, окруженный тонной макулатуры различных цветов, карандашами, впивающимися в самые неожиданные места, и взволнованным ребенком в лице Сабра.       — Сначала нужно сложить вот так, — терпеливо показывал маленький омежка. — Потом вот та-а-ак. Повторяешь?       — Ага, — немного растерянно отвечал Данаб. Надо же, двухлетка учит его делать бумажных журавлей.       — Потом вот так, но сильно не за-би-бай, — важно объяснял малыш, неосознанно коверкая слова. — Вот так, у тебя получается лучше, чем у папы!       — Ну, это не удивительно, — тихо хмыкнул Данаб, повторяя за племянником. Джафар был на редкость криворуким. В детстве о-папа часто развлекал их тем, что доставал акварельные краски и разрешал рисовать прямо пальцами. Рисунки Джафара всегда были наполнены яркими красками, но абсолютно ужасали своими цветовыми сочетаниями. При переезде во Францию поделки старшего потерялись в кипе коробок, но Данаб всегда дразнил Джафара, что о-папа специально их оставил где-то на границе с Кувейтом.       Вдруг стало любопытно, а каким будет его ребенок? Какой у него будет темперамент? А на кого похож? Сможет ли так же тихо и спокойно объяснять своему папе, как делать бумажных журавликов, или, как он сам, будет тайком разрисовывать родительскую спальню восковыми мелками? Возможно, он будет похож на Кияра в детстве? А каким ребенком был Кияр?       — Как красиво, — восторженно сказал Сабр, крутя в руках работу Данаба. — Очень красивая птичка.       — Спасибо, — расчувствовался Данаб. — Это потому, что ты меня научил, моя козявушка.       Малыш захихикал на такое обращение, закрыв ротик ладошкой. Совсем как его о-папа.       — Не называй меня так, Дани. Или я тоже придумаю тебе!       — А кто запрещает? — подмигнул Саби Данаб. — Можешь тоже называть меня козявкой, я не обижусь.       — Правда? — удивленно чмокнул губками малыш.       — Да, потому что так называют только самых любимых, — покивал головой Данаб. Малыш тоже задумчиво кивнул в ответ и Данаб, обмирая от умиления, притянул к себе племянника за пухлую попу и быстро положил его на пол, вызывая целый шквал визгов.       — Моя самая вкусная булочка, — щебетал Данаб, расцеловывая румяные от смеха щёчки. — Самый сладкий круассанчик. Как мы вообще жили без тебя? Твои папы вообще понимают, что за ангелочек им достался?       Сабр, почти булькая от смеха, только качал головой. Вот, посмотри, Дани, вообще не понимают и не ценят!       — Дани, а когда у тебя будут детки? — с детской непосредственностью спросил Сабр, когда они, наигравшись, лежали на пушистом ковре и смотрели на звездный потолок.       — Скоро будет один малыш, — улыбнулся Данаб. Сабр не первый раз это у него спрашивал, но на этот раз его ждал другой ответ.       — Вау! — восхитился Сабр и, подскочив со своего места, подполз к Данабу, любопытно осматривая его живот. — Он там, да?       — Да, — кивнул Данаб, приподнимая свитер. — Прямо там.       — Твой животик такой маленький, — почти разочаровано сказал Сабр, кладя пухлую ладошку ниже пупка. — А как детки оказываются в животе?       — Эм… — Данаб растерялся. Он явно не тот, кто должен был рассказывать малышу, как появляются дети. — Мы пьем специальную таблетку, — нашелся Данаб, вспомнив, почему он забеременел. Только в отличие от сказанного, таблетку он как раз и не выпил.       — И потом детки растут прямо в животике?       — Ага. Как глисты.       — А кто такой глист?       Тут-то Данаб и замолк. Не говорить же ребенку, что это червь, живущий в кишечнике.       — Идите все кушать! — спас его негромкий крик Дидье откуда-то из глубин дома.       — О, как раз нам твой папа всё и расскажет, побежали кушать!

***

      Так и слонялся Данаб из комнаты в комнату и нигде не мог найти себе места. У Джафара и Дидье было хорошо. Даже очень. У них был большой частный дом, находящийся в тихом и живописном месте. В нем всегда было много света и растений, имелась обширная библиотека. Веселья добавляли игры с малышом и пёсиком, чаепития с Дидье и поддразнивания Джафара. Данаб старался относиться к своему побегу, как к мини-отпуску, которого ему очень не хватало. Тихое семейное счастье близких утешало его и помогало не утонуть в пучине негативных мыслей. Их Данаб сдерживал, как плотина.       В гостях было хорошо, но уж очень хотелось домой. Вдруг стало интересно, как там поживает его розочка, не убрал ли Кияр его трафареты и поделки, поливает ли кактусы (Данаб надеялся, что нет). Его не было дома всего два дня, а его душа и сердце рвались туда, будто он провел вечность в дороге. До этого момента Данаб даже и не думал, что настолько привязан к месту, которое стало его пристанищем совершенно случайно.       Однако приходилось признавать, что, скорее всего, Данаб туда уже не вернется. Кияр молчал. Он не писал, не звонил, и никак не давал о себе знать, и с каждой секундой его молчания Данаб чувствовал, как в груди что-то отчаянно рвётся. Любит ли он Кияра, и грустит сейчас от боли потери, или ему жаль, что его бросили и забыли, как вшивую игрушку? Данаб и сам не мог понять, по ночам мучаясь от неясной боли в груди. Он чувствовал себя преданным. Ни один мужчина в его жизни никогда не вызывал в нем тот шквал эмоций, какой, бывало, мог вызвать Кияр.       Данаб ненавидел его до исступления. Данаб его безмерно любил.       Так, может, позвонить ему? Наступить на горло гордости и позвонить, признаться, что тоже был не прав, попросить начать всё сначала? Хотя бы ради малыша, который с каждым мгновением всё больше растет...       Что за вздор! Данаб скорее себе отрежет пальцы на ногах тупой вилкой, чем после ухода из дома и последующего игнорирования альфой, позвонит ему первым и позволит больше узнать о ребенке. Что бы ни говорил Дидье с его про-новыми взглядами, этому не бывать.       Данаб разозлено взбил себе подушку и упал в нее лицом. Ну вот что за детский сад? Даже его самая маленькая сестренка Мали не ведет себя так, когда злится, а Данаб хочет швыряться вещами. Нет, конечно, в иные моменты он позволял себе что-нибудь кинуть в стену, но сейчас, когда у него нет зрителей, это было бы не так успокаивающе. Вот если бы была возможность запустить чем-нибудь в альфу… Вот тогда бы Данаб и развлёкся всласть.       Так бы и ворочался Данаб до самого утра, злясь и волнуясь из-за Кияра понапрасну, если бы в тот же вечер вышеназванный альфа не попытался воплотить в жизнь план, который составил в режиме ЧП.       Во-первых, что бы себе ни надумал мнительный омега, Кияр вовсе не собирался прятать голову в песок и бросать Данаба на произвол судьбы (пускай это и не было бы фактически так, за омегой стояла его семья). Кияр полагал, что надо благоразумно дать Данабу столь нужную ему свободу, показать, что он никак не собирается давить на него.       Когда, спустя сутки, Данаб не вернулся, Кияр понял, что где-то он сильно (очень сильно) просчитался.       Кого винить? Только себя, смертельно обидевшего омегу. Беременного от него омегу. Мадонна! Как можно было?       Первую же ночь Кияр выл. Он, как обезумевший зверь, бродил по квартире и собирал побрякушки Данаба, складывая их на его сторону кровати. Это было похоже на помешательство. Вот его джазовки для танцев ужасающего розового цвета, вот заставленная полка в ванной косметическими маслами (они почему-то тоже кричаще-розовые), а вот маечка на тонких бретельках, такая тонкая и абсолютно омежья — особенно в загорелых пальцах Кияра; вот склад его гигиеничек для губ всех цветов и вкусов...       Кияр вернулся в реальность, когда поймал себя сидящим на полу с гребнем Данаба в руках. Подумать только, он будет отцом. Вот так неожиданно, словно снег в июле, новость. Он будет отцом. Папой. Словно чувствуя свой приближающийся новый статус, Кияр все эти месяцы зарабатывал им на дом. Никакой уверенности, что свободный и яркий Данаб захочет разделить с ним супружеское счастье, не было. Не было уверенности, что тот вообще не упорхнёт в новую квартирку, когда только найдет подходящую. Но время шло, Данаб оставался жить у альфы, даже в разговорах не упоминая о переезде, и Кияр решил действовать. Продал студию в Тулузе, отказался от покупки новой машины, отвернулся от дорогих удовольствий, стал реже дарить Данабу дорогие украшения, даже на метро ездил, стараясь сэкономить на бензине.       Кияр хотел купить дом. Их с Данабом.       Теперь-то все его усилия были оправданы. Может, его гнал родительский инстинкт, а может, Кияр просто старел, но такое стечение обстоятельств казалось фатумом. Только на его банковском счету оказались цифры, которые он ждал увидеть, Данаб поразил его известием: «Мсье, вы, конечно, редкостный болван и непроходимый тупица, я от вас ухожу, но не совсем один, а с ребенком, которого едва не лишился этим утром».       Необходимо было что-то делать. Спустя еще одни сутки, Кияр окончательно решил, что лучше всего сначала исправить то, о чем ему толковал Данаб. Все испортило одно небольшое, но очень содержательное сообщение, пришедшее ровно в полночь.       «Мне нужны показания моего доктора и таблетки. И вещи. Привези, если тебя вдруг не затруднит»       Да, Данаб умел быть тем ещё стервецом. Зубы Кияра едва не треснули от натиска, когда он первый раз — на пятый он, наконец, смог начать снова дышать — прочёл сообщение. Поганец, иначе не скажешь! Всё нипочём, ни в град, ни в зной! Ведь выбрал, паршивец, такие слова, чтобы раздирающей грудь стрелой задеть альфу, выставляя его последним ублюдком. «Не затруднит» ли его… Ух! Кияр разозлился так, что из глаз посыпались искры, выключая за собой «свет». Он слепо, все ещё не сумев разжать стиснутые челюсти, прошёлся по комнате размашистыми пудовыми шагами, словно медведь на цирковой арене, и вдруг замер. Он был готов все сделать для Данаба, всегда и беспрекословно, но тот никогда ни о чем не просил. Почему? Что мешало ему раньше сказать все то, о чем так отчаянно кричал в их спальне несколько дней назад? Почему он всегда делал виноватым именно Кияра, хотя тот, пускай и не подавал виду, принимал каждую ссору близко к сердцу и уходил в работу, стараясь в ней раствориться. Почему бежал к своей семье при малейшей проблеме, отодвигая альфу в сторону? Почему, в конце концов, молчал о ребёнке столько недель? Почему?       «Может, потому что это ты рохля, упрямый болван?! — вопил в голове внутренний голос. — Может надо было взять все в руки самому, а не прятаться в берлоге от маленького омеги?!»       Кияру казалось, он сходит с ума. Его рвало на части, на жалкие кусочки, он был готов выпрыгнуть из своего тела, лишь бы его оставили в покое эти мысли! Он был судьёй. Он был жертвой. Он был и палачом, и его мечом. Всю жизнь, почти тридцать четыре года, он то и делал, что молчал. Молчал, когда его оставили родители и уехали далеко и надолго; молчал, когда приходилось выбирать между едой и дорогой домой; молчал, когда умер дед и на его ещё не окрепших плечах остались о-дедушка с прогрессирующей деменцией, младшая сестра и крохотный племянник. «Мужчины не должны болтать, они должны работать, — воспитывал его строгий альфа. — Оставь омегам их сопли, твое дело молча следовать своему порядку». С годами Кияр понял, отчего сбежали его отец и мать. Понял, но не принял.       Гордо ушедший Данаб с их ребёнком, стал третьим рубцом на сердце. Первый — «побег» родителей, второй — смерть деда. Кияр оказался никудышным альфой, не способным увидеть дальше своего носа. Сейчас его решение дать время Данабу остыть уже не казалось таким уж хорошим. Что правду таить, оно казалось самым идиотским из всех, что он принимал раньше! Дал время остыть! Кому?! Сам провел три дня словно дикий зверь в пещере, громя все вокруг, и Данаба вынудил написать это проклятое сообщение. Как после этого думать, что они смогут спокойно и счастливо жить вместе? Они словно собака и кошка, словно эскимос и гаваец, живут на совершенно разных полюсах и крутятся вокруг разных звёзд. Будет ли им хорошо вместе?       Кияр устал думать. Пришло время расставить все точки.

***

      Данаба разбудил истошный лай Годзиллы. Такой подставы от верного пса он никак не ожидал, ведь еще недавно тот сладко дрых в ногах омеги и ничего подобного не замышлял. Затем, едва продрав глаза, чтобы навалять этой озверевшей морской свинке, Данаб услышал жуткий, словно звуки умирающего хтонического чудовища, пронзительный скрип из глубин Ада. И уж затем Данаб, чье несчастное сердце уже испуганно трепыхало где-то в кишках, а лоб покрылся испариной, услышал раскатистый бас из приоткрытого окна.       — …е me quitte pas! — прогремело на весь квартал. — Можно забыть всё! Всё, что было!       Когда Данаб смог снова нормально дышать, он осознал, что дьявольские звуки с улицы — это песня, а скрип — всего лишь тоскливо ноющий смычок. Поспешно вскочив с кровати, Данаб, обнаженный, ведомый томительным предчувствием, подлетел к окну и распахнул его во всю ширь, не заботясь о прохладе ночи. Ветер тут же сбил его неуложенные пряди, облизывая порозовевшие щёки и недоверчиво, даже немного уязвленно, вздёрнутые тонкие бровки. В ногах омеги бесновался Годзилла, вдалеке, по законам жанра, вовсю пищала сигнализация автомобиля, а кожа омеги все же покрылась крупными мурашками, но несмотря на все эти неудобства, Данаб не увидел никого и ничего, кроме Кияра, надрывающего глотку напротив своей машины.       — Я подарю тебе жемчужины дождя из стран, где не идёт дождь! Я буду рыть землю даже…       Данаб во все глаза смотрел на выводящего рулады альфу, что стоял даже без своей неизменной кожаной куртки, распахнув руки, будто говоря: «Вот, посмотри, я весь перед тобой!» Тот сразу заметил своего слушателя, но не сбился и не смутился, продолжая громче прежнего, скандируя песню Бреля, как старательный лицеист — поэму.       — Я расскажу тебе историю короля, который умер оттого, что не смог встретиться с тобой! Не покидай меня! Ne me quitte pas!       — Что ты делаешь?! — закричал что есть сил Данаб, пытаясь заглушить музыку.       — Ты хотел серенад! — так же проорали ему снизу. — Позволь мне стать тенью твоей тени, тенью твоей руки, тенью твоей собаки! Не покидай меня!       Годзилла, будто услышав неожиданный намёк, принялся вновь надрывисто лаять, и Данаб, окончательно растерявшись, ступил назад, прячась от глаз Кияра.       — Ne me quitte pas! Не покидай меня!       — Что за сумасшедший, — неверяще прошептал Данаб, закрывая приоткрывшийся рот ладонью. Он обернулся вокруг себя, сканируя комнату на предмет каких-либо чудес, проверить, не приснилось ли ему происходящее на фоне психоза и беременности, однако зычный густой голос альфы, неумело тянущего ноты, вряд ли мог быть сном. Засуетившись, Данаб натянул на себя пижамные штаны, а потом, с минуту посомневавшись, халат —все-таки теперь ему категорически нельзя замерзать. На одном дыхании он пролетел два этажа, на лестнице, однако, затормозив (опять же, ему категорически нельзя падать) и, поправив волосы, в последний раз перевёл дыхание и вышел на улицу.       Кияр перестал петь. Он гипнотизировал входную дверь, ожидая, когда появится его личный Алекто́. Его поступок был безумным, безусловно. Удивительно, что соседи не вышли на тропу войны, учитывая поздний час. Но стоило Кияру представить, что Данаб уйдет, что его свет померкнет, он решил кои-то веки поступить безрассудно, повинуясь лишь сердцу. Почему-то брошенная фраза о серенадах так запала ему в душу, что план нарисовался в ту же минуту, когда озарение снизошло до медлительного альфы.       — Не могу поверить, что ты выкинул меня из дома, беременного, ночью, молчал несколько дней, а теперь пришел и воешь у меня под окном! Возраст взял свое и тебя настиг маразм?       Что же, Кияр и не ожидал тёплого приема.       — Я думаю, ты лучший человек, которого мне только повезло встретить, — перебил альфа свою фурию.       — Что? — оторопело захлопал ресницами Данаб.       — Я думаю, что ты красивее любого омеги, но не потому, что ты вписываешься в понятие красивого, а потому что сам создаёшь свои каноны.       — Каноны? Кияр, ты с…       — Я купил нам дом. Давай встречать друг друга после работы. Давай готовить друг другу ужины. Давай я буду встречать тебя с зонтом, всякий раз, когда идёт дождь. Давай поужинаем с твоими родителями. Давай назовем сына европейским именем, а то ск…       Кияр ещё долго говорил. Он говорил за все то время, что молчал, за все месяцы тишины. Он говорил и говорил, а Данаб, вместо того, чтобы как всегда перебить и сделать по-своему, слушал. Видимо, и правда в народе говорят, что омеги любят ушами. Он смотрел, завороженный, на воодушевленное лицо альфы, на заломленные брови, на осунувшиеся небритые скулы...       Данаб так по нему скучал.       — Да заткнись ты уже, — всхлипнул он и наконец упал в долгожданные родные объятия. Кияр осторожно обнял его в ответ, как самую хрупкую вещь в целом мире, и судорожно вздохнул. Сейчас, вдыхая запах волос Данаба, ладонями касаясь выпирающих лопаток и чувствуя крупинки горячих слез его омеги на шее, он чувствовал, как лавина облегчения накрывает его с головой. Эти дни, ничтожные в скорости жизни, прошли так страшно, Кияр никогда бы не хотел этого повторить. Он едва не потерял единственную причину, которая своими ужасными шутками, язвительными замечаниями, яркими тряпками и вишневыми пирогами заставляла его одинокое сердце теплеть. Лишь Данаб наполнял его жизнь красками, а без него… все выцвело. Данаб заставлял альфу чувствовать себя совсем молодым, видимо, потому что сам был молод и телом, и душой.       Теперь Кияр приложит все усилия, чтобы не потерять его.