Механизмы

      Прошло несколько дней. Осаму понемногу обживался в этой новой, непривычной для себя обстановке. Он незаметно наблюдал за своим другом: за тем, как он живёт, чем занимается, ну и в целом за общепассивным существованием рыжего, вся деятельность которого заключалась в многочасовом пребывании возле Механизма и его основных циферблатов, проверке контролирующих сооружений снаружи Часовой Башни и в ночных похождениях на рынок за едой. Всё это Дадзаю очень не нравилось — Накахара каким-то невероятным образом за время его отсутствия умудрился почти полностью изолироваться от общества за некоторым исключением, и вину за все это ощущал почему-то именно предатель-отечества-горе-дезертир. Осаму прекрасно помнил, что раньше Чуя был вполне нормальным в плане социализации человеком — он не был социофобом, не стремился избегать людей без причины. Ведь если Часовщик вполне себе здоров и не заражён, разве ему что-то мешает быть такой же частью общества? Накахара ведь не выглядел больным, а всего-то потрепанным.       — Чуя, — с задором пробурчал себе под нос незаметно подкравшийся со спины Дадзай, — Помнишь одну веселую историю? О грибе с зелено-фиолетовой шляпкой?..       — Отвали, придурок. Не видишь, я работаю! — смотритель в этот момент наполовину скрылся в разнообразной системе всяких поршней, шестерней и пружин, в открытом отсеке, из которого резковато пахло смазочным маслом. Он, как всегда, был немного взбешен тем, что Осаму увиливает от работы; для того, впрочем, это было совершенно обычным делом.       — А помнишь, кто меня когда-то им накормил?       –?! — Чуя дернулся и с громким звуком гудящего металла ударился головой о какую-то крупную деталь, что сейчас была над ним. Он злобно-болезненно зашипел, морщась, и в который раз мысленно обругал Дадзая самыми некрасивыми словами.       Губы шатена самопроизвольно растянулись в улыбке: он изо всех сил постарался её скрыть, но попытка эта успехом не увенчалась — в итоге просто стал тихо хихикать. Услышав это, рыжеволосый очень ловко сумел со всей силы ударить друга локтем в живот, и из-за этого смех на мгновение превратился в звук, напоминающий нечто среднее между пыхтением паровоза и свистом вскипевшего чайника, после чего затих вовсе.       Накахара вытащил голову из отсека и, облокотившись на стену, с претензией уставился на Осаму. Тот стал пялиться на него в ответ, изображая полную незаинтересованность и делая вид, что только что вообще ничего не было, Чуя опять бесится сам, а Дадзай — ни кто иной, как невинная жертва.       — Слушай, Осаму…– на лице рыжеволосого появилась ехидная улыбка. Нос чуть задрался кверху, — Во первых, нам нельзя ранить друг друга в этом месте, и ты это помнишь. Во вторых… уж не хочешь ли ты сам поработать? Не зря ж ты мой заместитель.       — Нет-нет, воздержусь. Я второсортный заместитель.       Чуя улыбнулся ещё больше, но теперь уже явно с угрозой. Он подошёл вплотную к напарнику и сказал:       — А ну работать, псина бродячая, или полетишь в канаву вслед за своими грибами, как тогда, десять лет назад.       Когда они были в седьмом классе, и в правду выдалась забавнейшая история, которая теперь всплывала в воспоминаниях обоих парней во всех её нелепых подробностях.       Тогда они всем классом, а точнее всем приютом, в котором Дадзай и Чуя и были воспитаны, нашли себе невероятно увлекательное развлечение — узенькую такую лазейку в защитной конструкции, ограждавшей поселение и его территорию. В некоторых отдаленных частях стена, которая отделяла их территорию от мутировавших в выделяемых Механизмами отходах диких зверей, а так же от врагов из других городов, давала трещины. Заметить большинство из них, чтобы заделать, было совсем непросто, поэтому такое явление нередко имело место быть. Разумеется, приближаться к отверстию было безрассудством, и массивное заграждение могло бы даже обрушиться в любой момент, но приютских смельчаков это не останавливало: дети пачками сновали там, потому что для них это было единственной возможностью поглазеть на тот самый невероятно опасный, но тем не менее жутко притягательный для всех мир, куда они до этого не имели никакого доступа. Кто-то просто наблюдал за пейзажами дикого леса сквозь узкую дыру, а особенно худым или упертым детям, которые ради этого даже могли пропускать обеды пару недель, удавалось протиснуться в неё, и — о чудо! — походить среди неухоженной, заполнившей все вокруг растительности, вызывавшей, тем не менее, настоящий восторг. Тогда это было для всех верхом крутизны.       Дадзай в свои школьные годы сильно был увелечен идеей суицида — он был довольно тих и очень много думал, от нынешнего шутовского образа в нем не было ровно ничего. Затяжная депрессия, вызванная гибелью родственников, заставляла его в безумной манере заигрывать со смертью. Другие же люди, которым он ни о чем не рассказывал, гадали, хотел ли он доказать что-то кому-то или просто пытался ли выделиться среди остальных таким образом. Им, в отличие от Чуи, не были известны печальные подробности. До сих пор, вероятно, так никто и не знает, какие черти обитают в голове Осаму, и что все время толкает его на совершенно неадекватные, сумасбродные, неожиданные, но при этом до жути продуманные поступки.       В общем, суть была в том, что в какой-то книге Дадзай прочитал, что в их широте растут такие грибы, которыми можно относительно безболезненно отравиться насмерть, и вот он, недолго думая, попросил на свой день рождения у Накахары именно эти ядовитые грибы. Тот же все-таки не собирался вгонять своего лучшего друга в могилу за оградкой, и потому решил схитрить, чтобы хоть как-то выправить ситуацию. Понимая, что просто так Дадзай не отвяжется, а в случае отказа ещё и жутко обидится на него, он нарвал каких-то других грибов вместо запрошенных. Всей этой темой он не интересовался в принципе, но для достоверности все же сверился со справочником о том, какой степени отравление можно с них получить. Оказалось, никакой, вот рыжий и всучил другу на день рождения корзину с парой-тройкой этих грибочков.       Накахара понял, что где-то в жизни он свернул не туда, когда в три часа ночи к нему ворвался ошалевший, явно неадекватный весёлый Осаму с криками: «Чуя, пошли со мной в ад скорее! Там черти устроили вечеринку, мы можем оказаться в пролёте!».       Он вообще понятия не имел, что делать, благо, на помощь подоспел Акутагава, пацан, который был младше их на два года, живший в соседней комнате и пришедший на шум с недовольнейшим выражением лица. Они повязали неудачливого суицидника, притащили его в туалет, а потом нашли протухшее молоко и залили в него. Когда тот наконец смог насильственным путем прочистить свой желудок, Чуя и Рюноске ещё полночи отпаивали его чаем, чтобы вымыть из бледного покрывшегося холодным потом паренька остатки токсинов. В конце концов к утру все трое были жутко измотаны, а Дадзай без рвотных позывов не мог смотреть ни на молоко, ни на грибы, ни на чай.       Потом он много раз припоминал эту историю. Чем-то она ему, видимо, очень нравилась. <…>       Они, как всегда, закончили перебирать Механизм ближе к вечеру.       Осаму не нравилось сутки напролёт вот уже две недели как находиться в этом темном скрипучем часовнеподобном здании, не выходя из него ни по какому другому поводу, кроме как по надобности. Но делать было нечего — такая уж работа. Ну, по мнению Дадзая, почёт почетом, а отдых по расписанию, поэтому он задумал поразвлечься хотя бы с Чуей, не со зла, но от великой скуки.       Они сидели в некоем подобии гостиной и пили чай. Снаружи выла снежная метель — глянешь за стекло, а там только черно-белое мельтешение вроде телевизионных помех, да такое, что глаза режет. От окна веет дыханием темноты, а от стен холодом, но в помещении тепло — оба парня сейчас были очень рады тому, что суицидник все-таки отнёс обогреватель в ремонт, да ещё и не забыл забрать его назад.       Лампы под потолком светили ярким теплым светом, причём без перебоев — это было одним из небольших плюсов этой работы. И свет, и тепло у тебя точно будут всегда при наличии, разумеется, приборов, которые могут их дать, ведь ты единственный во всем поселении живешь на пороховой бочке, то есть в самом их генераторе.       Осаму расслабленно сидел на старом ободранном кожаном диванчике приятного золотисто-коричневого цвета и, задрав голову, смотрел в потолок и о чем-то думал. Временами он возвращал голову в нормальное положение, дабы успокоить вестибулярный аппарат и размять затёкшую шею, а заодно и хлебнуть остывающий чай, стоявший на небольшом столе рядом. Смотритель сидел неподалёку и читал, причём так увлечённо, что кажется, что окружающий мир для него сейчас вообще не существовал.       Дадзай вздохнул. Единственным абсолютно непереносимым ощущением для него была скука, и сейчас она навалилась на него в концентрированном виде — от безделья чуть ли не выть хотелось. Осаму сейчас казалось просто жизненно необходимым завести какой-нибудь диалог или даже устроить скандал. Только бы не сидеть в тишине.       Шатен задумался о том, что книг у рыжего не так уж и много, как можно подумать изначально — когда тебе говорят про часовщика и часовой Механизм, сразу представляется мудрость, огромные знания, тайны… На деле же здоровый шкаф разнообразных руководств, и пять-шесть книжек художественной литературы. И все. И в какой раз Чуя это перечитывает?..       — Что читаешь? — спросил Осаму, подсев немного ближе и подвергая своему рассмотрению разворот накахарского чтива — пожелтевшая от времени бумага, этот книжный запах… Ах.       — Да так… Классика, — не отрываясь особо от прочтения, ответил Чуя, — «Преступление и наказание».       — Я-ясно, — протянул суицидник, — Ну-ну.       Молчание длилось ещё пару минут, ну, а потом Дадзай не выдержал.       — Слушай, Накахара, — произнёс он, почесав нос и невольно заставив обратить на себя внимание. Чуя с несколько негодующим видом все-таки повернул голову к нему, невольно оторвавшись от чтения, — Я тут слышал кое-что. Спросить хотел. — Ну? — М-м-м. Как бы начать… В общем, я слышал, что люди видели, что в тебе поселился Механизм. Интересно… Это правда?..       Довольно таки щекотливая тема для обсуждения. Но Осаму сейчас было не до толерантности — ему бы от скуки с ума не сойти, а все остальное уже автоматически отходит на второй план. Сказанное сейчас было лично придумано им десять минут назад; парень просто хотел посмотреть на то, как Чуя в очередной раз рассердится на него за бред, который он несёт.       –… — смотритель прикрыл книгу, оставляя палец меж нужных страниц, и уставился сначала на Осаму, а потом куда-то в пол, — Тц… Ну, правда. Тебе то что до этого? К тому же… это вполне естественно.       — Ну да, — мастерски состроив понимающий вид, произнёс он. Однако неожиданный ответ поразил его, с каждой секундой начиная тревожить сильнее. У Чуи нет причин врать, не так ли?.. Дадзай не думал, что когда-нибудь в жизни он будет затрудняться с ответом на этот вопрос, — А… Не позволишь ли узнать… куда именно он тебя поразил?       Ненадолго в комнате воцарилось молчание. –… В сердце. –… — Дадзая что-то будто кольнуло. В это же самое сердце. А может и показалось… Его голос сейчас зазвучал как-то странно хрипло и сдавленно, — Я… Просто надеялся, что это будет какая-нибудь нога или рука… ну, или там… Печень.       Сердце.       Разве это может быть правдой?.. Проблема заключалась в том, что может. Осаму не знал наверняка, но его вдруг охватило смутное, тяжелое беспокойство. Он до этого понятия не имел о заражении — он был шокирован, что получил такую информацию из-за обычной случайности.       Если бы Дадзая хоть кто-то спросил, он бы сказал, насколько жизнь жестока, чтобы так поступать.