***
Проблемы начались еще дома. Ранее Данаб никогда не замечал, что его альфа, не более разговорчивый, чем скала, мог быть той еще сварливой бабулей. — Данаб, я надеюсь, ты не собираешься брать с собой только эти рубашки, — вот и очередной приступ. — Это горнолыжный курорт, тебе нужны свитера. — Ты случайно не дева по гороскопу? — рассеянно спросил Данаб, проверяя наличие всех необходимых ему витаминов для беременных. — В смысле? — Да так… — Ты же не хочешь взять с собой только сумку? Куда ты собираешься положить свою подушку для спины? А в полете ты на чем будешь лежать? — Данаб, это что за штиблеты? Возьми нормальные ботинки! — Зачем тебе столько косметики на три дня? Словом, придиркам и замечаниям не было конца и края. — Святая Мадонна, Кияр, не превращайся в моего дядюшку, иначе я улечу без тебя, — пригрозил Данаб, утомленно развалившись на диване. Они собирались в поездку все утро, и все это время его альфа ходил за ним по пятам и портил настроение. Кияр прищурил и без того раскосые глаза, и припечатал: — Или ты следуешь моим правилам, или… — Или что? Мне не десять лет, не пятнадцать, да даже не двадцать пять! Отстань с этими нравоучениями! Позволь-ка мне самому решить, что и как я буду делать! Я даже родителей не всегда слушаю, ясно?! Конечно, Данаб вспылил. Он долго терпел, дольше, чем обычно позволял ему его крутой нрав, но и всякому терпению есть предел. Что может быть надоедливее постоянного гундежа над ухом? Кто вообще его осудил бы за то, что он сорвался? Оказалось, его совесть. Кияр, его Гулливер с большими ладонями и самыми бандитскими бровями на свете, замолчал и беспомощно посмотрел на него. Руки, до этого нервно сжимавшие все показания от доктора, нерешительно замерли в воздухе, и Данаб почувствовал себя последней свиньей, глядя, как смуглые пальцы вцепились в измятую бумагу. — Кияр… — Нет, ты прав, — вздохнул альфа. — Я перегибаю палку. Просто ты такой маленький и шустрый, я за тобой не успеваю. Данаба затопила благодарность. Каждый раз, когда он не успевал вовремя закрыть рот на замок и обижал родных, он становился для самого себя самым безжалостным палачом. Впрочем, от этого не становилось легче признать свою неправоту вслух. — Нет, ты тоже прав, — пересилив себя, выдавил Данаб. — Теперь я не один и не должен думать только о себе. Мне правда понадобится моя подушка и более теплая одежда. Шумно выдохнув, Кияр осторожно взял Данаба в плен своих ручищ, одновременно целуя того в макушку. — Мы, кажется, делаем успехи? — Ага, — сладко выдохнул Данаб, нежась в объятиях альфы.***
Чтобы прийти к должности дизайнера-модельера в одном из модных домов Парижа, Данабу пришлось повидать кое-какое дерьмо. Когда ему было около пятнадцати, мама одного из его ухажеров заметила его выбегающим из лицея после уроков. Данаб не точно помнил, что именно сказала ему восхищенная женщина. В памяти отложилось что-то наподобие: «О-ля-ля, croissant, уи, уи, baguette… Приходи с папой вот сюда». И, конечно, в лучших традициях голливудских фильмов, изящная визитка. Папе ничегошеньки он не сказал, зато уломал совершеннолетнего Джафара отвезти его куда нужно. Это потом уже, когда Данаб мог веером выложить перед родителями предложения от агентств, он сознался, что вовсе не на дополнительный французский бегал. Строить глазки на камеру и покривляться Данаб был не дурак. Его мало интересовали деньги, больше — возможность наконец-то скинуть с себя шелуху детской невинности, стать роскошным омегой, да таким, чтобы каждый альфа, на которого он бросит взгляд, враз глупел. Данаб был тщеславен. Как-то раз один из миланских фотографов, разглядывая получившиеся фотографии, задумчиво сказал ему: «В Италии белладонна — прекрасная женщина, в Англии — смертельный яд». С возрастом Данабу наскучил моделинг. Вертеться обезьянкой было весело только в шестнадцать. Вдобавок, оказалось, не все были готовы писаться от счастья при виде его зеленых глазок и худосочной фигуры. Жаловались на рост, на излишнюю самодеятельность. Последняя и стала главным толчком к реализации себя в дизайне одежды. Данаб знал, что ему идет и почему ему это идет. Он заправлял рубашки, когда его просили этого не делать, наотрез отказывался надевать вещи с мелким принтом, однажды даже порвал джинсы, перекраивая их под себя. Данаб положил много сил, чтобы оказаться на своей работе. Он долгие годы ругался с отцом, да так, что стены дрожали, ругался с братом, бросил курсы, на которые он ходил несколько лет, чтобы поступить в ENS Ulm (папуля видел его ученым в беленьком халате). Он работал круглыми сутками, не замечая, как сменяется сезон за сезоном, как взрослеют крошки-сестры и стареют родители. Он даже несколько лет проучился за рубежом, а сколько раз он бесплатно стажировался, сколько раз его увольняли и обманывали — не счесть. Может, поэтому, разглядывая тряпки, которые напялили на девочек из Вивы, у него отнялся язык. — Что это? — едва выдавил он, неопределенно обведя ладонью съемочную площадку. — Чье это? Шанталь, помощница главного босса, нервно мяла в руках мудборд Данаба, боясь поднять на него взгляд. — Что это за ублюдство? — не удержался от грубости Данаб. — Что за цвет? Должен был быть тоффи, а это что за пошлость? Впервые в жизни ему так сильно хотелось расплакаться на работе. Он работал над этой коллекцией очень долго, вместе с остальными ребятами ночами не спал, вдохновленный Йоджи Ямамото и его небинарными образами прямиком из восьмидесятых. Данаб думал, все они стремились к одному идеалу, более того, он чувствовал себя главным в этой феерии, ведь ему на это не единожды намекал главный дизайнер. — Дани, — мягко позвал его бренд-менеджер. — Изначально основным концептом, безусловно, была андрогинность и нейтральные цвета, но шеф решил добавить немного годжи и сангрии. Тебя так долго не было… На последних «смотринах» он забраковал практически все модели. Добавил манишек. Да уж, Данаб успел оценить эти манишки на одной из своих любимейших моделей. Жалкая реплика одного небезызвестного дома моды. Все его труды, все бессонные ночи, то, над чем он корпел со сгорбленной спиной, терпел звонки и переговоры с полуночи до раннего утра… Он прилетел первым же рейсом ради искусства, а не ради разглядывания отвратительных розовых шемизеток. Данаб не узнавал ткань, не узнавал одежду. Рубашки и пальто будто сошли с полотен Босха: аляпистые и сотканные из чистого хаоса, они вызывали у омеги желание их поджечь. Желательно, в кабинете у шефа. — Манишек... — Данаб прожевал слово, словно оно было отравой. — Ради чего меня надо было сюда командировать? Поль-Анри сказал, что у вас проблемы с букером. Где она? И принесите мне кто-нибудь чертовы ножницы!***
С шефом Данаб разругался в пух и прах. Оба обладали горячим темпераментом, благодаря чему они со смаком обменивались любезностями всю дорогу, пока Данаб шел до гостиницы. В номер он ввалился красный, вспотевший и злой, как дворовая псина. Вдобавок у него начал болеть низ живота. Данаб еще мог понять, если бы их проект завернули после создания чистовых лекал, но чтобы после отшива моделей… Он самолично договаривался с любимым модельным агентством, подбирал манекенщиков, совместными усилиями они собрали образы, и вот на съемках для лукбука обнаружилось, что Данаб идиот, который пустил все на самотек. Омега скинул неудобные ботинки, отшвырнув их так, будто они виноваты в неудачном дне; сумка полетела за ротанговое кресло, некогда любимое пальто от YSL, стилизованное под бушлат, мокрой кучей упало туда же. Данабу было очень грустно. Он застрял в дерьмовой гостинице в Савойе, где вокруг по сугробам бегают олени и сурки, ему холодно, а в сказочный вид из окна хотелось разве что плюнуть. Стоило ради изуродованной линейки добираться, в самом деле, до Альп? Если бы это была коллекция по его эскизам, выбор горнолыжного курорта был бы оправдан. Они планировали три фотосессии: на белом озере с видом на Монблан, в Шильонском замке, а для заключительных съемок выбрали скромную коммуну Сен-Жерве-ле-Бен. Для каждой площадки предполагался выстраданный общим трудом реквизит, доставить который было очень трудно. Однако все напрасно. «Может, плюнуть и уехать? — думал Данаб, злобно копаясь в аптечке в поиске болеутоляющих. Чем больше он нервничал, тем больше боль камнем тянула его вниз. — Пускай все катится в бездну, мне это уродство не перешить». На самом деле Данаб и не хотел ничего исправлять. Руки опускались при виде мутантов, которых сотворил Поль-Анри с его любимыми моделями. Проще было поджечь чудовищ — бесформенных хламид, отвратного цвета. Данаб скорее уволится, чем согласится, чтобы его имя красовалось под этой коллекцией. Поль-Анри почему-то всегда стремился к американщине, не признавая так называемый парижский дресс-код, в то время как Данаб, наоборот, ценил нейтральные цвета и простые концепты. В конце концов, Данабу никогда не нравилось работать в команде. Чушь, что «никто не умен так, как все вместе». Он создаст собственный бренд, а жабо, шемизетки, арабески и пейсли могут взяться за руки и пойти на… От гневных мыслей его отвлек мягкий звон ключей. — О, — взметнулся Данаб на встречу к вернувшемуся с прогулки Кияру, позабыв и о боли, и о своих наполеоновских планах. — Где бродил? Ты просто представить себе не можешь, что сегодня… — договорить он не успел, потому что альфа, ни разу на него не взглянув, взял со столика ключи от арендованной тачки и вышел. — А тебя что за муха укусила? — ошалело спросил Данаб у закрытой двери.