Тулузский метеорит

      Ночью ему приснился кошмар. Мутный и грязный, Данаб завяз в нем, словно в тухлом болоте, и не мог проснуться, несмотря на то, что понимал — происходящее нереально. Во сне он оказался в их старом доме в тринадцатом квартале. Люди на улице кричали на смеси всех языков, сигналили машины, гудели рекламные мегафоны — все прелести квартиры у вокзала. Данаб смотрел в серое окно, почему-то чувствуя себя глубоко несчастным, и пытался понять, что же его к этому привело. Мысли текли вяло, ворочаясь, как чугунное ядро, но Данаб сумел схватить за хвост ускользающую догадку. В квартире он жил совсем один. Внутри окрепло понимание (а такое бывает только во снах), что он в ссоре с семьей и не разговаривает с ними уже целую вечность.       Причиной было существо в углу комнаты. Данаб старался не смотреть на него: склизкое тело с просвечивающей голубой кожей, серые жабьи глаза навыкате, редкие волосы на огромной лысой башке — оно было пугающе похоже на Голлума, и все нутро омеги противилось даже краем глаза взглянуть в его сторону. Однако существо же… Оно смотрело на него, не дыша. Оно уставилось на Данаба тупым бессмысленным взглядом, будто выжидая минуты, когда Данаб посмотрит на него и тогда… Что будет тогда? Данаб не знал. Он ждал прихода Кияра, чтобы избавиться от «этого». Убить то, что так сильно его пугает, что выкинуло его из семьи, сделав изгоем, что оставило трещину между ним и его альфой. Решение проблемы казалось очевидным.       Кияр зашел в дом молча. Он протянул Данабу новенький молот, идеально легший в ладонь омеге. Данаб взял его, не засомневавшись ни секунду. Затем Кияр направился к существу. Казалось, что и альфа, и «оно» были абсолютно безразличны друг к другу — взгляд «Голлума» устремлялся строго на Данаба, а Кияр, словно простой исполнитель, равнодушно схватил его за ноги и потащил к своему омеге.       Данаб замахнулся.       Существо посмотрело ему прямо в глаза. Его одутлая голова начала уменьшаться, конечности — расти, кожа — светлеть, и вот, в одно мгновение, вместо жалкого уродца на полу лежит сам Данаб. Собственное лицо с таким же пустым взглядом напугало омегу дважды сильнее, чем то, кем оно было раньше.       — Я тебя очень люблю, — сказало «оно» и доверчиво закрыло глаза.       Данаб отпустил молот.

***

      — Дани… Да-а-ани, просыпайся. Папочка сказал тебя разбудить. Да-а-ани…       Утро Данаба началось с ласковых поцелуйчиков Сабра. Крошка забрался на кровать с помощью стульчика, стоявшего у подножия, и теперь усиленно старался разбудить дядю. Тот уснул совсем поздно, практически с рассветом, насытившись разговором по душам с о-папой. Вот только утро наступило гораздо быстрее, чем ожидал того Данаб, и теперь его маленький будильник с упорством жука скарабея стаскивал с него так необходимое декабрьским утром одеяло.       — Дани, я хочу кушать, просыпайся же уже!       Мгновение, и ноющий Саби захвачен проворными руками старшего омеги, и, после счастливого детского визга, оказывается под одеялом, в «домике» Данаба.       — Доброе утро, козявка, — улыбаясь, сказал Данаб, прижимая к себе пухленького и теплого малыша. — Чего буянишь с утра?       Саби выпутался из объятий и, поджимая губки, пожаловался:       — Ты очень долго спишь. Деда сделал блинчики, давай поедим и поиграем?       Данаб вздохнул, услышав клятое трижды слово «поиграем», и потёр немного опухшее с утра лицо, прячась в ладонях от неприятностей наступившего дня. Мерзкий и непонятный сон не прибавлял духу. Вчера все было так чудесно, на его пальце теперь красовалось кольцо из космоса: знак того, что теперь он крепко связан с альфой, обещан ему родителями. Никогда еще столь красноречивая демонстрация принадлежности не грела ему сердце. От кольца будто шли незримые теплые волны, и Данаб смог успокоиться, несмотря на то, что кошмар был на редкость пакостный. Одно «но» все ещё висело над ним, как дамоклов меч, и лишь всплывшее, как нечистоты в Сене, воспоминание о нём разбудило Данаба лучше, чем один очень громкий ребенок.       — Дани, пойдем уже играть!       — Пойдем уже, горюшко, — Данаб встал, откидывая одеяло в сторону, как откинул бы тревожащие мысли. — И все блинчики с Нутеллой мои!

***

      Никто семье Данаба не отличался плохим аппетитом. Зариф привил каждому своему ребенку привычку хорошо и вкусно завтракать, и по сей день Данаб не мог представить свое утро без дымящегося горячего кофе и, к примеру, омлета с кучей дополнительной снеди (он давал предпочтение маслинам, черри и подкопчённой индейке). Однако, как мы уже поняли, это утро не задалось еще до момента пробуждения Данаба. Только лишь внешний вид любимейших фирменных блинчиков о-папы вызывал рвотный рефлекс, а от мысли, каковы они на вкус, желудок сводило судорогой.       За столом, на удивление, сидели отнюдь не все, невзирая на утро выходного дня. Саед и Джафар лениво просматривали рабочую презентацию на планшете, Зариф упоенно читал, выпав из реального мира, Дидье тщетно пытался накормить Сабра, который бессовестно баловался с джемом, ну и Муса, как всегда, воевал с френч-прессом. Девочек не было, и, к стыду Данаба, он чувствовал неясное облегчение от этого.       — Дани, почему ты не ешь? Плохо себя чувствуешь? — о-папа обеспокоенно спустил очки на кончик носа и заботливо всмотрелся в сына.       — Плохой сон приснился, — пожаловался Данаб, грустно поджав губы. — Такая гадость.       — Расскажи сон водичке, — сочувствующе посоветовал Дидье. — Вода унесет твои заботы.       — Ага, а еще помолись и сплюнь три раза, — съехидничал Муса, ставя перед Данабом чашку кофе.       — О, спасибо! — обрадовался Данаб, потянувшись к ручке. — Какой ты милашка сегодня, Буба, что это на тебя нашло?       Муса издал какой-то очень забавный негодующий звук.       — Выглядишь просто отвратно, — честно сказал он, усаживаясь рядом. — И не называй меня так, Дади.       Данаб возмущенно уставился на младшего брата:       — Вы с Латиф что-то совсем от рук отбились, я всегда выгляжу идеально, Буба.       — Бабуля называла меня Жоржик, несмотря на то, что меня зовут Дидье. Так что, Буба и Дади, имейте уважение. И, Данаб, никакого кофе, — Дидье важно ткнул в нос Данаба пальчиком и отодвинул от него кружку.       — Почему это? — впервые вмешался в разговор а-папа, отвлекаясь от планшета. — Что не так с кофе?       Зариф, Данаб и даже(!) Джафар панически переглянулись, но ситуацию, как всегда, спас Дидье:       — Дело в том, папа, что… Ой, ой, — Дидье положил руку на живот. — Чего это ты разбушевался, фасолинка? Ой!       Отвлекающий маневр прекрасно работал еще три года назад и был, по правде, бесподобен в своей простоте и легкости использования. Дидье частенько менял не устраивающую его тему таким вот безобидным способом. Осечка случилась всего лишь раз, когда Дидье попытался это провернуть с Джафаром, не учтя параноическую натуру мужа.       — Ох, если ребенок будет такой же егозой, что и Сабр, от нашего дома камня на камне не останется, — по-доброму рассмеялся Джафар, протягивая Дидье подушку: — Держи, hayat’albi, подложи под спину.       — Что такое егоза? — спросил Саби, любопытно болтая ножками.       — Это такой очень активный малыш, прямо как ты. Данаб тоже таким был, — объяснил Зариф, вытирая ротик Сабра от джема.       — Никакого покоя не было. Джафар тихо и спокойно рисовал, пока Данаб бегал по потолку.       — А твой малыш в животике тоже е-го-за, Дани? — беззаботно спросил Саби.       — Нет, он хороший мальчик, — машинально ответил омега, не замечая потрясенного взгляда отца.       — Какой еще мальчик? — переспросил Саед, вперившись в Данаба круглыми глазами.       — Мой мальчик, — севшим голосом ответил Данаб, испуганно хлопая ресницами. Ох, совсем не так он планировал все рассказать! Совершенно не так! Маленький негодник спутал ему все планы.       Все на кухне притихли. Дидье виновато жевал нижнюю губу, Зариф бросал обеспокоенные взгляды то на мужа, то на Данаба, Джафар и Муса усиленно смотрели в свои тарелки. Только Сабр, не замечая нависшего напряжения, ладошками возил по тарелке с блинчиками, собирая джем до последней капли. В его маленьком мире все было замечательно: скоро появятся еще два братика и тогда ему всегда будет с кем поиграть. Разве есть хоть одна причина, почему еще один брат — это плохо?       — Ты знал? — сурово спросил Саед у мужа.       Зариф коротко кивнул, опустив глаза.       — А ты, Джафар? — пришла очередь старшего сына.       Тот тоже кивнул.       — Дидье, Муса, конечно, тоже, — покачал головой альфа. — Знали все, кроме меня?       — Пап, — начал было Джафар, но Саед остановил его поднятой ладонью.       Что чувствует родитель, когда его ребенок смотрит на него со страхом? В лице Данаба отражался загнанный жертвенный ягненок, приготовившийся на заклание. В его напуганном взгляде Саед увидел не взрослого сына, а пятилетнего мальчика, что смотрел на него десятилетия назад.       — Данаб, ты… Почему не рассказал?       — А как я мог? — Данаб грустно улыбнулся. — Стать еще большим разочарованием для тебя?       Зариф возмущенно вздохнул, но Саед, опередив его, положил свою руку на сцепленный замок пальцев Данаба.       — Ты… Данаб, мне…       — Он имеет в виду, что ты не должен смотреть на него, как кролик на удава, в конце-то концов. Саед, черт тебя дери, возьми под контроль свои дурацкие альфьи феромоны и выдави из себя хоть что-то дельное! — вспыхнул Зариф, отшвыривая от себя кухонное полотенце, которое он нервно мял в руках уже несколько минут. Неизменно спокойный и миролюбивый Зариф превращался в разъяренную львицу, когда защищал своих детей. А уж как сильно его раздражал собственный альфа в такие моменты — невозможно передать словами. — Сколько тебе лет уже, отец шестерых детей, научись с ними разговаривать, а не глазами вращать, как сумасшедший!       — Не кричи на моего деду! — завопил Саби, обидевшись за любимого а-дедулю.       — Саби! — охнул Дидье.       — Пап, мне Данаб вообще просто фотку мелкого прислал в фейсбуке!       Данаб расслабленно выдохнул. Это всего лишь его безумная семейка. Самый простой дурдом, знакомый с детства. И чего он так переволновался? Теперь его еще больше тошнит.       — Меня сейчас вывернет, — простонал Данаб, опрокидывая голову назад.       — Повремени с этим, — строго сказал отец. — Лучше скажи мне, когда альфа поставит тебе метку? И почему он не сделал это до сих пор?       Вопрос лично для Данаба был внезапный. Какая еще метка, чтоб его черти побрали? Данаб, честно говоря, и позабыл, что оная существует в современном мире. Ни у кого из его друзей её не было, а в той сфере, где он вертелся, это вообще считалось дикарским обычаем. Попробуй только предложить метку французу — остаться без мудей никто не хотел бы.       — Я не хочу какую-то там метку. Это пережиток прошлого, дряхлая традиция. Называй, как хочешь, — Данаб своенравно скрестил руки на груди. Добровольно поставить себе клеймо, словно лошадке? С этим делом не к нему.       По лицу Саеда, медленно багровеющему, стало ясно, что слова Данаба вовсе не то, что он хотел услышать.       — Метка — это признак, что ты честный омега, Данаб, — чеканил каждую букву альфа. — В ней нет ничего постыдного или древнего! Она есть у твоего отца, она есть у Дидье и будет у тебя.       — Не будет!       — Сопляк, как ты можешь голос повышать на старого отца? Это то, что я заслужил?       — Ага! У тебя больше нет аргументов, поэтому ты начал прибедняться? Это ты кричишь на своего сына в положении!       — Данаб, тебе действительно нельзя столько нервничать, — строго пожурил омегу Зариф. — Малыш уже тебя слышит.       — Родится косоглазым из-за твоих воплей, что делать будешь? — вредно хмыкнул Муса, тоже порядком устав от бессмысленной ругани.       Данаб возмущенно захлебнулся воздухом:       — Возьми свои слова назад, козлина! Речь о твоем племяннике!       — Данаб, ради всего святого, не выводи меня из себя, — вернул в прежнее русло разговор упрямый Саед. — Это не «дряхлая традиция», это — честь для любого омеги, дань нам, твоим родителям, гордость твоего будущего мужа. О какой женитьбе может идти речь без метки?       — Данаб, Саед, может вернетесь к этому разговору позже? — примирительно поднял ладони Зариф, в бессильной попытке спасти ситуацию.       Дидье ободряюще погладил свёкра по плечу и тихо увел Саби, пугающегося из-за разговоров на повышенных тонах.       К сожалению, слова старшего омеги все пропустили мимо ушей. Джафар тер виски, закрыв глаза, представляя, что он не слушает брань неугомонного брата и сварливого отца, а сидит дома с семьей и смотрит (о, ужас!) рождественские фильмы и печет славные имбирные печенья, без крика и…       — Да откуда тебе вообще знать, что честь для омеги? Ты — альфа! Почему альфам нельзя метку поставить, почему это меня надо клеймить, как скот?       …без крика и шума. Неужели Данабу было тяжело в самом начале согласиться с отцом, но сделать по-своему?       — Данаб, тебе нужна метка!       — Боже, дорогой, тебе бы тоже не мешало остыть, в Париже давно никто не ставит метки, оставь сына в покое.       — Я не понял, тебя, что, все устраивает, Зариф? Твой сын опять мне перечит!       — Он наш сын, а не только мой, упрямый ты болван! Чего ты к нему вечно цепляешься, ты бы еще на него платок напялил!       — И напялю! Если не будет метки!       — А ее не будет, — с новыми силами заголосил Данаб. — Сдохну, но на мне не будет клейма.       — Да, что ты заладил: клеймо? Что ты вообще знаешь о метках, мелочь ты пузатая?       Данаб нахмурился, упер руки в бока и, вдохнув поглубже воздуха, начал:       — Это не стерильно, во-первых. Это дикий, варварский способ унизить омегу, поставить его ниже альфы. Метка сотрёт мой запах, добавит запах альфы. Это так же отстало, как рожать детей в бассейне или ванной! Я ее не хочу!       — Кияр вообще знает, что ты ее не хочешь, а? Как он на это отреагирует? Ни одному альфе это не будет по нраву.       — Моя шея, мои правила. Буду я еще какого-то узлоносца спрашивать!       Зариф ахнул, прикрыв рот.       — Так, ладно, это все надолго, мы с Дидье домой, — Джафар встал, вежливо улыбаясь, и собирался уже умыть руки, как вместе с ним Муса с непривычно отчаянным выражением лица поднял ладонь.       — Ну что еще?! — рявкнул Саед, обернувшись к самому младшему сыну. — У тебя-то что? Тебя отчисляют из университета? Мишель беременный?       — Вы меня простите, папы, но я, видимо, никогда не найду случая удачнее, чем этот. В общем, я знаю, что вы все не очень любите Мишеля, он умеет быть тем еще засранцем, просто… Дело в том, что, — Муса замялся, опустив взгляд вниз и сжав кулаки.       — В чем, Буба, давай быстрее, — закатил глаза Данаб. Происходящее его уже немного утомило.       — Мишель — альфа. И я, получается, гей.